Спартанец - Манфреди Валерио Массимо - Страница 41
- Предыдущая
- 41/83
- Следующая
Талос снова подал голос.
— Итак, — продолжил он, — с первым светом нового дня наши пути расходятся. Завтра я помогу тебе надеть доспехи, как и подобает илоту, но затем ты будешь действовать один, потому что на поле брани нет славы для моего народа — только смерть. Помни, что под этим бронзовым нагрудником будет биться сердце Талоса, вместе с твоим. — Он замолчал, крутя овсяный стебелек, потому что в его горле застрял комок.
Бритос этой ночью рыдал, впервые в своей жизни. Рыдал беззвучно, но искренно.
Павсаний, после совещания со своими офицерами и командующими силами союзников, понял, что невозможно далее оставаться на занимаемых позициях, потому что пехота гоплитов, тяжеловооруженных воинов, была неспособна противостоять непрерывным и смертоносным вылазкам персидской конницы.
Отвод войск на более защищенную позицию, которая должна быть более выгодной для атаки, оставался единственным решением, приемлемым в данной ситуации.
Царь согласился привести план действий в исполнение. Сначала двинулись союзники, под покровом ночи, не гася костры, чтобы создать для врага иллюзию, что они все еще стоят лагерем на том же самом месте.
Предполагалось, что они должны пройти к узкой полосе земли около храма Геры в городе Платеи.
Пелопоннессцы и афиняне, занимающие правое крыло формирования, должны были проследовать за союзниками двумя параллельными колоннами.
Но темнота, которая скрывала их маневр, также опустилась и на войска, изменяющие свои позиции. Царь Спарты вскоре понял, что между отрядами была утрачена связь, потеряна возможность взаимодействия.
Только одним афинянам удалось поддерживать стройность передвижения, оставаясь вместе, на расстоянии, равном приблизительно одной стадии от пелопоннесских войск Павсания, перемещающихся вдоль линии холмов, примерно на половине высоты склона, чтобы обезопасить себя от возможных атак конницы персов.
На самом же деле, им не пришлось долго ждать врага: как только первые лучи солнца осветили равнину, лазутчики Мардония поняли, что греки покинули свой лагерь.
Военачальник приказал армии выступать немедленно и отправил конницу преследовать отступающих греков. Как только они вступили в борьбу с тыловой охраной Павсания, началась адская карусель.
Отряды конницы сновали вокруг передвигающихся колонн, осыпая их градом стрел и дротиков. Пало много воинов, бессильных отогнать врагов, чьи дальнобойные луки позволяли находиться им на безопасном расстоянии.
Ситуация стала критической. Павсаний пришел в ярость от действий союзников, полагая, что они покинули его. Он приказал своим войскам сформировать сомкнутый фронт, защищаясь от врага. Двум отступающим цепям удалось объединиться, неся тяжелые потери.
На передних линиях оказались спартанские и тегейские гоплиты, афинская пехота и платейцы в тяжелых доспехах.
Платейцы, которые сражались за руины своего города, опустошенного персами, оставшимися у них за спиной, были воодушевлены решительным стремлением к отмщению.
Павсаний отдал приказы сомкнуть ряды, и его приказ быстро передавался из уст в уста. Усиленный фронт начинал брать верх над вражеской конницей.
В это время вестовой, несущийся галопом, прибыл к союзникам, уже выстроившимся перед храмом Геры. Он приказал их немедленно вернуться на передовую линию фронта.
Они ответили отказом, исходя из того, что им было приказано сомкнуть ряды около храма. Они собирались ждать, когда остальные присоединяться к ним; переместиться назад, на открытое пространство, с их точки зрения, было бы полным безумием.
Армия Павсания, не способная продолжать отступление, вынужденная постоянно отражать нападения вражеской конницы, продолжала надеяться на подкрепление.
Все это время вражеская пехота продвигалась вперед, уверенная в своем численном превосходстве, вместе с вероломными фиванцами в своих рядах.
Вестовой вернулся на взмыленном коне и сообщил, что союзники ждут, сохраняя предписанный порядок, перед Платеями, и не намерены уходить оттуда.
