Эвиал - Ринат Таштабанов - Страница 53

— Похоже, — вздохнул Азраил, как только Берта ушла, — она не в восторге от людей, находящих удовольствие в общении с животными. Или она просто не любит стариков, таких, как я.

— Учитель, простите, но что это значит? — Папус пребывал в полнейшем смущении, как кузнец перед куском теста — просто не знал, что нужно делать и говорить.

— Это называется сбор информации без привлечения излишнего внимания. — Заговорщицкий тон учителя, однако, не добавил ясности. Видя это, Азраил пояснил: — Вместо того, что бы ползать тенью за инквизиторами, как это делал ты — да-да, я знаю — я предпочитаю опросить сначала местное население. А вот если уж тогда ничего не узнаешь, можно и… пошпионить.

— И что же вы узнали, учитель? — сдался Папус.

— То же самое, что и ты. Не смотри на меня так, я не умею читать мыслей, но я вижу по твоему лицу, что много ты там, на кладбище — а ведь ты туда бегал? — не узнал. Берта изволила мне любезно рассказать, что святые отцы и братья регулярно собираются на погосте и творят там свои молитвы. Что это за молитвы, она не знает. Да и никто не знает. Завеса тайны плотная, ну просто как стопа половинчика.

— Так что будем делать дальше? Продолжать соблюдать, как Вы это говорите, нейтралитет?

— На сей раз и не подумаю. — Азраил огляделся. Он явно опасался, что за ними могли следить. — Собирайся. Сегодня ночью мы отправимся на кладбище. Инквизиторы ходят туда исключительно в дневное время суток.

— И Трубадура возьмём?

— И Трубадура возьмём.

До наступления ночи оставалось ещё добрых девять часов. Следовало использовать это время с пользой. Папус решил пробежаться быстренько по своим конспектам по некромантии. Он достал из своей заплечной сумки тетрадь в чёрном кожаном переплёте.

«Ох уж этот чёрный цвет, — сокрушался юноша. — Хорошо хоть кожа — хряка, а не человека».

Перелистывая одну прочитанную страницу за другой, Папус наткнулся на позабытый было материал. Он был знаком, но всё время до этого момента он никак не выдавал какой бы то ни было своей странности. И Папус просто пропускал его мимо глаз. На слегка пожелтевшем листе пергамента описывалось альтернативное (наверное, так бы сказал учитель) жертвоприношение. Даже не жертвоприношение вовсе. Без крови. Но оно от этого почему-то не показалось Папусу гуманнее.

Рисунок красными чернилами, имитирующими кровь, (атрибутика, ничего не поделаешь) изображал младенца в совсем уж непотребной обстановке. Он был окружён людьми в рясах, в их руках было что-то отдалённо напоминавшее погремушки, которые матери подвешивают к яслям. Младенец возлежал на каменном ложе. Из глаз его текли слёзы. При этом от него во все стороны отходило схематическое изображение эманаций энергии. Подписей не было. Видимо тот, кто одолжил Папусу эту тетрадь, от души надеялся никогда ничего подобного не использовать. А рисунок был сделан просто так. Папус обратил внимание на технику исполнения схемы. Здесь явно чувствовалась рука мастера. И не только мастер некромантии, но мастера рисунка. Папус пригляделся к остальным схемам. Они к его удивлению красотой не страдали. Так, сделаны для формы. Простые и понятные. Присмотревшись ещё лучше, Папус обнаружил, что лист с изображением плачущего младенца был просто-напросто вшит в тетрадь. То есть, решил Папус, его откровенно спёрли у кого-то ещё.

Папус сразу же вспомнил свой сон. Ритуал, изображённый на схеме чем-то напоминал ему то, что он увидел в приснившейся ему ночью церквушке. Юноша встряхнул головой.

Учитель пока ещё не пришёл. Сказал, что пойдёт прогуляется. Попробует выяснить что-нибудь ещё.

Папус взглянул на рисунок ещё раз. Ничего не понятно. Энергия, исходящая от младенца. Эманации страха? Мучений? Боли? Может, просто отсутствие матери? И эти его слёзы… Крупные. Очень крупные. Слишком крупные.

Папус отложил тетрадь. Всё равно он превосходно владел материалом, который, по его представлению, мог бы понадобиться в ночной прогулке по погосту некроманту, использовавшему вместо магии своё клинок. Для прогулки под луной.

