Остров Рапа-Нуи - Лоти Пьер - Страница 4

• Предыдущая
• 4/9
• Следующая

Окончив свой рассказ, уверенный в том, что я все понял, Атаму берет меня за руку, и мы идем далее. Перед нами высится курган из темного камня, вроде гэльского кромлеха, с тою только разницей, что он сложен из больших глыб. Одной своей стороной он смотрит в море, где все покойно, другой — в пустынную и печальную долину, вдали окруженную потухшими вулканами. Атаму уверяет, что это — «мараи», и мы оба влезаем по камням наверх.

Своим устройством холм походит на циклопическую эстраду, наполовину скрытую обвалившимися и истершимися громадными колоннами. Я спрашиваю о статуях, которых нигде не вижу; Атаму сосредоточенным жестом предлагает мне внимательнее смотреть под ноги… Оказывается, я стою на подбородке одной из них, а она, перевернувшись на спину, пристально глядит на меня двумя дырами вместо глаз. Я никогда не воображал ее себе такой громадной и безобразной, а потому и не заметил ее. Здесь их лежало штук десять, в большом беспорядке и наполовину разбитых, некоторые из них упали, несомненно, от действия соседних вулканов, и грохот от их падения был, конечно, ужасен. Лицо статуи изваяно детски-неумело; формы рук и кистей едва обозначены, туловище — совершенно круглое и походит на толстый столб. Но когда эти статуи, колоссальные и прямые, стояли во весь рост в виду океана, беспредельного и неоживляемого судами, то могли своим видом внушать религиозный ужас. Атаму утверждает, что есть еще другие статуи в отдаленных пунктах острова и даже в большем количестве, чем здесь, — целое племя, гигантское и мертвое, покоящееся вдоль плоских песчаных бело-коралловых берегов.

У подножия «мараи» находится небольшая, круглая площадка, окруженная скалами; мы спускаемся на нее; искрошенные морем кораллы всяких пород покрыли ее белоснежным песком, усеянным хрупкими дорогими раковинами и тонкими жилами розового коралла.

Пассат, по-вчерашнему, к вечеру все усиливается и снова несет из уединенного Южного океана целые полчища черных туч, — настолько черных, что горы и старые остывшие вулканы выделяются светлыми точками на внезапно потемневшем небе. Атаму, предугадывая наступление дождя, торопит идти в обратный путь.

На половине дороги, действительно, нас настигает сильнейший проливной дождь, а бурный ветер так и стелет траву на всем протяжении долины; мы скрываемся под защиту двух скал, свешивающихся в виде свода, — среди целой стаи красных стрекоз… Откуда они появились? А кто привез сюда за восемьсот океанских лье зародыши этих бабочек, белых и желтых, которые теперь бегают по бледному ковру зелени?..

Однако, тучи, оросив на своем пути таинственный остров, быстро мчатся мрачной толпой вперед и продолжают свое дело уже над морской пустыней. Когда же мы подошли к бухте, где стоял наш фрегат, то вечернее солнце опять засияло и опять оживило эту местность.

Окрестности бухты с разбросанными по ним тростниковыми жилищами имеют в данную минуту необычайно оживленный и радостный вид, потому что все офицеры после полудня сошли с фрегата и отправились сюда на прогулку, а так как час обратного их возвращения приближался, то они сидели теперь на земле и ожидали шлюпок, окруженные каждый толпой туземцев, этих взрослых первобытных детей, которые сегодня были ласковы со своими гостями, и, чтобы сделать им удовольствие, пели свои песни. Я, в свою очередь, занял место среди них, а вскоре протискались поближе ко мне и мои ближайшие друзья: Петеро, Хуга, Мария и красавица Иуаритаи. Наше кратковременное пребывание здесь успело уже — увы! — внести в эту страну полного опустошения много смешного и маскарадного. Почти все мы выменяли на кумиров и идолов нашу старую одежду, в которую теперь и кутались, как дети, татуированные люди. И большая часть женщин, не знаю, из приличия или из желания блеснуть своим богатством, тоже оделись, но печально: платья — без тальи, уже полинявшие; когда-то они были розданы их матерям священниками-миссионерами и до настоящего дня почивали под тростником хижины.

