Магия театра (сборник) - Дяченко Марина и Сергей - Страница 7

Вчерашняя «Комедия характеров» еще жила в нем. Смехом зала, напряженной тишиной, подступающим к горлу комом. Отзвуком аплодисментов.

— Вит… После восемнадцатого… На кой черт тебе эти корочки? Сколько ходит людей с дипломами, ни на что не годных, никому не нужных… Ну, напишут тебе в корочках-«Актриса». И что, ты с ним на сцену вылезешь, с дипломом? Зрителю покажешь? Чтобы он поверил?

Вита молчала. Сигарета тлела в ее руке, пепел падал прямо на пол.

— А то, что ты действительно Актриса… Настоящая, глубокая, зрелая… это же и козе понятно, стоит тебе только выйти на сцену. Они хотят тебе сломать хребет, понимаешь? Если ты пойдешь восемнадцатого играть свое «кушать подано» — об тебя ноги вытрут и дальше пойдут… И что бы потом ни написали в дипломе… хоть «гениальная»… это уже не будет иметь значения, понимаешь?

Вита молчала.

Сигарета в ее руке прогорела до самого фильтра.

— Завтра у нас конкурс клубной самодеятельности, — с сожалением сказала администраторша. — Так что сцена, извините, занята с двенадцати до десяти. Но могу вас пустить в паркетный зал, это там, где танцы… Разумеется, под вашу ответственность, Тимьянов, там очень дорогой паркет…

— Нам не нужен паркет, — сказал Тимур, сдерживая отчаяние. — У нас три дня до премьеры! Нам нужна сцена!

— Но это же Народный клуб, — сказала администраторша укоризненно. — Это же плановое мероприятие, понимаете?

— Понимаю, — сказал Тимур.

Он устал. За эти десять дней он вымотался, как футбольный мяч. Его били со всех сторон, он метался, ухитряясь каким-то образом добиваться своего, пусть с потерями, пусть на пределе возможностей, но — добиваться…

Уже заказана машина — отвезти декорации.

Уже есть договор с монтировщиками, не раз и не два работавшими на Коне.

«Отказаться можно в любой момент, я не обижусь. В любой момент, до третьего звонка…»

— Пустите нас на ночь, — сказал Тимур. — Это очень нужно. Пустите!

Администраторша смотрела на него — немолодая, неумная, не очень счастливая женщина.

На дне ее глаз еще жило воспоминание о «Комедии характеров» — смех, мысль, тишина, отзвук аплодисментов…

— Не дай вам Бог, Тимьянов, зажигать на сцене настоящие свечи…

— Не будем.

— И не дай вам Бог опять разливать на сцене воду — от этого покрытие коробится…

— Не будем…

— Если вы мне клянетесь, Тимьянов, что в помещении будут находиться только ваши люди… Только те, кто записан у меня в заверенном списке…

— Клянусь!

— …и если на сцене не будут курить — в порядке исключения, Тимьянов… Слышите? Я допущу вас в зал ночью — в порядке исключения!

— Тим… Можно тебя на минутку?

Борис. Опять что-то случилось.

— Тим… У меня мама заболела… отец на ночной смене, некому с ней ночью… Тим, не могу я сегодня. Ну хоть убей… Давление высокое… У нее, когда давление… Понимаешь?

Тимур закрыл глаза. Ему показалось — на секунду; когда он поднял веки, оказалось, что Борис смотрит на него с недоумением и ужасом.

— Боря, — сказал Тимур. — Хочешь, я найду для твоей мамы сиделку? С медицинским образованием?

— У меня денег…

— Совершенно бесплатно? Хочешь?

— Тима…

— Боря. Осталось три дня. Мы не можем делать прогон без тебя. Мы не можем.

— Но мама…

— Я же сказал, что приведу сиделку.

— А если ей станет хуже? — в глазах Бориса мелькнула тень истерики. — А если… я же не смогу жить! Я же…

Тимур взял его за воротник. Притянул к себе, к самым глазам:

— Ей не станет хуже. Ей будет лучше, это я тебе говорю! Я найду самую лучшую в городе медсестру. Я оплачу лекарства… Я найду профессора, и он бесплатно будет с ней сидеть! Всего несколько часов, с одиннадцати до пяти утра! Ну как, согласен?!

Борис молчал. Хватал воздух ртом, как рыба.

— Тима, ты не забыл о своем обещании?

— Я разве что-то обещал, мама?

Длинная пауза.

— Ты обещал позвать меня на генеральный прогон.

