Греческий огонь - Малерба Луиджи - Страница 22

• Предыдущая
• 22/44
• Следующая

— Любопытная ситуация, когда судья и подсудимый подвергаются одинаковой опасности, да еще по одной и той же причине.

— Пока пергамент запечатан, непосредственной угрозы нет. Эпарх горько усмехнулся.

— А вы можете найти предлог, чтобы его не распечатывать?

— Я — солдат и не знаю судейских уловок. Во всяком случае, я бы не решился давать советы на эту тему верховному судье империи. Я понимаю, что и вам это будет сделать нелегко, но, по-моему, никак нельзя позволить куропалату избавиться одним ударом сразу и от начальника дворцовой гвардии, и от эпарха.

— Вы тоже думаете, что это дело рук куропалата?

— Уверен, это доказывает хотя бы тот факт, что он посоветовал мне казнить часовых, которые несли в тот день охрану оружейной мастерской.

— Но ведь был убит оружейных дел мастер и похищен пергамент. Или вы думаете, что это тоже часть его плана? А где же тогда находится оригинал? Вы действительно ничего об этом не знаете?

— На этот вопрос я уже ответил. У нас с вами положение совершенно ясное, только вот есть ли выход из него?

Эпарх еще несколько раз прошелся взад и вперед по камере.

— Я бы мог сослаться на несоблюдение формальностей, так как допрос должен происходить в присутствии писаря. Но поскольку я разрешил ему уйти, то не могу ссылаться на нарушение процедуры, которое сам же и спровоцировал. Вероятно, это неприемлемый путь.

— Вы не приказывали писарю уйти, а лишь посоветовали. Не понимаю только, почему вы не предупредили его, чтобы об этом совете, который спас ему жизнь, он никому не говорил.

Эпарх улыбнулся горько, но снисходительно.

— Вы наивный человек, если думаете, будто подобной просьбой можно заставить кого-то молчать.

Нимий Никет с тревогой смотрел на эпарха.

— Должен же быть выход. Вы человек умный и опытный, с богатым воображением. Теперь у нас с вами одна судьба, и я полностью полагаюсь на вас.

— Вы хотите сказать, что общее несчастье, столкнувшее нас, как врагов, превратило нас в союзников?

— Судите сами.

— Конечно, я мог бы предложить иной выход вместо начертанной вами перспективы нашего союза. Если бы я мог, например, сообщить, что нашел вас повесившимся на оконной решетке, и вернуть куропалату нераспечатанный конверт, дело, разумеется, было бы закрыто. Но я думаю, что вы не согласитесь принести себя в жертву ради спасения моей жизни.

— Теперь моя жизнь и гроша ломаного не стоит. Но моя честь не позволяет мне покончить с собой, так как мое самоубийство наверняка расценили бы как признание вины.

— Или как жест отчаяния и протеста в ответ на несправедливое обвинение.

— Так вы всерьез предлагаете мне покончить с собой?

— Я просто болтаю что попало, как вы, наверное, уже заметили, говорю первое, что в голову придет. Ищу в потемках выход, которого, может быть, и нет.

Нимий Никет чувствовал полный разброд в мыслях, какой-то странный зуд прямо посредине лба, там, где образовались две глубокие складки, и жужжание, которое он никак не мог облечь в слова. Он был человеком действия, всю свою жизнь провел среди грубых солдат, и теперь его ясный и трезвый ум противился изощренной идее самоубийства, только что предложенной эпархом, и, по правде сказать, не лишенной смысла. Он заставил себя собраться с мыслями.

— А если бы писарь, — сказал заключенный, с трудом подбирая слова, — отказался вскрыть запечатанный пергамент? Выглядит вполне убедительно и правдоподобно, что писарь предпочел смертному приговору за чтение секретной формулы обвинение в отказе выполнить приказ.

— Итак, вы предлагаете мне солгать. Согласитесь, довольно-таки необычная ситуация: обвиняемый предлагает судье солгать, на пользу ему, обвиняемому.

— И на пользу судье токе.

— Конечно. Но я не могу позволить себе нарушить закон. И мой разум должен противиться подобным искушениям.

Нимий Никет пристально смотрел на него.

