Стократ - Дяченко Марина и Сергей - Страница 8

Потрескивал огонь. Внутри светлого круга было спокойно и тепло, снаружи, за границей света и тени, помещался смертельно опасный лес, и это был образ мира, понятный всем людям, но чужой для Стократа. У него не было теплого дома, он никогда не чувствовал себя в безопасности и никогда не боялся темноты.

– Она жива, – сказал Стократ. – Иначе мы с тобой не разговаривали бы… Сейчас ей восемь лет. Она играет с мальчишками, бегает, лазает по деревьям, этот ребенок совсем не похож на ту девушку, которую я помню… Я смотрел, как она возится на берегу реки, и каждую минуту у меня сердце лопалось: она может упасть в воду и утонуть. Свалиться с дерева и сломать шею. Лошадь может наступить на нее. Мальчишки, с которыми она играет, мастерят игрушечные мечи и могут ее поранить.

– Ты был на землях Гран? – спросила старуха.

Стократ кивнул.

Старуха восседала у огня – не готовила ужин, не подбрасывала поленья и даже, кажется, не грелась. Она сидела у огня, как будто светлый круг от костра был единственным местом в мире, где ее еще терпели; Стократ помещался по другую сторону костра на широком низком чурбачке. Носки его сапог дымились, высыхая: весь день он шел по мокрому лесу, перебирался через болото, вброд переходил речушку. Старуха жила далеко от людей: отчасти потому, что не любила их. Отчасти потому, что они ее ненавидели.

– Ты хотел забрать девчонку, – сказала старуха.

Стократ кивнул снова:

– Хотел. И хочу. Мне очень хочется увезти ее… и запереть. Спрятать ото всех. Чтобы она жила одна в какой-нибудь берлоге, не видела никого, кроме меня, и так росла. Мне очень хочется обшить подушками стены ее комнаты, укутать девчонку ватой, связать ради ее безопасности… Когда я понял, как сильно мне этого хочется, я бежал оттуда сломя голову. Послушай: что же мне делать?!

Старуха долго молчала.

Когда огонь стал угасать, она положила на дрова полено, похожее на скрюченную подагрой черную руку:

– Создатель либо смеется над нами, либо сам не знает, что творит… Что за насмешка такая – записать судьбу Обитаемого Мира на коже одной девчонки!

Стократ посмотрел в небо. Искры летели вверх, но высокие облака делали небо непроницаемым.

– Зачем? – старуха сжала губы. – Что за проклятье?

– Мир – не проклятье.

– Неужели благословение? – старуха остро поглядела на него сквозь костер.

Стократ не ответил.

– Сегодня не видно звезд, – сказала старуха другим голосом. – Тебе никогда не кажется, что сверху за нами наблюдают?

– Не кажется, – отозвался Стократ. – Я знаю это совершенно точно.

– Командир, мы в зоне поражения.

– Продолжайте выполнять маневр.

– Есть, продолжаю…

– Командир, мы под огнем!

– Щиты к бою. Маневр!

– Пресвятая мать… Это конец…

– Щиты!

– Командир, у нас три пробоины… Командир?

– Слезай, купец.

Место для засады было выбрано превосходно. Впрочем, вся дорога через Гулькин лес считалась идеальным местом для ночного промысла. Двое впереди, двое сзади, поваленное дерево поперек тропинки – и все, кричи или не кричи.

– Слезаю, – пробормотал Репка, крепче упираясь в стремена. – Уже, люди добрые…

Платок он всю дорогу сжимал в кулаке, и такая предусмотрительность спасла ему жизнь. Шерстяное полотнище с узором «гусиная лапка», с бахромой по краям, в полутьме развернулось невидимо. Репка тряхнул платком, будто выбивая пыль.

Зазвенели, скрестившись, клинки. Четверо нападавших были вооружены – кто мечом, кто кинжалом, кто дубиной, и теперь сцепились попарно, не говоря ни слова, просто желая убить. Лошадь захрапела, вытягивая шею. Репка крикнул на нее и, чуть не выпав из седла, заставил развернуться.

Вперед дороги не было. Оставалась надежда, что он успеет проскочить развилку, пока эти четверо заняты друг другом…

А если повезет, они друг друга поубивают.

