Тамбур - Малышева Анна Витальевна - Страница 19
- Предыдущая
- 19/79
- Следующая
— Не видите — он совсем плохой!
— Я все скажу, — чуть слышно проговорил Даня. — Никому не верьте, никого не слушайте. Правду скажу только я. Вчера у меня был урок, Я же говорил — у меня были уроки во вторник, среду и четверг.
Вчера был четверг…
«Точно, четверг! — припомнил следователь. — Как я сразу не сообразил! Убили ночью…А уроки у них были до полуночи. Стало быть, парень видел Боровина последним?»
— Мы позанимались, — торопливо шептал Даня.
Его лицо заметали серые, мертвенные тени, глаза едва открывались под тяжестью длинных ресниц. — Потом…
Потом я не помню. Кажется, я убил его.
— Брось, милый, — остановил его Голубкин. — Чего ради?
— Уйдите, — нервно сказала медсестра, пытавшаяся приладить иглу капельницы к вене Исаева. — Тут не полагается после трех!.
— Я убил его, кажется, — монотонно повторял парень. — А потом… Помню улицу. Я шел по улице, было так холодно… Я даже не оделся. Был в костюме. Да, пальто я не надел, потому что вышел не от себя, а от него. А к нему я, конечно, ходил без пальто. Потом… Вы говорили — я пил что-то?
— Коньяк… — машинально ответил следователь.
Даже медсестра остановилась, ловя каждое слово, хотя, конечно, мало что понимала в этой потусторонней исповеди.
— Да, я купил коньяк. В магазине, — уточнил Даня, как будто были другие варианты. — Я уже несколько дней подряд покупал коньяк. Мне было так плохо!
— Почему?
— Не знаю. Жить не хотелось.
— А что же дальше?
Даня прикрыл глаза и покорно опустил голову на подушку. Его лицо казалось мертвым.
— Потом, — он едва шевельнул губами, — я напился и лег спать.
— Вы сперва перерезали себе вены!
— Т-сс! — шепнула медсестра, прикрывая губы пальцем. Даня улыбнулся, не размыкая иссохших белых губ.
— Вот этого я не помню, — сказал он. — Убейте — не помню.
* * *
«Провались оно все! — яростно рассуждал Голубкин, застряв в пробке на Садовом кольце. — Признался в убийстве — сделал одолжение! А кто его заставлял? Сам, сам! А ведь не он!»
Что «не он» — конечно, оставалось под большим сомнением. Но Голубкин так «чувствовал», а чутье его обманывало редко. Слишком явно, чтобы быть правдой.
Слишком много улик против Дани. И парень-то не в себе — его и не посадят, а отправят лечиться. И потом — причина? Причина-то была?
"Что он там нес про свидетелей? Будем надеяться, это нормальные люди… Если они ему не привиделись.
Надо бы еще поговорить. Скажем, опросить соседей.
Кровь у него в квартире — на экспертизу. Может, и не от него одного… И тряпки проверить. Вдруг убил, протер полы в квартире Боровина, унес тряпки к себе…
Нужно срочно узнать группы крови у Боровина и Дани.
И еще эта Татьяна!"
Она вспоминалась ему как-то смутно. Хотя внешность у женщины была яркая. Темно-зеленые глаза, пышные ресницы, волосы, отливающие медью… Она была вне себя, когда встретила группу, нервничала, злилась, и это понятно — кому понравится найти на собственной кухне труп соседа! Но сейчас Голубкин думал, что злилась-то она больше по другой причине. Она так страстно, с такой ненавистью говорила о своем неверном любовнике и о его любовнице, что было ясно — труп волнует ее очень мало.
«Ну увидим».
Пробка постепенно рассасывалась — впереди наконец тронулись с места машины. Был час пик, вечерело, в стекла бил мокрый липкий снег. Голубкин торопливо втиснулся в просвет, надеясь выиграть хоть несколько минут. Он ехал на встречу с Димой — с тем типом, чью визитку отдала ему Татьяна. На звонок ответили сразу.
Дима удивился, но согласился повидаться. Если верить его спокойному, начальственному тону, о происшествии в тамбуре он ничего не знал.
Настроение у Голубкина было — хуже некуда. Когда он вышел из больницы, ему позвонила сотрудница и зачитала список наград и титулов покойного Боровина. Титулов было много — и отечественных, и зарубежных.
