Время перемен - Аренев Владимир - Страница 12

• Предыдущая
• 12/54
• Следующая

Во-вторых же, запахи от испражнений. Чтобы пометить собственные владения достаточно было струйки мочи, но вот фекалии следовало закапывать в землю, иначе они мешали воспринимать остальные запахи окрест, и даже маленькие жучки, слетавшиеся в котлован и понемногу превращавшие фекалии в шарики, чтобы укатить их прочь, — даже жучки не спасали положения.

В-третьих, воды хватало не всегда. В котловане имелось несколько бассейнов, куда в засушливые дни по специально опущенным желобам наливали воду, — но ее было, опять-таки, мало, и на всех не доставало. Тогда Он догадался выкопать неподалеку от своей норы небольшую ямку — и после дождя получал небольшой запас, который с удовольствием выпивал; нужно было только следить, чтобы никто из соперников не подкрался к ямке, когда Он спал, и не вылакал воду. Пришлось пару раз серьезно поцапаться с особо наглыми типами, после чего большинство в котловане принялось за сооружение собственных ямок, а не норовило выпить воду из чужой.

В отличие от воды, мясо сюда сбрасывали без задержек, поэтому все обитатели котлована росли быстро. С таким же неизменным постоянством сюда поступало тепло, которое они вместе с мясом и временем жадно поглощали. И все так же наверху звучали голоса, издававшие странные в своей упорядоченности звуки.

Постепенно Он начал понимать их (или Ему только казалось, что понимает). Всех обитателей котлована голоса называли «малышами» или «маленькими стервецами». Мясо — «мясом». Воду — «водой». И так далее. Раньше Он воспринимал все по-другому. Мясо для него было запахом, набором звуков (когда оно падает к ним сюда, и когда его ешь), вкусом и «картинкой», хотя последним — менее всего, потому что запахи, вкус и звуки остаются (ах да, еще осязание!), а выглядит мясо всякий раз по-другому. И вот оказывается существует нечто общее, что связывает такие подчас непохожие, чужие аспекты бытия — и это нечто — одно лишь слово, сочетание звуков, которое вызывает в твоем сознании целый ряд ассоциаций.

То же самое с водой и прочим. Вообще со всем. И хотя Он пока не очень-то представлял практическую сторону такого использования звуков (вернее, слов), Ему очень нравилось, что узнать о грядущем кормлении можно, оставаясь внимательным к тому, что произносят голоса там, наверху. Это было очень удобно, это позволяло Ему приготовиться к кормежке и, соответственно, выхватить самый вкусный кусок, пока остальные растерянно соображают, что к чему. Невероятно полезная способность.

Тем не менее слова и пугали Его. Даже не они сами, а то, что они принадлежали к верхней части мира — той, где жили голоса, откуда появлялось мясо, вода и плоские темные неопасные предметы, которые двигались соразмерно с голосами. И много еще чего появлялось именно сверху. По сути, верхняя часть мира была постоянным источником неизвестных явлений, вещей, событий, и Он с ужасом думал о том, как же много времени уйдет на то, чтобы все это постичь. К счастью, времени на подобные размышления у Него почти не оставалось — хватало хлопот и без того.

Потом, с какого-то момента приступы ярости начали завладевать Им все чаще и на все большие промежутки времени. В такие минуты Он не контролировал себя и даже не всегда помнил, что делал. Однажды Он обнаружил себя над растерзанным телом соседа слева (того самого, с которым Он повстречался в свою первую ночь здесь); даже удивительно, как Ему удалось справиться с таким опасным и сильным противником. В другой раз Он очнулся на склоне котлована, под Ним была свежевырытая яма (и внушительных размеров!), а лапы Его еще продолжали движение, вырывая и отшвыривая прочь целые комки земли. «Маленький стервец наверняка будет землекопом!» — сказал тогда один из голосов. А второй рассмеялся.

И очень нескоро Он сообразил, в чем же причина приступов. А она заключалась в Его самочувствии. С некоторых пор что-то в Его организме работало не так. Как будто какая-то его часть сломалась или вот-вот должна была сломаться. Нарушилась согласованность движений, возникло постоянное ощущение, что в горле застряла круглая твердая кость; и еще — зуд по всему телу. И от этого невозможно было избавиться, никак! Иногда Он даже жалел, что расширил короткий тоннель, ведущий в Его пещеру — там было бы так удобно чесать спину! Однако ни расчесывания, ни попытка проглотить кусок побольше (чтобы столкнуть с места ту проклятую круглую кость в горле!) ничего не давали. А приступы ярости учащались и становились все продолжительнее.

