К истокам слова. Рассказы о науке этимологии - Откупщиков Юрий Владимирович - Страница 13

• Предыдущая
• 13/69
• Следующая

Для начала остановимся на сравнительно простом примере, где суффиксы не утратили ещё своей продуктивности. Возьмём слово каракатица (вид морского моллюска со щупальцами в виде коротких ножек), болгарский «родич» которого имеет форму кракатица. Поскольку болгарскому (и старославянскому) — ра- в русском языке обычно соответствует «полногласная» форма — оро- (враг — ворог, град — город, крава — корова, краста — короста и т. п.), болгарское слово кракатица говорит о том, что русское каракатица происходит от корокатица (как каравай от коровай).

В слове каракатица мы без труда выделяем уменьшительный суффикс — ица (сравните дева — дев-ица, лужа — луж-ица, кура — кур-ица) и восстанавливаем простое слово *короката. Но в этом «простом» слове можно выделить ещё один суффикс: — ат- (с окончанием женского рода — a). По своей форме слово *короката представляет собой женский род краткого прилагаемого *корокат(ъ), *короката, *корокато, а суффикс — ат- полностью совпадает с суффиксом таких прилагательных, как полосат(ъ), полосата, полосато или волосат(ъ), волосата, волосато. Но если полосата (полная форма: полосатая) означает ‘имеющая много полос’, волосата— ‘имеющая много волос’, то *короката— ‘имеющая много…’ каких-то «короков». Но в русском языке слова *корок нет. Обратимся за помощью к ближайшим «родственникам». Из только что рассмотренных соответствий мы знаем, что в болгарском языке интересующее нас слово должно иметь форму… Открываем болгарско-русский словарь и действительно находим: крак— ‘нога’.

Таким образом, если слово *короката должно было означать ‘имеющая много ног’, то прибавление к нему уменьшительного суффикса — ица даёт нам возможность этимологически истолковать слово корокатица (> каракатица) как ‘многоножка’. Для установления этой этимологии нам пришлось дважды вычленять разные суффиксы, обращая внимание на их значение и находя другие аналогичные образования в русском языке. Не разобравшись в суффиксах, мы не смогли бы разобраться и в этимологии слова каракатица.

В памятниках древнерусской письменности начиная с XV века упоминается большое количество деревень, носящих название Рамень и Раменье. То же самое происхождение имеет и подмосковный город Раменское. Своё название все эти населённые пункты получили от слова рамень ‘густой, дремучий лес (обычно еловый)’. Но каково было происхождение самого слова рамень? На этот вопрос ответить очень трудно. Учёные предлагали много различных этимологий слова рамень, но ни одна из них не была признана удовлетворительной.

Попытаемся рассмотреть словообразовательную структуру слова рамень. Из каких морфологических элементов оно состоит? На первый взгляд может показаться, что рам- является корнем этого слова, а — ень- его суффиксом (сравните греб-ень, студ-ень, бред-ень). Так ли это на самом деле?

Среди слов, образованных от рамень, нам известны такие производные, как раменный, раменский, раменье. А вот слова гребень, студень и бредень таких производных не имеют. С другой стороны, слово раменный целиком совпадает по своей структуре с такими образованиями, как каменный и пламенный; топоним (название местности) Раменское формально ничем не отличается от Знаменское, а слово раменье — от древнерусских форм каменье и знаменье.

Но слова камень, пламень, знамя (родительный падеж знамен-и), имеющие одинаковые производные со словом рамень, являются образованиями с очень древним суффиксом — мен-, который можно обнаружить также у слов время, племя, семя, темя и др. Некоторые из этих слов имеют достаточно ясную этимологию: семя — к древнерусскому сhти ‘сеять’, знамя — к знати (в смысле ‘отличать, замечать’; иначе говоря, знамя — это ‘отличительный знак’), пламень и пламя— K полhти ‘пылать, гореть’.

Итак, нам удалось пока установить, что слово рамень образовано с помощью древнего суффикса — мен- и что оно, по-видимому, может быть сопоставлено с каким-то глагольным корнем (сравните семя — сеять, знамя — знать и др.) Но с каким же именно?