Наград также хватало. И хотя напрямую все это к делу не относилось, Голубкин поежился, думая о том, как все обернется в случае неудачи. Боровин, получается, знаменитость. А уж тут шутки в сторону!
* * *
— Простите, у меня мало времени, — навстречу Голубкину поднялся стройный, моложавый мужчина лет сорока. Внешность его можно было описать кратко: «Женщинам нравится, мужчинам — нет». Темные, непроницаемые глаза, аккуратная прическа, тонкие губы. Дорогой костюм, на запястье тяжелые часы «Ролекс» — Голубкин успел заметить марку, когда пожимал руку.
— У меня тоже немного, — Голубкин присел к столу, не дожидаясь приглашения. Таких офисов он видел сотни — вылизанных, стерильных и безликих.
Среднедорогая мебель. Драцены в кадках. Картины на стенах, о которых забываешь, стоит отвести взгляд. И такие вот среднедорогие господа, вроде этого Димы.
Гладкие, душистые и совершенно никакие. Серийного производства.
— Я уже сказал, что случилось у вашей знакомой, — начал было Голубкин, но Дмитрий Александрович Красильников — так значилось на визитной карточке, которую преподнесла группе его экс-любовница, тут же взвился:
— А я тут при чем? Возмутительно! Когда вы позвонили и сказали, кто вы, я подумал, что-то важное!
— Важное, — удивленно ответил следователь. — Да что вы переживаете?
— Я не переживаю! — Красильников заметался по кабинету, роняя на пол пепел сигареты. А следователь, следя за его неровными, спотыкающимися шагами, вдруг подумал, что выглядит эта истерика ненатурально. Наигрыш. «И с ним что-то не то!»
— Я ведь представился, — напомнил Голубкин, — и вы сразу согласились поговорить. Я прямо сказал, что это по поводу Татьяны Кривенко. Чему вы сейчас удивляетесь?
— Кривенко, Кривенко, — бормотал хозяин кабинета, расхаживая взад-вперед и натыкаясь на мебель. — Ах, да! Татьяна, Таня! Я редко звал ее по фамилии. Вы сказали, у нее какое-то несчастье?
Он поднял взгляд, и Голубкин тайком прикусил губу.
Такие глаза он очень не любил. Темное болото, трясина, покрытая ряской. Сверху — ясно, внутри — засасывает. И хотя он отлично понимал, что ни один человек не виноват в том, какая внешность ему досталась от природы, такие глаза все равно терпеть не мог.
— В ее квартире после вашего ухода обнаружился труп, — сухо сказал Голубкин. — И ваша приятельница не понимает, как он там оказался.
— Господи! — Красильников резко остановился. — Как, труп?
— Да так. У нее на кухне, повторяю, найден труп.
Убит ее сосед по тамбуру.
— Кто?!
— Боровин. Преподаватель итальянского языка. Вы его знал и?
Тот осторожно потер щеку — будто боялся смазать грим. Взгляд остановился.
— А я думал, что она… Простите! — замороженно ответил Красильников. — Я никого там не знал. Я думал, что она насчет ключей пожаловалась…
— Кстати, о ключах, — заторопился следователь. — У вас были ключи от тамбурной двери и от квартиры Татьяны?
— Она сама дала. — Мужчина снова осторожно потер щеку, будто она была отморожена. — Я и не просил. Я думал, вы по этому поводу… Конечно, теперь она все на меня может спихнуть. Обокрали — я виноват! Подкинули что-то — я виноват! Она ведь на меня злится.
— Почему?
— Да я… — Красильников интимно усмехнулся и подошел вплотную к следователю. Его дыхание пахло мятной жевательной резинкой и дорогим табаком. — Я встречался у нее на квартире с одной девочкой. Ну… И понятно — кому это понравится?
— Так… А все-таки, насчет ключей?
Голубкин видел — тот готов рассказать о многом. И еще — «клиент» в истерике. В тихой такой истерике, так сказать, интимной. И это ему нравилось. Это обещало новые факты, а стало быть — скорое разрешение дела. Иногда — если затронуты были персоны вроде Боровина — он ненавидел свою работу. Слишком много знакомых, слишком много связей… И поди — разберись!
— Когда мы стали с нею встречаться, она сама предложила взять ключи от квартиры, — говорил Красильников, теребя сигареты в пачке. Судорожно закурил, выдохнул голубой дым. — Так ей было удобнее. Вы понимаете — женщина занимается только работой, личная жизнь для нее — побоку.
- Предыдущая
- 19/79
- Следующая
