Александр Македонский. Пределы мира - Манфреди Валерио Массимо - Страница 28

• Предыдущая
• 28/88
• Следующая

— Будет сделано, — ответили они и галопом помчались к своим частям.

— Леоннат, Лисимах, Филот, Селевк!

— Повелевай, государь!

Александр указал на великолепный город, раскинувшийся перед ними на холмах, город, сверкающий на солнце золотом, бронзой и эмалями.

— Возьмите войско и введите в город. Персеполь — ваш, делайте с ним, что хотите!

Он обернулся к замершим на своих конях гетайрам:

— Поняли, что я сказал? Персеполь ваш! Чего ждете, берите его!

И конники с гиканьем помчались галопом к столице, которая в этот момент готовилась распахнуть перед ними ворота. Они смели делегацию, посланную Абулитом встретить их, и с яростью диких быков ворвались в богатейший город мира.

Евмен, остолбенев, изумленно смотрел на Александра.

— Ты не можешь отдать такой приказ, клянусь богами, не можешь. Верни их, верни, пока не поздно.

Подошел и Каллисфен:

— Еще как может, и, к сожалению, уже сделал это.

Вышедшие ему навстречу греки в замешательстве попятились, словно осознав, что, сами того не желая, вызвали беду нечеловеческих размеров. Царь заметил их растерянность и повелел Евмену:

— Скажи им, что каждый из них получит по три тысячи драхм и всякому, кто захочет вернуться на родину и вновь обнять свою семью, обеспечивается свободный проезд. Кто предпочитает остаться, получит дом, рабов, земли и скотину в изобилии. Займись этим.

Секретарь повиновался, но, когда отдавал распоряжения, ему было трудно собраться с мыслями, потому что до его ушей уже донесся шум грабежей и отчаянные крики жителей, оказавшихся во власти разъяренной солдатни.

Тем временем подтянулись отставшие отряды и тоже влились в городские ворота, боясь опоздать в погоне за добычей. Несколько гонцов отправились к войску Пармениона, находившегося всего в нескольких стадиях. Они сообщили, что царь отдал город на разграбление. Дисциплина рухнула в одно мгновение — все покинули строй и беспорядочной толпой устремились в Персеполь, над которым уже поднимались столбы дыма.

Парменион пришпорил коня и помчался во весь опор; за ним устремились Черный и Неарх. Они подскакали к Александру, который верхом на Букефале, неподвижный, как монумент, с возвышенности наблюдал за опустошением города.

Старый военачальник соскочил на землю и с выражением тревоги на лице приблизился к царю:

— Зачем, государь? Зачем? Зачем уничтожать то, что уже твое?

Александр даже не посмотрел на него. Парменион увидел, как мрак смерти и разрушения заполнил левый, черный глаз царя. Каллисфен прошептал, уверенный, что никто его не услышит:

— Не проси: я уверен, что в эту минуту его мать Олимпиада в каком-нибудь тайном месте совершает кровавые обряды. Она полностью завладела его душой. О, если бы Аристотель мог рассеять этот кошмар!

Парменион, покачав головой, лишь испуганно посмотрел сперва на Черного, затем на Неарха, а после сел на коня и удалился.

Только к заходу солнца царь двинулся, словно очнувшись ото сна, и направил Букефала к городским воротам. Одно из самых красивых и приветливых мест на земле, выражение наивысшей вселенской гармонии в идеологии Ахеменидов, оказалось в полной власти орды пьяных дикарей. Агриане насиловали мальчиков и девочек, связав руки их родителям; повсюду бродили фракийцы, накачавшиеся вином и измазанные кровью, хвастая своими трофеями — отрубленными головами персидских солдат, пытавшихся оказать им сопротивление. Македоняне, фессалийцы и даже греки из вспомогательных войск не отставали: они бегали, как безумные, нагрузившись награбленным добром — кубками с вправленными драгоценными камнями, подсвечниками, изящнейшими тканями, золотыми и серебряными доспехами. Порой они натыкались на своих товарищей, которым еще не удалось найти добычи, и тогда возникали кровавые стычки. Люди резали друг другу горло, утратив человеческий облик. Некоторые, видя, что их товарищи завладели особенно красивыми женщинами, пытались отобрать их силой и, если это им удавалось, по очереди насиловали их на земле, еще обагренной кровью их родителей.