— И он противится?

— Нет.

Устало, медленно, как будто все его сомнения передались рукам, эпарх положил так и не распечатанный конверт обратно в сумку. Потом сунул сумку под мышку, кивнул заключенному на прощание, но задержался на пороге камеры.

— Вы, конечно, понимаете, что это не решение нашей общей проблемы, а всего лишь отсрочка?

Заключенный опустил глаза, понимая, что эпарх прав и что очень скоро все начнется сначала.

Эпарх передал в руки куропалата Льва нераспечатанный пергамент.

— Писарь отказался взломать печать, — сказал эпарх, — но его отказ вполне понятен и объясним. Очевидно, этот робкий и осторожный человек знает о существовании закона, в соответствии с которым смертной казнью карается всякий, кто увидит секретную формулу греческого огня. И теперь я хочу объяснить ситуацию, возникшую в результате этого отказа. Объяснение и вместе с тем признание, которое мне тяжело делать, а потому я буду краток. Когда меня отправили к заключенному Нимию Никету, я прекрасно понимал, что меня ждет после вскрытия пергамента. И тем не менее моя честь, мое профессиональное достоинство, моя преданность императору и вам не позволяли мне отказаться от порученной миссии. Но случилось так, что отказ простого писаря создал непреодолимое препятствие для исполнения доверенного мне дела. Вы лучше меня знаете, что процедура допроса без писаря и без записи слов обвиняемого считается недействительной. Таким образом, у меня не было возможности допросить и получить признание этериарха Нимия Никета. А посему я не стал показывать ему документ такой степени секретности, понимая, что все равно не смогу ни снять с него подозрения, ни подтвердить их и только бесполезно принесу в жертву и его, и свою жизнь.

Куропалат взял пергамент и тут же отбросил, будто он жег ему руки.

— Вы ссылаетесь на отказ какого-то писаря, чтобы оправдать свой собственный промах, а может быть, и предательство. Слабость подобной отговорки заставляет меня усомниться как в вашем уме, так и в вашей верности. Вы не можете не знать, что писарей, постоянно работающих во Дворце, более дюжины, а вернее, четырнадцать человек и еще четверо запасных. Таким образом, завтра вы можете вернуться к заключенному и выполнить свой долг в присутствии другого писаря. Что же касается писаря, отказавшегося исполнить приказ, то он будет немедленно отстранен от работы и предан суду.

— Иными словами, вы не отказываетесь от мысли принести меня в жертву. Я не знаю причин вашей ненависти ко мне и даже не могу их себе вообразить. Быть может, они и вам до конца не ясны, так как я хорошо знаю, что при дворе не разум управляет поступками и чувствами людей. Привычка ко лжи и двуличию глубоко въелась в сознание всех тех, кто ходит по этим бесконечным коридорам и правит из кресел в своих кабинетах. Однако я, вместо того чтобы ответить на ваш вопрос, принялся комментировать ваш приказ. Так вот, теперь я отвечу вам, что считаю бессмысленной жертву, которой вы от меня требуете, и что я, верховный судья империи, буду вынужден последовать примеру простого писаря. Один раз я, исполняя свой долг судьи, уже прошел по краю пропасти, но не собираюсь рисковать жизнью во второй раз. Судьба спасла меня от падения в бездну, и у меня нет никакого желания искушать ее снова. Я понимаю, что это решение вам не понравится, что оно будет воспринято как неподчинение приказу и наказано, но я, со своей стороны, прошу вас рассматривать его как проявление малодушия в чрезвычайных обстоятельствах. А если попытаться определить одним словом все те чувства, которые я испытываю в настоящий момент, то к стыду своему вынужден признаться, что это слово, написанное большими буквами на моем бледном лбу, — «Страх». Вы не знаете, чего мне стоит признание, но я не жду от вас ни понимания, ни сочувствия, я ничего у вас не прошу. Располагайте по своему усмотрению моей должностью, только оставьте меня в покое. Я слагаю с себя все свои полномочия и регалии, снимаю пышное облачение эпарха и остаюсь перед вами совершенно беззащитным, целиком в вашей власти.

• Предыдущая
• 22/44
• Следующая