В конце концов у Него поднялась температура — было такое ощущение, что мир вокруг перенасытился теплом и оно продолжает опалять все, куда только способно проникнуть. Даже Его пещеру, где обычно было прохладно и очень уютно, а теперь стало невыносимо душно. Мысли перемешались в голове, лапы путались и не желали повиноваться. Он пополз наружу, чтобы испражниться, но не успел — и с отвращением унюхал, что даже тело Его исторгает слишком зловонное вещество, чтобы быть здоровым.

Это была Его последняя разумная мысль. В том состоянии.

Потом последовал продолжительный провал, когда Его тело само действовало, а Он лишь наблюдал за происходящим, но совершенно отстраненно, даже не пытаясь понять, что происходит. Наверное, так даже лучше. Возможно, если бы Он попытался понять, то сошел бы с ума. Озверел бы. И тогда не годился бы ни на что, кроме как на подручные работы, на жизнь зверя. Это Ему потом объяснили.

А сейчас Он лежал на песке, весь истерзанный переменами, с Ним произошедшими, и смотрел одним глазом в небо (другой, закрытый, ничего не видел).

— Ох, — сказал чей-то голос. — Колючек мне под хвост!

Так обычно ругался один из тех, кто жил наверху, за краем котлована. Но тот ни разу не произносил это так, с такими интонациями. И тембр того голоса был другой. И ни разу до сегодняшнего дня тот не угадывал Его мысли.

— Гляди-ка, — а вот этот голос был Ему знаком. — Один из маленьких стервецов уже научился говорить! Вот уж не думал!..

— К тому же он поднабрался от тебя всякой ерунды! — хохотнул второй.

— Ну что тут, — произнес третий, совсем чужой, — есть подходящие?

— Да, парочка в самый раз. Сейчас организуем.

Чьи-то лапы подхватили Его и впихнули в мирок, ограниченный деревянными прутьями. Мирок закачался — Его куда-то несли.

— Смотрите, осторожнее. Еще слишком слабые, — сказал второй голос.

— Жаль будет, если эти маленькие стервецы загнутся, — подхватил первый.

— Я не маленький стервец! — прошептал Он. — Я не маленький стервец!..

Голоса захохотали.

— Да, определенно удачная генерация, — произнес третий. — Господин Миссинец будет доволен.

Ночь. Костер. Темные силуэты вокруг пламени.

Один из них сидит, ритмично покачиваясь и наигрывая на шестиструнном инструменте — но не издавая при этом ни звука.

— Эй, килларгnote 2, да что ж ты все молчишь?! — не выдерживает кто-то из сидящих. — Нет, ведь пообещал-то киллах исполнить, а только и знает, что бренькать на этой своей… тьфу!

Кхарг поднимается и, ворча, уходит куда-то во тьму. Остальные слушатели не спешат покидать нагретые места возле костра, но тоже недовольно фыркают и змеят хвостами по земле. Лишь один из них молчит, полуприкрыв веками глаза. Кажется, под эту музыку он вспоминал о чем-то своем, очень дальнем, очень давнем.

— Ну что, — спрашивает килларг, — я угодил тебе, Избавитель?

— Да… — хрипло шепчет тот, с полуприкрытыми глазами. — Но ты говорил, что расскажешь киллах.

— Расскажу, — смеется повествователь. — А как же! И не один!..

Вот так, ни много, ни мало — «мир, сотворенный тобою, в беде»! Ребята подобрали где-то беглого психа, теперь не оберешься хлопот!

Максим покосился на дочь. Та, кажется, не перепугалась, ее даже забавляло происходящее. Это хорошо. Это облегчает задачу. Ладно, сейчас надо решить, как избавиться от психа. Отправлять его обратно к ребятам в лагерь нельзя, но и оставлять здесь, заснуть в одном доме с ним… нет, это тоже не выход. Что ж, нужно будет с Денисом посоветоваться. Он, правда, растерялся не на шутку. Наверное, и впрямь гость похож на того персонажа, каким его Резникович представлял.

• Предыдущая
• 12/54
• Следующая