Павсаний понял, что все потеряно.
Уныние, распространяясь, словно лесной пожар, охватило солдат, измотанных переходом и непрерывными набегами вражеской конницы.
Мардоний готовился нанести заключительный удар, заметив перепуганное и недоуменное состояние греческих войск. Он выехал вперед на своем белом коне, чтобы отдать приказ о начале атаки. На поле, усеянном павшими и ранеными солдатами, стояла мертвая тишина.
В этот момент боевой клич, который, как казалось, раздавался со стороны гор, эхом пронесся по холмам, окружавшим поле боя.
— Алалалала!
Все повернулись в сторону, откуда исходил крик, но все, что им удалось увидеть, были скалы, выжженные солнцем. Греческие тяжеловооруженные воины, гоплиты, с чьих лиц, под шлемами, раскаленными докрасна на солнцепеке, стекал пот, повернулись назад к врагу.
И снова раздался боевой клич:
— Алалалала!
И на серой скале появился одинокий гоплит, который спускался по склону между двумя нападающими армиями, казалось, в самый неподходящий момент; шлем с тремя гребнями гордо красовался на голове, в руках был щит, украшенный изображением дракона.
Он поднял копье в сторону греческой армии и голосом, подобным грому, прокричал еще раз:
— Алалалала!
Затем, разворачиваясь в сторону врага, кинулся в атаку.
Талос, глядя с вершины скалистого утеса, увидел все это и вздрогнул: Бритос атаковал вражескую армию в одиночку!
Он побежал вниз по холму, рыдая, отчаянно крича, падая, но устремляясь только вперед. Затем он внезапно остановился, упираясь в землю ободранными, кровоточащими ногами, и стал яростно стрелять из лука, посылая одну стрелу за другой, целясь в ту точку, куда стремился Бритос, в состоянии полного безрассудства.
Вот это был момент! Произошло чудо: сорок тысяч копий угрожающе опустились ниже и огромная фаланга, густо усеянная сверкающими остриями, как некое вселяющее ужас животное, дрогнула на мгновенье и затем взорвалась криком, подобным сухому раскату грома:
— Алалалала!
И, не ожидая приказов, пехотинцы Афин и Платей, гоплиты Спарты, Макисты, Амиклов и Тегеи бросились на персидский фронт, как река, выходящая из берегов при разливе.
Они столкнулись с вражеской пехотой с грохотом, который разорвал свинцовый воздух. Группа афинских гоплитов без промедления сделала попытку форсировать проход к точке, где среди моря копий развевались три черных гребня.
Окруженный множеством врагов, Бритос размахивал мечом и щитом, поражая каждого, кто приближался к нему, окруженный со всех сторон превосходящими силами противника, наседающим на него. Его сердце разрывалось в груди. Обливаясь потом, заливаясь кровью, он почувствовал, что его колени слабеют.
Последний крик вырвался из его груди со всей силой молодости, и всю свою мощь он вложил в руку, которая продолжала поражать врага, появляющегося перед ним.
Затем он упал, получив режущий удар сзади по ногам. Он упал на спину, держа щит перед собой для защиты, и бился в последнем слабеющем приливе энергии до тех пор, пока вражеские клинки не пронзили ему бедра, поясницу, горло. Он лежал в луже собственной крови.
Но тут греческие копья отразили визжащую волну от его поверженного, искромсанного тела, затем стащили Мардония с его превосходного коня, а потом лавина греческих воинов разбила мидийскую и киссийскую пехоту, опустошая правое крыло доблестных сакийцев, смыкаясь в центре, как смертоносная пара клешней.
Талос, пробираясь среди груды трупов, нашел Бритоса, который еще дышал. Он бешено работал, освобождая его от трупов павших врагов, от его собственного залитого кровью щита.
Он поднял голову Бритоса. Кровь струилась из ужасающей раны ниже горла, лицо окрасила смертельная бледность.
— Ты хотел умереть, — пробормотал Талос низким, упавшим голосом. — Ты хотел умереть в день своего триумфа…
Умирающий воин увидел перед собой грязное, опустошенное лицо, по которому струились слезы.
- Предыдущая
- 41/83
- Следующая
