Муравьиный мед - Малицкий Сергей Вацлавович - Страница 61

• Предыдущая
• 61/97
• Следующая

– С меной у нас очень хорошо, – обрадовался староста. – Только меняться будешь со мной, по дворам нечего шататься. Панкеем меня кличут. Я тебе и еды дам, и обогреться устрою, внутри и снаружи! Да и одежонку посмотрим. Давайте-ка, молодцы, приглядывайте пока тут без меня.

Всю дорогу до избы Панкей не закрывал рта. Уже на втором десятке шагов Зиди узнал, что деревенек таких вокруг Вороньего Гнезда десятка полтора, что есть и бальские, и корептские, и сайдские, потому как тан Креча хоть и бездетный, но с головой. Не только землю под поселения выделяет и по первости сборами не давит, но и защиту дает.

– Хорошо устроились, – тараторил Панкей, похлопывая огромной ручищей по мешку, который немедленно подхватил на плечо. – Охота неплохая, смоляков много, уголь жжем, бортничаем понемногу. Поле расчистили, на тот год сеять начнем. Ребятишек в деревне уже пятнадцать затылков. Опять же Борка рядом, а значит и монета будет! Хорошо устроились, ничего не скажу!..

– Однако на дороге с топорами стоите, – прищурился Зиди. – Не проще ли острог поднять? Или леса в округе недостаток? Чего стережетесь-то?

– Бортника у нас убили, – сразу помрачнел Панкей. – Три года уж, как деревеньку срубили, а такого не случалось. Ну, всякое бывало: и зверь калечил, и хвори кое-кого уносили, но вот чтобы от руки чужой смерть найти – не было такого. У нас всякую ночь в очередь один из мужиков по улице топтался, приглядывал за скотиной, за домами. Сам понимаешь, лес, он лес и есть, без охраны и до Борки не доберешься. Разбоем многие ближе к главному тракту промышляют, но здесь-то всегда тихо было. Да и караульство это мы больше для порядка несли. А тут, как раз перед первым снегом, дня два минуло, бортника и умертвили, значит. Ни закричать не успел, ни в колотушку стукнуть. Вот сюда, – ткнул себя в горло Панкей, остановившись у высоких ворот. – Ножом, скорее всего. Оно, конечно, само по себе горе – двое ребятишек осталось, так ведь зазря человечек сгинул. Ни раздели, ни топора не отняли, не украли ничего. Так, походя жизни лишили и дальше пошли. А в какую сторону и кто – неведомо. Ты заходи, Хедд, сейчас столоваться будем.

«Столовался» Зиди у старосты до полудня. Половину мешка соли Панкей у баль сторговал, и это еще шкуры белки не считая. Зато и воды лохань разогрел, и накормил от пуза, и одежонку подобрал по погоде, и мешок с припасами выдал. Дородная хозяйка, разобравшись в объемной печи с горшками и противнями, тут же потащила шкуру во двор, а трое разновозрастных пацанов только что колени Зиди от любопытства не обслюнявили. Впрочем, кто их знает, корептов, волосы под котелок отсечены, на всех рубахи грубые до колен, – может, среди них и дочки были.

– Откуда так хорошо корептский язык знаешь? – спросил староста, когда и он и Зиди изнутри настойкой лесной разогрелись.

– Так по крови баль я, – признался Зиди, развеивая легкое подозрение в хмельных глазах. – Оттого и в леса эти тянет, прибытка-то от соляной торговли не так много, особенно если пешком тягаться.

– Так ты бы оставался здесь! – ударил кулаком по столу Панкей. – Баль с корептами всегда в мире жили. Хозяйка у бортника славная была, ребятишки здоровые. Вот слеза схлынет, все одно о завтрашнем дне задумается. Оставайся! Не видно по тебе, что семейный ты. А что касается шрамов на роже, так они в неделю примелькаются, скоро их и замечать перестанут! До Вороньего Гнезда пяток лиг, зайди к десятнику, запишись да возвращайся. А?

– Так это, – развел руками Зиди. – Подумать-то надо. И крыша у меня какая-никакая в Борке есть, и к тану вашему присмотреться не мешало бы, потом уж и на бортницу взглянуть. Траур-то по обычаям правите? Только через полгода платок вдова с лица стянет.

– Это верно. – Панкей с досадой махнул рукой. – Только полгода пролетят, ты и вздохнуть не успеешь. Не упусти прибыток нежданный, приятель. Ты, я смотрю, крепок еще, хоть и в годах, однако всякая крепость к земле жмется. Ладно, не скрою, хорошо я с тобой сторговался. Вот, возьми, не обидь!