Маори поют, — поют все, прихлопывая в ладоши, как бы отбивая ритм танца. Женщины, точно птицы, издают нежные и чистые звуки. Мужчины поют то резкой, отрывистой, дрожащей и тонкой фистулой, то испускают могильные, похожие на хриплый рев зверя и нагоняющие тоску звуки. Музыка их состоит из коротких и отрывистых фраз, оканчивающихся постепенно понижающимся минором; так и кажется, что они выражают удивление своей жизни, всю свою жизненную тоску, а между тем, ведь они поют от радости, — детской радости при виде нас, от умиления перед новыми маленькими безделушками, которые мы им привезли. Да, эта радость — коротка, однодневна; завтра, когда мы будем уже далеко, она надолго уступит место монотонному и безмолвному прозябанию преступника, осужденного жить на острове без дерева и без воды; эти дикие певцы — жалкое племя; даже там, в Полинезии, на своих матерях-островах оно очень быстро вымирает, оно принадлежит к вымирающему человечеству, и его странная судьба скоро решится.

В то время, как одни хлопают в ладоши и, перемешавшись с нами, так дружественно забавляют нас, — другие наблюдают за нами в задумчивой неподвижности. Эта другая часть населения, более робкая или более угрюмая, с которой нам не удалось свести знакомства, расположилась на скалах, амфитеатром высящихся над нами и смотрящих в море; мужчины, сильно татуированные, обхватив руками колени, зловеще присели на корточках; женщины сидят, точно статуи; на плечах у них накинуты беловатые плащи, на головах одеты венки из тростника. Ни одного движения, никакого признака жизни, ни малейшего шума; они довольны тем, что смотрят на нас с некоторой высоты и на известном расстоянии. А когда мы садимся в шлюпки, заходящее солнце уже стоит в уровень с морем и посылает им, — сквозь внезапно навеянные, разреженные тучи последние лучи; оно освещает только их немые группы и их скалу, которая теперь ясно выделяется на темном фоне неба и угрюмых вулканов.

Вечером, сидя в качестве ночного дежурного на фрегате, я просматриваю имеющиеся у адмирала документы относительно острова Рапа-Нуи с момента открытия его «цивилизованными» людьми, и убеждаюсь, что эти «цивилизованные» люди обнаружили по отношению к дикарям — полную некультурность.

В 1850-м году шайка перуанских колонистов задумала посылать сюда корабли, с целью увоза местного населения в рабство; маори, по мере сил, защищались против ружей зачинщиков копьями и камнями; нечего и говорить о том, что они были разбиты, в большом количестве умерщвлены, а сотни гнусно захваченных из них должны были отправиться в рабство в Перу.[2] Однако, по истечении нескольких лет, правительство Лимы отпустило обратно оставшихся в живых и перенесших тяжелое рабство или тоску по своей родине; но изгнанники, возвратясь к себе, привезли с собой оспу, и более половины населения вскоре погибло от этого нового зла, против которого островные колдуны не знали никакого лекарства.

Каюта Лоти на «Флоре» со стороны кровати.

То же; угол стола, умывальник, коллекции.

5-го января.

Сегодня мы, т. е., я и мой товарищ, получили командирскую шлюпку в свое распоряжение и с утра отправились на остров. Ветер держался все такой же сильный и противный нам, как и вчера, замедлял, конечно, наше движение, обдавал нас брызгами и промачивал с головы до ног. Не без труда мы добрались до берега, — тем более, что немного сбились с дороги и заблудились среди коралловых рифов; кстати, сегодня они шумят, как никогда, и покрыты белой пеной. Атаму и наши вчерашние друзья с несколькими другими незнакомыми дикарями бегут нам навстречу; от них я приобрел деревянного идола с печальным и грозным лицом, — с головой, убранной черными перьями.

• Предыдущая
• 4/9
• Следующая