Ночью небо было ясное, безлунное, и Злой своими глазами видел битву звезд. Казалось, две звезды сорвались с неба, повздорили, и малая погналась за большой. Большая улепетывала к горизонту, но успела добраться только до верхушки высокой ели: малая звезда вдруг брызнула крохотной искрой, и большая лопнула, на секунду осветив все небо.

Злой затаил дыхание. Нечасто звезды устраивают битву; если бы это случалось каждую ночь, небо, пожалуй, скоро опустело, потому что звезды истребили бы друг друга.

Большая звезда рассыпалась осколками, и они полетели вниз, оставляя за собой красноватые дорожки, похожие на лепестки. Малая звезда рванула к горизонту и пропала из виду. Злой еще немного постоял на поляне, глядя в небо, а потом вернулся к своему логову – плащ, расстеленный поверх сухого мха, и костерок с дотлевающими углями.

Ему хотелось разговаривать. Раньше, в приюте, он редко открывал рот: все было ясно без слов, а при малейшем затруднении в ход шли кулаки. А теперь ему хотелось говорить, хоть вокруг, в темном лесу, не было ни живой души.

– Меч, – сказал он хрипловатым неверным голосом, – а, меч?

Меч не ответил. Он лежал, укутанный мешковиной, надежно защищенный от росы и от чужих взглядов. Хотя кому смотреть, ведь у деревьев нет глаз…

– Меч, я видел, как дрались звезды. Одна убила другую. Звезды тоже ненавидят друг друга?

Меч молчал.

– Они дерутся за место на небе, – поразмыслив, сказал Злой. – Им тесно, правда?

Меч не ответил.

Злой засыпал угли, чтобы неровное красное свечение не мешало темноте. И чтобы никто не пришел из темноты на огонек. Лег на спину и посмотрел вверх. Звезды, светящие сквозь листву, и листва, сложенная в мозаику, вдруг показались ему буквами, и он без труда прочел:

– «Сто раз спрошу, промолчи в ответ, стократ дороже такой ответ…»

Он мигнул, и буквы пропали. Остались только звезды и листья.

Он попытался вспомнить, умел ли видеть в темноте раньше, еще в приюте. Но приютские воспоминания сами были темны, и в воспоминаниях он не мог отличить ночь от дня. «Сто раз спрошу, промолчи в ответ, стократ дороже такой ответ…»

Куда упали осколки звезды? Куда ведут дороги на перепутье? Куда течет река?

– У кого я спрашиваю? – он заговорил с собой вслух и улыбнулся в темноте.

Спрятанное послание виделось в прожилках на каждом листке, в рисунке облаков и линиях на ладони. И особенно в узорах на рукоятке меча; казалось, жизнь вплетается в эти узоры и пьет оттуда смысл, как сухая губка воду. Все не напрасно, Злой зачем-то пришел на ту дорогу и зачем-то заночевал в лесу, это очень важно для мира, для звезд…

И, успокоенный этим знанием, он уснул.

– А кому похлебку горячую, здесь и сейчас, с морковью, с луком, с куриным крылышком! А кому похлебку горячую!

Репка опоздал. Торговали уже четвертый день. Солидные покупатели разъезжались, купцы разбредались по трактирам. Молодая женщина сидела между двух костров, на которых медленно кипели котлы с похлебкой, и видно было, что распродает остатки:

– А кому похлебку горячую!

Репка опоздал к началу ярмарки. И Проныры не было на месте.

Сначала Репка решил подождать – мало ли где бродит перекупщик. Потом заволновался. Потом пал духом.

Проныра уже три раза брал у него товар оптом – даже не открывая мешка. Платил хорошо. Сам, конечно, зарабатывал на Репкиных побрякушках многажды больше. Но и рисковал больше: распродавать в розницу добытый из святилищ хлам сам Репка никогда бы не решился.

И вот товар был, а Проныры не было.

– Похлебка с мясом и без мяса! Каша!

Репка вытащил из мешка тарелку и взял себе каши. Каша была вчерашняя, но от этого еще вкуснее.

Расспрашивать насчет Проныры он боялся. Он вообще становился трусом во всех делах, которые касались людей: будь то разбойники или стража, купеческий союз или братство воров, или просто толпа на площади – Репка чувствовал себя жертвой. Лишний раз открыть рот было для него мучением.