Звездная Тень - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/77
• Следующая

— А что же случилось с девушкой?

— Вероятно — Данилов прав. Здесь транспортная зона. Врата.

— И что теперь делать?

— Возвращаться. Или двигаться следом. Я предпочту войти в этот круг.

— А я бы предпочел вернуться, — сказал Данилов. — Но это имеет смысл, лишь если согласишься и ты, Петр.

Я смотрел на место, где исчезла девушка, и что-то во мне упорно протестовало — «не ходи!» Нет, я не думал, что мы только что наблюдали изощренный вариант самоубийства — скорее всего, это и впрямь транспортный терминал наподобие кабин Геометров.

Просто делая шаг вперед, мы принимали правила игры, по которым жила цивилизация Тени. Кем бы они ни были — такими же людьми как мы, или существами, способными к метаморфозам, подобно куалькуа,

Они не считали нужным охранять планету, вся функция которой сводилось к одному — служить посадочной площадкой. Может быть, чем черт не шутит, вдобавок здесь и впрямь осуществлялась дезинфекция визитеров…

А потом перед гостями представала разбросанная по всей суше сеть «врат». Только что нам продемонстрировали — неужели случайно?.. никогда не поверю!.. как ими пользоваться. Вот и весь выбор. Входи — или убирайся.

— Это и впрямь похоже на действия сверхцивилизации, Андрей Валентинович… — сказала Маша. И дернулась, осознав, что обратилась к человеку, объявленному ею мертвым.

Уж не знаю, сам счетчик догадался дать слово деду, или тот потребовал этого:

— Чахленькая выходит цивилизация, девочка. С горизонтальным развитием. Как в старых американских романах, где на каждом астероиде стоял свой бар, церквушка и шериф со звездой…

Дед издал очень натуральное кряхтение, он все лучше и лучше управлялся с речевым аппаратом рептилоида:

— Планета, превращенная в космодром и переднюю — это смешно. Знаешь, один старый писатель-фантаст в свое время сказал: «Галактика для меня — слишком мало. В ней всего сто миллионов звезд. Не мой размах, я буду писать о метагалактиках»… Лучше бы он всмотрелся в одну-единственную звезду…

Данилов тихо хихикнул.

— Но должен же быть в этом какой-то смысл? — мрачно спросила Маша. — Хоть какой-то? Демонстрировать размах… нет, это слишком мелко. Зачем тогда… Андрей Валентинович?

Дед долго молчал. Наконец ответил, смущенно и неохотно:

— Маша, если я прав, то тебе не слишком понравится ответ. Он и мне чем-то несимпатичен.

Опять за старое взялся… Нет, я понимаю, всю жизнь дед зависел не от того, что действительно знает, а от того, что сможет утаить. Намеки, невнятные угрозы, пускание пыли в глаза, туманные пророчества — вот что позволило ему выйти из роли кабинетного ученого и влезть в грязное болото политических интриг.

Но хоть теперь он мог бы вести себя по-иному!

— Дед, мне идти — туда?

— Я думаю, что нам всем есть смысл войти в ворота.

— Без тебя нам все равно не улететь, — повторил Данилов. — Я не считаю, что это будет умным поступком, но если ты идешь… значит, стоит идти всем вместе.

Наверное, надо было смириться.

Хотя бы потому, что демонстрация силы оказалась более чем наглядной. Цивилизация такого размаха — не лучший союзник. Она вообще не годится на роль союзника, как Британской Империи в пору расцвета не чета была какая-нибудь захудалая африканская колония.

— Пошли, — сказал я. — Наверное, лучше, если мы возьмемся за руки. А тебя… Карела… понесем.

— Я не против, — согласился дед.

Подобрав рептилоида, я посмотрел на Данилова. Тот молча взял меня за локоть. Маша пристроилась к нему.

— У тебя не осталось никаких игрушек? — полюбопытствовал я.

— Нет, — ответила она. Похоже, искренне.

Хотя чем нам может помочь лазерный пистолет? Или даже прославленный аларийский ггоршш?

