Град обреченный - Стругацкие Аркадий и Борис - Страница 26
- Предыдущая
- 26/91
- Следующая
– Воля ваша, – сказала пани Гусакова смиренно.
– Так-то оно так, – произнес Андрей. – Но вот пока вы будете вспоминать, а мы будем возиться с вашими подружками, люди-то будут продолжать исчезать, бандиты будут радоваться и потирать руки, и все это будет происходить от вашего странного предубеждения против органов следствия.
Престарелая Матильда ничего не ответила. Она только упрямо поджала сморщенные губы.
– Вы поймите, до чего все это нелепо получается, – продолжал втолковывать Андрей. – Мало того, что нам приходится и днем, и ночью возиться с отребьем, с гадами, с мерзавцами, – приходит честный человек и ни в какую не желает нам помочь. Ну что это такое? Дико ведь! Да и бессмысленна эта ваша, простите, детская затея. Вы не вспомните – ваши подружки вспомнят, а все равно мы имя этой женщины узнаем, до Франтишека доберемся, и он нам поможет взять все это гнездо. Если только его раньше не укокошат бандиты как опасного свидетеля… А ведь если его убьют, виноваты будете и вы, пани Гусакова! Не по суду, конечно, не по закону, а по совести, по человечеству виноваты!
Вложивши в эту маленькую речь весь заряд своей убежденности, Андрей утомленно закурил сигарету и стал ждать, незаметно поглядывая на циферблат часов. Он положил себе ждать ровно три минуты, а потом, если вздорная старуха так и не расколется, отправить ее, старую корягу, в камеру, хоть и будет это совсем противозаконно. Но, в конце концов, надо же все-таки форсировать это проклятое дело… Сколько можно с каждой старухой возиться? Ночь в камере иногда производит на людей прямо-таки волшебное воздействие… Ну, а если возникнут какие-нибудь неприятности по поводу превышения полномочий… не возникнут, не станет она жаловаться, не похоже… ну, а если все-таки возникнут, так, в конце концов, Главный прокурор лично в этом деле заинтересован и, надо полагать, не выдаст. Ну, влепят выговор. Что я им – ради благодарностей работаю? Пусть лепят. Только бы дело это проклятое хоть немножко продвинуть… хоть чуть-чуть…
Он курил, вежливо разгоняя клубы дыма, секундная стрелка бодро бежала по циферблату, а пани Гусакова все молчала и только тихонько позвякивала своими спицами.
– Так, – сказал Андрей, когда истекла четвертая минута. Он решительным жестом вдавил окурок в переполненную пепельницу. – Вынужден вас задержать. За сопротивление следствию. Воля ваша, пани Гусакова, но, по-моему, это ребячество какое-то… Подпишите вот протокол, и вас препроводят в камеру.
Когда престарелую Матильду увели (на прощание она пожелала ему спокойной ночи), Андрей вспомнил, что ему так и не принесли горячего чая. Он высунулся в коридор, длинно и резко напомнил дежурному о его обязанностях и приказал ввести свидетеля Петрова.
Свидетель Петров, коренастый, почти квадратный, черный, как ворона, а на вид – совершеннейший бандит, мафиози девяносто шестой пробы, – прочно уселся на табуретку и, не говоря ни слова, стал злобно исподлобья глядеть, как Андрей прихлебывает чай.
– Ну что же вы, Петров? – сказал ему Андрей благодушно. – Рвались сюда, скандалили, работать мне мешали, а теперь вот молчите…
– А чего с вами, дармоедами, разговаривать? – сказал Петров злобно. – Раньше надо было жопой пошевелить, теперь уже поздно.
– А что же это такое экстренное произошло? – осведомился Андрей, пропуская «дармоедов» и все прочее мимо ушей.
– А то произошло, что пока вы здесь болтовней занимались, устав свой говённый соблюдали, я Здание видел!
Андрей осторожно положил ложечку в стакан.
– Какое здание? – спросил он.
– Да вы что, в самом деле? – моментально взбесился Петров. – Вы что, шутки со мной шутите? Какое здание… Красное! То самое! Стоит, сволочь, прямо на Главной, и люди туда заходят, а вы тут чаек попиваете… Каких-то старух дурацких терзаете…
– Минуточку, минуточку!.. – сказал Андрей, вынимая из папки план города. – Где вы видели? Когда?