— Романтика, забери меня Великая Шёстёрка, — усмехнулся Папус. — Только чёрная романтика.

В отсутствие учителя он решил поупражняться с мечом. Раз уж милорда Азраила так беспокоят излучения Силы, исходящие от Папуса во время тренировок, то и не надо лишний раз давать ему повода понудить. Папус раскрыл свой лакированный ящичек. Достал оттуда трактат и в который раз подивился тому, откуда прежний владелец этой тетради мог взять такую драгоценность. Юноша сверился с указаниями, достал из отделанного изнутри зелёным бархатом ящичка меч.

Воздух сразу же тонко загудел вокруг узкого недлинного лезвия. Меч пел. Папус проделал несколько нехитрых движений. Сам он ничего не чувствовал во время упражнений, никаких колебаний Силы. Но тут, как говаривал милорд Азраил, действовало правило: свои фекалии не пахнут.

«Нюхач нашёлся», — Папус ушёл от воображаемого удара. Благо места в комнате хватало для всех его манёвров. Слёдующим пошёл крутящий удар — действовала одна только кисть руки. Скорость при этом достигалась молниеносная. Дыхание вошло в уже привычный ритм, как болт в канавку на стволе арбалета. Спуск — и смерть вырвется наружу.

После пяти минут Папус остановился — он уже проделал все заученные им комбинации ударов и приёмов защиты по несколько раз. Он прислушался. Какой-то слабый звук доносился со стороны окна. Взмыленный юноша подошёл к окну. Пригляделся. На улице не происходило ровным счётом ничего. Тогда до Папуса дошло — звук издавало само стекло. Оно дрожало. Да так, что только плотные рамы не давали ему вылететь совсем. Эта хрупкая прозрачная перегородка между комнатой и внешним миром вибрировала как тетива лука после спуска стрелы. Папус дотронулся до стекла и кончиками пальцев ощутил мелкую, но сильную дробь. Так вот оно, колебание Силы. Что же это за знание такое в этом трактате, что отдал Папусу при расставании тот некромант? Откуда оно?

Юноша сложил всё назад в ящичек. Закрыл его на замочек и убрал под кровать. Как раз в этот момент в комнату вошёл учитель.

— Снова упражнялся, — он не спросил, а просто так, буднично, подметил. Подметил и удовлетворённо кивнул. — Спасибо, что без меня выкроил себе минутку. А я тут, понимаешь, прогулялся. Ничего, правда, нового не узнал. Только собрал расхожие версии происходящего на кладбище и того, как с этим могут быть связаны инквизиторы.

— Так там всё-таки что-то происходит.

— А то! Только жители города боятся что-либо говорить о связи с этим Церкви. А это, по моим соображениям, лишний раз доказывает, что Инквизиция в этом замешана, как яйца в тесте. Трубадур накормлен? — резко спросил учитель.

— С утра хозяин что-то им с сэром Ательстаном подбросил в кормушку. На обед…

— И не корми его обедом. Надо, что бы у него чутьё было как можно острее.

— А Вы на что? Сами-то Вы кто!?

— Некромант, что б меня. Понимаешь?

— Не-а.

— Что бы обнаружить зомби, я использую… что?

— Магию.

— О! — Учитель воздел палец. — А Трубадур? Его никто не заметит, если там стоят упреждающие ловушки. Инквизиторы наверняка следят за своей территорией и не потерпят вмешательства других магических сил.

— Так Вы все же решились вмешаться и разузнать, что это за способ они там используют?

— Разузнать и только. Вмешиваться я не стану. Только доложу, если сочту нужным, ректору Академии. А теперь — отдыхаем.

Пришла ночь. Ночь как ночь, и ничего в ней не было необычного. Всё также светили на небе звёзды, слагая привычные для опытного глаза созвездия. Луна украдкой проглядывала из-за безобидных, не грозящих дождём туч. Прохладный воздух приятно щекотал ноздри и ласкал лёгкие после спёртой духотищи таверны. Папус еле слышно прошагал в конюшню. Там его встретил тоскливым, голодным взглядом Трубадур. Папусу было от души жалко ослика. Днём, повинуясь приказу учителя, он отобрал у бедного животного пучок морковки, которым того собиралась покормить добродушная жена трактирщика. Трубадур, правда, так легко с лакомством расставаться не пожелал, так что пришлось тогда Папусу попотеть. Он едва не лишился пальцев, когда осёл решил откусить их ему вместе с заветным пучком.