— Нет. Я не обещал. Ты просила, чтобы я обещал, но я…

— Тима. Послушай… Нет, не слушай. Не слушай никого, только себя… шагай через меня, шагай через всех… ради искусства… оно того стоит… если Кон оценит тебя — все простят тебе… все простят… даже те, через кого ты переступил…

— Мама, отдай бутылку. Ну отдай! Тебе нельзя больше!

— Господи, как мне тяжело. Знать все наперед — и ничего не уметь объяснить… Я знаю. И не могу убедить тебя. Тим, я приду на прогон, восемнадцатого, утром. И ты не сможешь помешать мне. Кон меня знает, он знает, что ты мой сын, он меня пропустит.

Начало ночной репетиции назначено было на одиннадцать ноль-ноль. Во всем здании клуба никого не было. Дремал вахтер в запертой прихожей, на сдвинутых стульях; покачивались на сквозняке бумажные гирлянды, непременный атрибут всех смотров самодеятельности.

— Который час?

— Одиннадцать сорок…

Тимур и Дрозд дежурили у входа, чтобы сразу услышать, когда Кирилл постучит в запертую стеклянную дверь. Но минуты шли, а Кирилла не было.

Без десяти двенадцать.

— Спокойно, Тим. Все бывает. Я в Кирюшку верю. Он придет.

Ноль часов две минуты. Ноль часов, тридцать минут…

В холле появилась Вита. Молча протянула карамельку Тимуру и еще одну — Дрозду.

Ноль часов сорок минут.

— Я его видела сегодня… то есть вчера вечером. Он был веселый, никакого намека… даже мысли не было, что он может не прийти!

Тимур молчал.

Еще в одиннадцать десять младший брат Кирилла, с которым Тимур говорил по телефону, утверждал, что Кир пошел на репетицию. И уже давно.

— Иди к ребятам, — сказал Тимур Вите. — Возьми у меня в сумке термос с кофе, литровый такой, знаешь…

— Ага, — деловито обрадовалась Вита.

Вахтер храпел.

Ноль часов пятьдесят девять минут…

Тихий стук в стеклянную дверь.

Они вскочили одновременно — Тимур и Дрозд. Осторожно, чтобы не разбудить вахтера, вынули железную скобу, соединявшую ручки дверей; Кирилл вошел странно, боком, надвинув на глаза вязаную лыжную шапочку.

— Кир?!

— Руку сломали, — сказал Кирилл, будто извиняясь. — Тим… Это ничего. Руку сломали, но ведь не ногу же… А морду гримом залеплю, ничего и не видно будет… А сотрясения, сказали, нет… Только руку сломали… Такая шобла, человек пять…

Под правым глазом Кирилла растекался синяк. Щека расцарапана, губы разбиты; правая рука висела на перевязи, в лубке, и видны были синие, перепачканные гипсом пальцы.

«Отказаться можно в любой момент, я не обижусь. В любой момент, до третьего звонка…»

Тимур без сил опустился на скрипучий стул.

— Кирюха…

— Я в травмпункте был, — сказал Кирилл. — Сказали, сотрясения-то нет… Это же классно, Тим. Было бы сотрясение — я не играл бы, наверное… А так я могу играть. Подумаешь, мой Писатель будет в гипсе… Это даже интересно. Все подумают, что это такое художественное решение. Или можно гипс снять, а после премьеры надеть… Ты слышишь меня, Тим?

Тимур молчал. Перед глазами у него плыли цветные пятна.

Днем семнадцатого числа они провели последний прогон на сцене Народного клуба. Администраторша, которую никто не звал, явилась сама и уселась посреди пустого скрипучего зала.

— Поразительно, — сказала она потом, отловив Тимура в коридоре. — Я думала, это классика…

— А это и есть классика, — сказал Тимур.

Администраторша недоверчиво покачала головой:

— Какая же это классика? Она же не скучная!

Ночь с семнадцатого на восемнадцатое Тимур опять не спал. Знал, что надо быть в форме; проглотил даже снотворное, но ядовито-желтая таблетка ухнула, будто в прорву, безо всякого эффекта.

Он сидел на кухне над какой-то книгой — но читать не мог; смотрел на строчки и слушал, как ворочается в своей спальне мама.

В семь часов он вышел из дому — мама была еще в постели. В половине восьмого к зданию Народного клуба подъехал крытый грузовик; Тимур проследил, чтобы декорации грузились аккуратно и ничего из реквизита не было забыто.