— Очень сожалею, что вам приходится это делать, — сказал я, когда мы неуклюже, с грацией потерявшихся младенцев, начали спускаться по склону. — Если бы…

— Да иди ты в баню, — беззлобно огрызнулся Данилов. — Теперь-то уж…

В чем заключалась неупорядоченность этого места, и уж тем более — поглощение энергии, ведомо было лишь кораблю. Я ничего особенного не замечал. Даже когда мы ступили на мелкую, похрустывающую под ногами гальку, даже когда дошли до той точки, где исчезла подобно привидению незнакомка — ничего не произошло. Данилов крепко держался за мою руку, мы топтались рядком, подобно трем идиотам, решившим быстренько научится танцевать сиртаки. Рептилоид — даже не знаю, кто контролировал сейчас его тело, крутил головой.

Ничего не происходило.

Не работает!

Это был лишь миг, краткий, но пронзительный миг позора. Я стиснул зубы, представляя наше возвращение на Землю. Да что угодно бы произошло, самое мерзкое и гнусное, но хоть что-нибудь! Пусть придется драться с целым миром, идти по колено в дерьме и крови — я пройду. Пусть будет как угодно трудно — доползу…

Перед глазами повисла мутная, мерцающая пелена.

Пальцы Данилова впились в меня до боли. Рептилоид обмяк — похоже, он вошел в транс, опасаясь чего-то аналогичного джампу. Маша вскрикнула, дернулась к Данилову, тот не устоял — и мы стали падать. Мир колыхался, плыл. Все тонуло в призрачном белом свете. Под ногами уже не было камней — ничего не было, мы падали.

Возник звук, а может, даже и не звук, короткий взвизг, стон пространства. Это и впрямь оказался переход — еще один вариант игры с измерениями, не тот, что придумали люди, не тот, что использовали Геометры.

Я почувствовал, как гаснет сознание, накатывает отупение, мысли двигаются лениво и вяло.

И все же это было что-то. Хоть что-то.

Удар.

Удар и свет.

Я повалился, проехался лицом по липкой грязи, растянулся во весь рост. Еще пытаясь упасть навзничь, защитить прижатого к груди рептилоида.

Уже понимая, что со мной никого нет.

Миг, когда исчезла рука Данилова, так крепко вцепившегося в меня, когда улетучился прижатый к груди рептилоид, остался где-то за гранью памяти. Валяясь в холодной жиже, щурясь от ослепительного солнечного света, непроизвольным, эмбриональным движением подтягивая колени к животу, я готов был забиться в истерике. Нас разделили. С легкой непринужденностью опытного хирурга отсекли друг от друга.

В висках пульсировала боль. Голова казалась чугунной болванкой, только что прошедшей печь, прокатный стан и кузнечный пресс. Горло дергалось от рвотных позывов. Меня продернули сквозь пространство, и продернули явно далеко — воздух был другим, наполненным густыми, неприятными запахами, и сила тяжести — земная, а то и побольше. Бившее в глаза сияние казалось ослепительным даже сквозь сомкнутые веки.

Прижимая мокрые, грязные ладони к вискам, я сел на корточки. Боль отпускала, но медленно, неохотно. По телу пробегала дрожь. Неужели это последствия перехода? Тогда я предпочитаю джамп… отныне и навсегда…

Красные круги перед глазами гасли. Я слегка приоткрыл веки. Мир вокруг казался полустертым, выцветшим будто старая фотография. Но с каждым мгновением наполнялся красками — яркими, буйными, дикими.

Джунгли.

Я валялся на границе леса и болота, на узкой полосе влажной, поросшей высокой травой земли. Встающее из-за горизонта солнце — чувствовалось, что сейчас не вечер, а утро, светило поярче земного, и с каким-то едва уловимым белесым оттенком. Слева тянулась сплошная, непролазная, густо-зеленая стена, оранжево-желтые пятна цветов, белые плети воздушных корней. Справа раскинулась обманчиво затканная травой ровная, буро-коричневая топь. Только пробитый невдалеке от берега травяной ковер, разорванный, будто от падения чего-то тяжелого, выдавал болото. Я вздрогнул, пытаясь представить, уж не два ли человеческих тела упали в трясину.

Нет, вряд ли. Бурая жижа была ровной, не взбаламученной. Да и размеры прогалины слишком велики — туда мог целиком ухнуть челнок.

— Блин… — прошептал я, отползая от края трясины. Хоть в чем-то повезло. С детства не люблю топи — то ли какой-то фильм маленьким увидел и испугался, то ли, гуляя с дедом, угодил в трясину… вполне мог дед мне такое приключение устроить, в педагогических целях. Психоанализом я себя не мучил, не знаю. Но болота не люблю.

• Предыдущая
• 27/77
• Следующая