Знаменосцы - Гончар Олесь - Страница 17

— Вы немного опоздали, Блаженко. Я уже подал и на Романа, и на вас, и на многих других. Будете и дальше честными воинами, не сомневайтесь, засияют у вас на груди и «Отвага» и «Слава». Я не скупой для хорошего солдата. Можете итти.

— Ой жи́ла, — сказал Сагайда, когда ефрейтор, откозыряв по всем правилам, отошел.

— Жи́ла-то, жи́ла, — согласился Брянский, — но командир из него вырабатывается прекрасный. Волевой, дисциплинированный, и стреляет лучше других…

Брянский не успел закончить. Небо вдруг загудело где-то совсем близко за горой и кто-то закричал;

— Воздух! Воздух!

Они вскочили на ноги и бросились к ближайшей щели. Брянский на ходу запихивал бумаги в планшетку. В садах залопотали зенитки; бойцы до сих пор и не знали, что они тут есть. Некоторые кинулись в горы, отвесными каменными стенами обступившие село.

Небо с воющим свистом опускалось на землю, все быстрее и стремительнее. Черныш прыгнул в щель на чьи-то тела.

Земля раскололась и ударила вверх упругим пламенем. Стало горько и темно.

— Пронеси, пронеси! — жарко шептал кто-то под Чернышом.

Земля вздрагивала. Взрывы возникали все ближе. Промчались через садик перепуганные лошади в запряжке и без ездового. Небо, воя, падало прямо над щелью. «Неужели сюда? Неужели сюда? — лихорадочно работала мысль Черныша. — Не может быть, не может быть!»

Земля сдвинулась, что-то тяжелое навалилось на Черныша, ему стало душно. Следующий взрыв уже — он слышал — раздался дальше, следующий — еще дальше.

— Прогудело! — первым отозвался Сагайда, стряхивая с себя землю. Он помог Чернышу вытащить ноги, заваленные землей. Едкий туман стоял вокруг. Со дна щели поднялся Хаецкий, выбирая сено из усов.

— Хаецкий! — удивился Черныш. — Это вы были подо мной?

— Как видите, товарищ гвардии младший лейтенант. Действительно, я.

— Вы и шептали?

— Я или не я, а хорошо, что пронесло. Такие пряники летели на нас. Га!

Через садик бежал Шовкун, тревожно озираясь вокруг. Увидев своих, он крикнул:

— Старшего лейтенанта не видели?

— Нет, — ответил Сагайда. — Мы и самих себя не видели.

— Горечко! Горе мое! — ударил Шовкун об полы руками и бросился бежать дальше.

— Вот они тут! — пожалел земляка Хома.

Шовкун, остановившись, облегченно вздохнул и подошел к щели, смущаясь перед всеми за свою тревогу.

— Там все живы? — обратился к нему Брянский, вылезая из окопа.

— Наши все. А в четвертой роте… Беда!.. Их было двое или трое под черешней… Так ни один не встал.

— Горит! — вдруг выкрикнул Хома. — «Мистер» горит!

Все посмотрели, куда он указывал. На одной из самых высоких гор, распластавшись на деревьях, как черный ворон, догорал подбитый нашими зенитками, вражеский самолет. Столб черного дыма вставал над ним.

— Хорошо горит, — сказал Брянский.

Вылезли на траву и закурили. Даже Черныш закурил за компанию и почувствовал, что голова пошла кругом.

Какой-то боец с кнутом в руке пробежал мимо, расспрашивая, не видели ли лошадей.

— Запряжены? — спросил Хома Хаецкий.

— Запряжены.

— Гнедые?

— Гнедые.

— Не видели.

Всеми овладело бодрое, возбужденное настроение, как после боя, когда все опять встречаются живыми. Горький дым медленно выветривался из котловин, и горы словно расступались. На их хмуром, сером фоне ясная голубизна неба казалась еще нежнее.

— А какие тут подсолнухи растут, па-атку мой! — запел Хаецкий. — Будет с нашу хату!

— А созревает все же позднее, хоть и юг, — заметил Шовкун. — Смотрите — август, а овес еще почти зеленый. И слива…

Прибежал Роман Блаженко, запыхавшийся и встревоженный, сообщил, что убито пять лошадей и вдребезги разбита его каруца.

— А вашего коня ранило, — обратился он к Чернышу.

— Сильно? — порывисто поднялся Черныш, мрачнея.

