Вся наша жизнь - Аренев Владимир - Страница 11

• Предыдущая
• 11/44
• Следующая

— Ну что же, начнем?

Талигхилл кивнул — как он надеялся, не слишком порывисто.

— Вне всякого сомнения, — сказал торговец, — наилучший способ обучения — немного понаблюдать за тем, как буду играть я.

— Один?

— Я же говорил, что в махтас можно играть и в одиночку, — ответил старик.

— Итак, приступим.

/небольшое смещение во времени — словно перед глазами провели разноцветным пером; на мгновение на сетчатке (или что это там?) остается яркий след.

— Не изволят ли Пресветлый и его гость пообедать?

— Потом, Домаб, потом. Чуть позже. Так что же делать, если тебя окружили, а подмога находится на расстоянии шести клеточек?..

/снова смещение, такое же неожиданное и яркоцветное/

Громкий стрекот цикад. Многочисленные свечи рассеивают тьму вокруг игрового поля и двух склонившихся над ним людей. Глаза у принца азартно сверкают, он что-то говорит, и старик кивает в ответ, передвигая какую-то фигурку. У входа на веранду стоит Домаб и сокрушенно качает головой.

— Уже скоро полночь, принц. Вы же не ели с самого утра.

Талигхилл рассеянно поднимает голову:

— Что? Ты прав, Домаб, не ел… Чуть позже, хорошо?

Раф-аль-Мон мягко накрывает руку принца своей:

— Вам нужно поесть, Пресветлый. И мне тоже.

— Х-хорошо, — протягивает тот. — Хорошо, идем есть. Но мы ведь не закончили партию.

— Закончим, — обещает Раф-аль-Мон. — Только чуть позже. Например, завтра утром.

— Почему же завтра утром? — недовольно спрашивает Талигхилл. — Можно ведь и после ужина.

— Вне всякого сомнения, — кланяется торговец, настойчиво подталкивая принца к выходу. — Вне всякого сомнения. Но, Пресветлый, я немного устал.

— Устал? — поднимает кверху брови Талигхилл. — Что же, вот за ужином и отдохнешь.

Раф-аль-Мон переглядывается с Домабом и за спиной принца беспомощно разводит руками. Управитель хмурится, но молчит.

/перо перед глазами/

После ужина принц был вынужден поддаться на уговоры и позволить Раф-аль-Мону отправиться спать. Старику постелили в гостевой спальне, а слуг разместили в людской. Всем этим занимался Домаб, а Талигхилл, холодно пожелав торговцу спокойной ночи, вернулся на веранду и снова сел рядом с игральным полем. Кое-какие тонкости в правилах ускользнули от него, и Пресветлый желал уточнить некоторые детали.

Он взял в руки свиток с правилами и начал читать, но света от свечей было недостаточно. Тогда Талигхилл отложил Свод в сторону и просто стал смотреть на фигурки махтаса. Ему казалось, что стоит только отвернуться, и они оживут: зазвенят маленькие клинки, вознесутся к небесам крики раненых и яростные вопли одерживающих победу, заревут боевые слоны и зарычат псы.

— Завтра уезжает твой отец.

Талигхилл обернулся. У входа на веранду стоял Домаб. Управитель был в своем любимом халате с дикими вепрями: стоял в дверном проеме и разглядывал игральное поле.

— Да, — кивнул принц. — Хорошо, Домаб. Спасибо, что сказал.

— Ты не поедешь в Гардгэн, чтобы проститься с родителем? — в голосе управителя проскользнула еле заметная нотка удивления.

— Нет, разумеется, — чуть раздраженно ответил принц. — У меня же гость.

Оправдываешься. Значит чувствуешь за собой вину.

— Но…

— Домаб, отец ведь едет не на войну, — покачал головой Талигхилл. — Он просто отправляется в Хуминдар, потому что там поменялась власть. Так сказать, дипломатический визит — не опаснее, чем лесная прогулка на добром коне. А у меня гость.

— И махтас, — еле слышно добавил управитель.

— И махтас, — согласился принц. — Ты видишь в этом нечто позорное для меня?

Сам он мысленно поморщился — слишком уж вызывающе прозвучал вопрос. Но отступать Талигхилл не привык. Я уже взрослый человек, а этот мужчина говорит со мной так, словно я нашаливший сорванец. Пора пересмотреть свое отношение к нему. Ведь я решил так еще вчера, верно?..

— Нет, — прошептал Домаб. — Я не вижу. Моя беда как раз в том, что я не вижу, но чувствую. Этот холод. Он не к добру.