Царь величественно двигался среди шума и крови, со всех сторон окруженный ужасами, но лицо его не выдавало никаких чувств, словно высеченное Лисиппом из холодного мрамора. Его уши как будто не слышали ни мучительных воплей детей, когда пехотинцы связывали их матерей, ни криков женщин, зовущих к себе детей или плачущих над телами мужей, безжалостно зарезанных на пороге собственного дома. Казалось, он различает лишь цоканье копыт Букефала по камням.

Глядя прямо перед собой, Александр осмотрел необъятный царский дворец, великолепную ападану, окруженную чудесными садами со стройными кипарисами, серебристыми тополями, платанами, покрасневшими в последних лучах утомленного солнца. Он увидел и прочие диковины — огромные колонны с крылатыми быками, грифонами и изображениями Великого Царя, построившего и украсившего это чудо. А теперь он, маленький яун, владыка маленького захудалого царства крестьян и пастухов, в свое время платившего дань, пришел пронзить сердце этого гиганта; он держал его, агонизирующего, под своей пятой.

Не слезая с коня, Александр поднялся по широкой лестнице и там на каменных стенах увидел изображения покоренных царей и владык, несущих свои дары на новогоднее пиршество персов. Мидийцы и касситы, ионийцы, индийцы и эфиопы, ассирийцы и вавилоняне, египтяне, ливийцы, финикийцы и бактрийцы, гедросцы, карманяне, дай [10] — сотни народов ступали торжественным размеренным шагом, приближаясь к золотому балдахину над троном Дария — царя, Великого Царя, Царя Царей, Света Арийцев и Владыки Четырех Сторон Света.

А вот и трон. Александр встал перед ним. Из душистого кедра и слоновой кости, инкрустированный драгоценными камнями, поддерживаемый двумя грифонами с рубиновыми глазами. Позади на стене был изображен царь Дарий I; огромный, в блестящих церемониальных одеяниях, он боролся с воплощением Ахримана, гения зла и мрака.

Необъятный зал был пуст, и в нем стояла тишина, но снаружи бушевал океан горя, обрушивая кровавые валы на стены парадиза. Храбрые, верные солдаты Филиппа превратились в орду зверей, дерущихся за клочья добычи, испуская из смрадных ртов непристойности, предавая огню сады и дворцы, опустошая святилища Ахура-Мазды, бога возвышенного Персеполя.

Сойдя с коня, Александр подошел к трону, поднялся по ступенькам и сел, положив руки на подлокотники из отполированного мрамора. Однако с протяжным хрипом прислонившись к спинке, он разглядел в дверном проеме какие-то темные очертания и услышал еле различимое шарканье.

— Кто там? — спросил он, не двигаясь.

— Это мы, государь! — отозвался голос.

Это были несколько греческих рабов из тех, что встретились ему по дороге в Персеполь.

— Что вам нужно?

Человек не ответил, но отошел в сторону и пропустил двух своих товарищей, которые несли совершенно изможденного старца.

— Его зовут Леокар, — сказал тот, что отошел в сторону. — Это один из «десяти тысяч» Ксенофонта, полагаю, последний очевидец. Ему почти девяносто лет, и семьдесят из них он провел в рабстве.

Александр с трудом скрыл свои чувства.

— Чего ты хочешь, старик? — спросил он. — Что я могу сделать для героя из числа «десяти тысяч»?

Старец что-то пробормотал, но царь не смог разобрать, что именно.

— Ему больше ничего не нужно. Он говорит, что все греки, умершие до этого дня, лишились великой радости — увидеть тебя на этом троне. Говорит, что теперь может умереть спокойно.

Старик от волнения не мог больше произнести ни слова, по его щекам текли слезы, но выражение его лица говорило больше, чем тысяча слов.

Александр наклонил голову и остановил на нем взгляд, почти не веря себе. Старик удалился, опираясь на своих товарищей, и тогда царь спустился с трона и приблизился к Букефалу, ждавшему его в зале. Однако, взяв коня под уздцы, Александр увидел, словно во сне, персидского воина в великолепном парадном наряде Бессмертных на гнедом коне в роскошной золоченой сбруе. Воин как будто смотрел на него.

• Предыдущая
• 28/88
• Следующая