Вскочил Панкей с места, когда Зиди уже поднялся пояс затягивать, загремел чем-то за печью и пику ржавую, но крепкую да еще с прочным развилком, выудил. Сунул ее в руку Зиди и пробормотал, что удачу, мол, пика приносит. Прилипает удача к этой пике, не одной охотой проверено, и вместе с железкой обычной, считай, что удача и от охотника не отстает. Поклонился баль в пояс радушному хозяину, по корептскому обычаю хозяйкиной руки лбом коснулся, чем Панкея вконец растрогал, поблагодарил по-бальски избу за тепло да крышу и дальше отправился. У дома-то старосты уже полдеревни собралось, чтобы на чужака взглянуть, ребятишки, как лицо его рассмотрели, с криками врассыпную бросились, а Панкей еще долго орал вслед, чтобы обязательно Зиди в замок тана заглянул, чтобы другие деревни новичка не переманили!

Спустился баль по извилистой дороге к оврагу, сплюнул в сердцах на обочину горечь, что на языке от собственного вранья приключилась, перепрыгнул через узкую речку, еще не схваченную ледком, над темным омутком наклонился. Вот ты какой стал, Зиди. С одной стороны, вроде бы помолодел, а с другой – рожа словно после кровавой драки подживать начала. Так тебя не только Седд Креча не узнает, даже Рич от испуга вздрогнет.

Назвал имя девчонки Зиди и за сердце схватился. Закололо в груди, в глазах потемнело. Что же ты, старый болтун, настойки корептские пьешь, когда наемница твоя в беде и тревоге? Не будет тебе прощения, если не вызволишь ее из незадачи. Сам себе не простишь!

Кессаа приходила в себя медленно. Какое-то время она словно болталась между снящимися голосами и прочими неясными звуками, затем из обрывочной мути всплыла боль в запястьях рук, ломота в животе и груди, а потом уже и голод, и удушье, и набрякшая тяжесть в голове, пока не пришло понимание – это не сон. Нескольких мгновений ясности хватило, чтобы осознать причины неудобства. Завернутая в войлок, она лежала на коленях крепкого седока. Стянутые ремнями руки и ноги затекли, ударяющие в живот и грудь твердые колени причиняли физические мучения, но хуже всего был запах. Отвратительный запах козьей шерсти смешивался с запахом лошадиного пота и неухоженного тела. В носу засвербело, но Кессаа сдержалась. Она даже не вздрогнула. Неслышная присказка слетела с губ, и приступ исчез не начавшись. Что это там говорил Гуринг о свойствах изделий из козьей шерсти? Магию наведенную ослабляют? Есть немного. Напоминает сухость в горле, что слова сказать не дает. Или это действительно жажда? Хотя бы глоток воды, горло промочить. Ничего, если сразу не убили, не покалечили – значит, не за тем охотились. Что ж ты, Зиди, службу не выполнил?

Кессаа прошептала последнюю фразу невольно, точнее вычертила ее в голове угловатыми бальскими рунами, но тут же почувствовала жалость к седому воину. Понимала беглая танцовщица, что хоть и за обоими гнались, но за Зиди шли, чтобы убить, а уж за ней, чтобы живой взять. И кто знает, может, и убили его лишь потому, чтобы поимку Кессаа в тайне сохранить? Ну и что же теперь? Неужели так жалко потерянных на лечение старого баль пяти или шести лет собственной жизни, что эта жалость к излеченному, но неудачливому хромому пристала? А как же Лебб? «Лебб», – беззвучно разомкнулись пересохшие губы, и тут же накатила глухая тоска, в которой утонули и Зиди, и явно содранное с пояса золото, и увещевания Тини, и испытания в Суйке. Одного захотелось, чтобы эти твердые колени коленями Лебба оказались, потому, как бы тверды они у него ни случились, руки все одно добрыми должны быть, как глаза его!

– Стой! – раздался властный голос, и твердые недобрые руки сдвинули тело Кессаа на холку коня.

Девушка охнула и только тут пришла в себя окончательно. Сразу услышала и приглушенные голоса, и храп коней, и боль в закоченевших пальцах. Всадник спешился, подхватил пленницу и бросил ее наземь. Войлок смягчил удар, но Кесса снова охнула, почувствовала острое колено, упершееся в бок, и выкатилась на сырой снег.

• Предыдущая
• 61/97
• Следующая