В древнерусском и отчасти в современном русском языке сохранились такие слова, как pa-тай ‘пахарь’ (для ясности сразу же отделяем суффикс от корня), ра-ло ‘плуг, соха’, ра-ль ’нива, пашня’, ра-тва ‘пахота’. Все они образованы от утраченного глагола *рати, варианта другого глагола орать ‘пахать’, который до сих пор сохранился в ряде диалектов русского языка. Слово ра-мень также было образовано от глагола *рати, и означало оно когда-то совсем не ‘лес’, а ‘пашню’.

Как объяснить столь резкое расхождение в значениях слова рамень? Для этого нам необходимо обратиться к фактам древней истории. Когда-то наши далёкие предки занимались подсечным земледелием. Жили они в лесах, а для посевов расчищали более или менее обширные участки леса и обрабатывали их. Каждый из распаханных участков подобного типа стал называться раменью. Со временем земля на этих участках истощалась, и древние земледельцы переходили на новые места, где они опять вырубали и выжигали лес, выкорчевывали пни и распахивали землю. Старые участки постепенно вновь зарастали лесом. Эта заросшая лесом пашня продолжала по-прежнему называться раменью. Постепенно название рамень перешло на лес вообще и даже на дремучий лес.

Следы этого семантического изменения сохранились в диалектах русского языка, где рамень — это не просто ‘лес’, а ‘лес, находящийся по соседству с пашней’. Кроме того, в диалектах сохранилось родственное нашей рамени слово рама ‘пашня возле леса’.

Изложенное этимологическое объяснение слова рамень подтверждается и материалом родственных индоевропейских языков. Например, литовское слово armuo [армyо] ‘пашня’, родительный падеж armens [арьмя?нс] образовано от глагола arti [aрьти] ‘пахать’ точно так же, как русское рамень образовано от *рати (= орать) ‘пахать’.

Пример с историей слова рамень показывает, какое важное значение в этимологических исследованиях имеет словообразовательный анализ. Он помогает не только установить происхождение неясного слова, но и определить порой совершенно неожиданные пути его семантического развития.

Интересный детский диалог приведён в книге К. И. Чуковского «От двух до пяти»:

— Лампа уже зажгитa.

— Зачем ты говоришь «зажгитa»? Надо говорить: «зажгинa»!

— Ну вот, «зажгинa»! Зажгёна!

Проблема суффиксального словообразования, вставшая перед этими начинающими лингвистами, совсем не проста. Спор возник вокруг вопроса о том, с помощью какого суффикса, — т- или — н-, образовать нужное причастие. Дело в том, что в русском языке в подобных случаях могут употребляться оба суффикса: разби-т, расколо-т, взя-т; но слома-н, зажже-н, виде-н.

В употреблении того или иного суффикса есть определённые закономерности, но усвоить их сразу бывает нелегко. Кроме того, эти закономерности иногда нарушаются. А в диалектах русского языка имеется большое количество параллельных образований, использующих оба суффикса: моло-т-ый и моло-н-ый, коло-т-ый и коло-н-ый, тка-т-ый и тка-н-ый, рва-т-ый и рва-н-ый и т. п.

Этот параллелизм в использовании близких или одинаковых по своему значению суффиксов имеет очень древнее происхождение. Например, в древнерусском языке наряду с существительным пh-н-ие засвидетельствовано пh-т-ие (с тем же значением; сравните слово петух, совпадающее по своему исходному смыслу с украинским пiвень ‘пeтyx’,). Латинское слово donum [дo:нум] ‘дар’ образовано с помощью суффикса — n- (как и русское слово да-н-ь), а вот в греческом doron [дo:рон], как и в русском да-р, в этой же роли выступает другой суффикс: — r-. Да и в самом русском языке для слова да-н-ь мы находим близкое по значению родственное образование: (по) — да-т-ь. В первом случае перед нами выступает слово с древним суффиксом — n-, во втором — t-.

• Предыдущая
• 13/69
• Следующая