— Какой еще холод? — удивился Талигхилл. — Мухи вязнут в воздухе от жары.

Какой холод, Домаб?

— Мой, — ответил тот. — Мой, личный холод. Он предвещает что-то — что-то нехорошее. Но я не знаю, что. Скажи, Талигхилл, тебе не снилось чего-нибудь… такого?

— Не нужно начинать все сызнова, — в голосе принца зазвенела сталь… или лед. — Я думал, мы вчера обо всем договорились. Мне-не-снится-ничеготакого .

— Да, — медленно кивнул управитель. — Прости. Как же я запамятовал?

Пресветлому постелить прямо на веранде?

— Не стоит, — ответил Талигхилл. — Я предпочитаю ночевать в собственной спальне.

Домаб снова кивнул и ушел.

Принц проводил его взглядом, в котором посторонний наблюдатель не заметил бы и капли какого-либо чувства. Бесстрастность статуи — вот, что было в его глазах.

Вот и хорошо. В конце концов, я ведь не маленький мальчик. И у меня есть своя собственная голова на плечах.

/только достаточно ли ее тебе?/

Последняя мысль была чужой, словно кто-то невидимый сидел внутри и ехидно нашептывал Талигхиллу всякие гадости. Он криво усмехнулся. Пускай. Пускай шепчет, что ему угодно. А я все равно не позволю чему бы то ни было вмешиваться в свою жизнь!

Эта мысль тоже не совсем понравилась ему. Было в ней что-то отступническое, словно он ею признавал существование своих пророческих снов или даже Богов.

Но, разумеется, все это чепуха.

/Лепестки. Тебе ведь сегодня ночью опять снились черные лепестки под ногами. Именно поэтому ты так увлечен махтасом. Игра позволяет тебе забыть об окружающем. И именно поэтому ты сидишь здесь и не решаешься подняться в спальню. Потому что знаешь: там тебя ждут сны с черными лепестками/.

Что за бред?!

Талигхилл встал и сделал шаг к двери. Он ничего не боится и докажет это.

Самому себе докажет. А завтра выиграет у проклятого старика, обязательно выиграет!

Принц вошел в дом, но прежде, чем идти спать, заглянул в столовую и взял со стола несколько печеньев. Он проголодался за день — в этом можно было признаться, хотя бы самому себе.

Перекусив, Талигхилл вышел в гостиную и стал подниматься по лестнице на второй этаж. Уже почти без раздражения взглянул на фигурку Оаль-Зиира и подумал, что в конце концов пусть Домаб ставит ее, куда угодно — это его дело. Но вывести Талигхилла из себя отныне будет не так просто. Еще подумал, что нужно обязательно приказать, чтобы привели наложницу — попышнее да поопытней. Но это завтра, потому что сегодня он чересчур устал и больше всего на свете хочет

/спать без снов/

просто поспать.

Проходя мимо комнаты матери, остановился. Как могут люди быть настолько глупыми, чтобы верить в Богов? Вспомнился Раф-аль-Мон за завтраком, его молитва. Есть все-таки что-то неприятное в этом старике. Но он учит меня игре — и до тех пор полезен. По крайней мере, больше, чем постоянно пытающийся мною управлять Домаб.

Зашел к себе, закрыл дверь и плотно задернул шторы, наученный горьким опытом. Потом опустился на кровать и взглядом скользнул по туфлям.

Снова!

Принц со смешанным чувством гадливости и ужаса отлепил от матерчатой туфли черный листок и отшвырнул прочь, как ядовитую гадину.

Потушил свечи и лег в постель, но никак не мог заснуть. Мысль о том, что где-то рядом, на ковре, лежит эта черная пластинка, не давала покоя.

Пришлось вставать, наощупь зажигать свет и искать черный листок. Когда принц нашел его, он раздвинул шторы и вышвырнул в приоткрытое окно проклятый

/знак/

листок.

Лишь после этого вторично лег в кровать и смог наконец уснуть.

В комнатке снова было шумно, как на рынке древнего Гардгэна. Правда, сегодня никто не просил воды и не кричал так громко, как в прошлый раз. Да и толстуха не задыхалась.

Кроме того, молчал Данкэн. Эта перемена в нем была настолько необычной, что я даже не знал, радоваться мне или огорчаться. Когда подобные люди молчат, жди чего-то на самом деле необычного. А мне сейчас только на самом деле необычного не хватало, — словно все, что случилось до того, было не на самом деле необычным.

• Предыдущая
• 11/44
• Следующая