— Как вам сказать… Когда началось, он совсем ошалел, сорвался с повода и выскочил на шоссе. Хотел куда-то бежать… Там и лежит.

— Покажите где.

Они пошли с Блаженко.

— Не печальтесь, мы вам другого коня достанем, — успокаивал Блаженко своего командира. — Мы с Хаецким.

Шоссе было забито лошадьми и вдребезги разнесенными повозками. Черныш еще издали узнал своего коня. Он барахтался в кювете, то и дело поднимая голову с белой звездочкой на лбу и пытаясь встать на передние ноги. Но ноги не держали, и конь снова падал, тяжело хрипя. Куда он хотел бежать?.. Ему вырвало грудь. Конь узнал Черныша и потянулся навстречу, не спуская с него внимательных умных глаз. «Доминэ офицер!..» Черныш вспомнил взгляд юноши-румына, у которого он отобрал этого коня. «Немало мы прошли с тобой с тех пор, дружок мой!..» В горле у коня заклокотало, словно там бились и не могли вырваться наружу членораздельные звуки. «Что ты хочешь сказать, верный мой товарищ?..» Черныш расстегнул кобуру, достал пистолет и прицелился прямо в лоб, в белую лысинку…

На другой день Блаженко с Хаецким и в самом деле откуда-то привели Чернышу лошадку. Она была маленькая, незавидная, но ладная и на диво сильная.

— Наш, отечественный, — отметил Хаецкий, как цыган обходя коня и старательно заглаживая выстриженное тавро.

Горы оказались настоящим испытанием для армейских лошадей. И бойцы, которые видели немало трофейных коней, добытых у врага, — немецких, французских, венгерских, — убедились, что все-таки самые выносливые лошади — наши. Трофейные тяжелые битюги и красивые рысаки спадали в теле за несколько трудных переходов, тощали на глазах и падали в горах на каждом километре. Наши же лошади, неприхотливые в корме, легкие и неутомимые, топали и топали дни и ночи, поднимаясь на самые крутые кряжи, верно служа бойцам.

Хома Хаецкий по этому поводу философствовал:

— Куда их лошадям до наших! Они у них задыхаются от ожирения сердца!.. Слабодушные, как их хозяева! А посмотрите на наших коней. Всюду пройдут!

Один недостаток был у лошадки, которую добыли Чернышу: расковавшись, она стерла копыто и теперь хромала на правую переднюю. Может быть, именно поэтому Хоме и Блаженко и удалось взять ее. Кинулись подбирать подкову, но ни одна не подходила: все были для этого малыша слишком велики. Вообще подкова стала в горах драгоценностью. Когда она, сорвавшись, звенела по камням, за нею бросались, соскочив с седел, сразу несколько всадников, словно то звенело золото. Маленькие же подковы для наших лошадей ценились особенно высоко, как пистолетные патроны самых дефицитных калибров. Таких подков у здешних кузнецов не было.

Подогнать подкову на лошадь Черныша можно было только в кузнице. У Брянского конь тоже щелкал подковами: они ослабли, и нужно было их подтянуть.

Брянский и Черныш попросили у командира батальона разрешения заскочить в какое-нибудь из окрестных горных селений в кузницу. Комбат вначале возражал, а потом разрешил. Пообещали ему догнать колонну до темноты и раздобыть флягу вина.

Дорога крутой спиралью спускалась вниз и далеко, по ту сторону долины, снова спиралью поднималась по склонам. И сколько видно было, на целые километры двигались и двигались колонны войск, поднимая бурую пыль.

Слева в долине, покрытой лесом, на значительном отдалении от шоссе, Брянский и Черныш увидели крыши горного селения. Там должна была быть кузница. На дорожке, свернувшей в ту сторону от шоссе, виднелись следы подков.

Когда Брянский и Черныш выехали на дорожку, их обогнал Казаков. Он во весь дух мчался вниз по шоссе в красной пожарной машине с колоколами по бокам. В машине стояли еще несколько полковых разведчиков с автоматами, в пилотках набекрень. За рулем сидел маленький боец в больших зеленых очках. Очки, предназначенные для защиты европейского господчика от преждевременных морщин, теперь защищали бойца от солнца и пыли.

— На запад! — крикнул Казаков Брянскому и Чернышу. — На задание!

Лошади шарахнулись в кювет при виде красной машины, со страшным грохотом промчавшейся мимо них. А вдали командир полка, остановив свой мотоцикл, выскочил из него и поднял нагайку, как регулировщик красный флажок.