– Да вот сейчас, когда везли меня сюда… Я этому идиоту говорю: «Останови!», а он гонит… Здесь дежурному говорю: давай скорее туда наряд полиции – он тоже не мычит не телится…
– Где вы его видели? В каком месте?
– Синагогу знаете?
– Да, – сказал Андрей, находя на карте синагогу.
– Так вот между синагогой и кинотеатриком – есть там такой занюханный.
На карте между синагогой и кинотеатром «Новый Иллюзион» значился сквер с фонтаном и детской площадкой. Андрей покусал кончик карандаша.
– Когда же это вы его видели? – спросил он.
– Двенадцать двадцать было, – сказал Петров угрюмо. – А сейчас уже – пожалуйста, почти час. Станет оно вас дожидаться… Я, бывало, через пятнадцать, через двадцать минут прибегал, его уже не было, а тут… – Он безнадежно махнул рукой.
Андрей снял трубку и приказал:
– Мотоцикл с коляской и одного полицейского. Немедленно.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мотоцикл с треском мчался по Главной улице, подпрыгивая на разбитом асфальте. Андрей, скорчившись, прятал лицо за ветровым щитком коляски, но его все равно пробирало насквозь. Надо было захватить шинель.
Время от времени с тротуаров навстречу мотоциклу выскакивали, кривляясь и приплясывая, синие от холода психи, орали что-то неслышное за шумом двигателя – полицейский мотоциклист притормаживал тогда, ругаясь сквозь зубы, увертывался от цепких протянутых рук, прорывался сквозь цепи полосатых балахонов и тут же снова разгонял машину так, что Андрея отбрасывало назад.
Кроме сумасшедших, никого на улице больше не было. Только однажды им повстречалась медленно катящаяся патрульная машина с оранжевой мигалкой на крыше, да на площади перед мэрией они увидели неуклюже бегущего огромного лохматого павиана. Павиан бежал опрометью, а за ним с гиканьем и пронзительными воплями гнались небритые люди в полосатых пижамах. Андрей, повернув голову, увидел, как они настигли-таки павиана, повалили, растянули в разные стороны за задние и передние лапы и принялись мерно раскачивать под жуткую загробную песню.
Мчались навстречу редкие фонари, черные кварталы, словно вымершие, без единого огонька, потом впереди показалась смутная желтоватая громада синагоги, и Андрей увидел Здание.
Оно стояло прочно и уверенно, будто всегда, многие десятилетия, занимало это пространство между стеной синагоги, изрисованной свастиками, и задрипанным кинотеатриком, оштрафованным на прошлой неделе за показ порнографических фильмов в ночное время, – стояло на том самом месте, где еще вчерашним днем росли чахлые деревца, бил худосочный фонтанчик в неподобающе громадной неряшливой цементной чаше, а на веревочных качелях висли и визжали разномастные ребятишки.
Оно было действительно красное, кирпичное, четырехэтажное, и окна нижнего этажа были забраны ставнями, и несколько окон на втором и третьем этажах светились желтым и розовым, а крыша была крыта оцинкованной жестью, и рядом с единственной трубой укреплена была странная, с несколькими поперечинами антенна. К двери действительно вело крыльцо из четырех каменных ступенек, блестела медная ручка, и чем дольше Андрей смотрел на это здание, тем явственнее раздавалась у него в ушах какая-то торжественная и мрачная мелодия, и мельком он вспомнил, что многие из свидетелей показывали, будто в Здании играет музыка…
Андрей поправил козырек фуражки, чтобы не заслонял глаза, и взглянул на полицейского мотоциклиста. Угрюмый толстяк сидел нахохлившись, втянув голову в поднятый воротник, и сонно курил, держа сигарету в зубах.
– Видишь его? – спросил Андрей вполголоса.
Толстяк неловко повернул голову и отогнул воротник.
– А?
– Дом, говорю, видишь? – спросил Андрей, раздражаясь.
– Не слепой, – отозвался полицейский угрюмо.
– А раньше его видел здесь?
– Нет, – сказал полицейский. – Здесь не видел. В других местах – видел. А что? Здесь ночью и не такое увидишь…
Музыка у Андрея в ушах ревела с трагической силой, так что он даже плохо слышал полицейского. Происходили какие-то огромные похороны, тысячи и тысячи людей плакали, провожая своих близких и любимых, и ревущая музыка не давала им успокоиться, забыться, отключить себя…
- Предыдущая
- 26/91
- Следующая
