Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года) - Касьян Елена "Pristalnaya" - Страница 39

Филипп подождал еще немного — чтобы преследователи скрылись наконец за поворотом — и полез выше. Он перебирался с выступа на выступ, цепляясь за камни, за пучки травы, засовывая пальцы в трещины, рассекавшие скальную породу. Некоторые из этих трещин были влажными — оттуда, из таинственных глубин земли, сочилась вода.

Кое-какие слова нападавших, впрочем, сильно смутили Филиппа. Если движение поперек спирали может поколебать ось и заставить скалу содрогаться, то поступок беглеца является верхом безответственности. С другой стороны, Филипп не мог допустить, чтобы его просто так забили дубинками. Кажется, законы здешней страны позволяют преступнику соглашаться или не соглашаться с предложенным наказанием. Так что хотя бы в отказе Филиппа умереть не заключалось ничего противоправного.

Филипп немного передохнул, собрался с силами, оттолкнулся ногой от выступа, на котором стоял, и ухватился за край невысокого каменного ограждения. Еще немного усилий — и вот он уже снова стоит на дороге.

Каждый виток спирали обладал собственным обличием, или, поэтически говоря, особой физиономией.

Тот, на котором очутился сейчас Филипп, очевидно, считался более респектабельным по сравнению с тем, откуда Филипп только что сбежал. Небольшие пестрые домики выстроились вдоль обочины, точно бусины на нити. Не зная, как не привлекать к себе ненужного внимания, Филипп опустил голову и быстро зашагал вперед, поднимаясь выше и выше.

То и дело, впрочем, он приостанавливался и прислушивался: не началось ли колебание оси и содрогание горы, о котором предупреждали его громилы с дубинками. Но пока что все вокруг оставалось тихим и безмятежным.

Несколько раз навстречу Филиппу попадались местные жители. Двое или трое из них, несомненно, заметили, что он плоскоглазый. Один даже остановился и разинул от удивления рот, а другой скорчил жалостливую гримасу, полагая, что путник просто-напросто болен какой-то печальной, быть может врожденной, болезнью, от которой глаза втягиваются внутрь черепа и расплющиваются.

Филипп постарался убраться как можно дальше от удивленных обывателей. Не хватало еще, чтобы они сообразили, что он явился издалека, и вызвали стражу. Неизвестно ведь, как относится местный закон к пришельцам извне. Может быть, таковых предписано сбрасывать со скалы в море!

Несмотря на все эти очевидные неудобства для путешественника, гора все больше и больше нравилась Филиппу. Он с удовольствием миновал еще два витка, потом третий и остановился.

Море блестело теперь далеко внизу, нарядное, сплошь залитое белым светом. Отсюда оно выглядело так, словно не принадлежало к обитаемому миру, а представляло собой своего рода «тот свет», край, где нет никакой жизни и откуда не бывает возврата. Да и сам Филипп неожиданно для себя начал воспринимать его так, а ведь еще недавно он плавал по этому самому морю на корабле и на шлюпке, и притом не на одной шлюпке, а на разных, и видел высокие волны и полный штиль, и пережил гигантское одиночество, на которое обречен человек посреди бешеной стихии, и испытал восторг объединения со стихией, обманчиво покоренной.

«Странно это, — подумал Филипп. — Я как будто постоянно изменяюсь и в то же время остаюсь все тем же Филиппом. Каждое новое впечатление превращает меня в незнакомца, но там, внутри себя, я все еще прежний, так что старые друзья без труда узнают меня, когда я вернусь домой».

Приблизительно на середине очередного витка начинались дебри обширного парка. Местные садоводы не поленились доставить сюда грунт, чтобы высадить деревья. За годы зеленые кроны разрослись, от парка веяло отрешенностью и прохладой. Дорога входила туда, точно туннель: деревья наглухо смыкались над ней.

Филипп залюбовался яркими, полными солнца листьями. За месяцы, проведенные на корабле, а потом и среди песков, на скудном берегу, у которого не было даже названия, он стосковался по зеленому цвету.

Ему нестерпимо хотелось войти в заманчивый туннель и очутиться среди тихой листвы, вдохнуть запах травы, услышать, как трется сломанная ветка о сухую кору.

А между тем с верхнего витка к ничего не подозревающему Филиппу приближалась беда.

Беда — если говорить о материальном ее воплощении — представляла собой шестерых молодых людей, ехавших на безупряжной тележке. Утверждая, что тележка была безупряжная, мы имеем в виду именно отсутствие у нее каких-либо приспособлений для запряжения тягловых животных. Единственный механизм, которым обладала эта телега, были колеса; впрочем, некоторые утверждают, будто колеса никак нельзя назвать механизмом. Например, профессор Дерптского университета Генрих Леопольд Кухензухен писал в своей монографии «О механизмах»: «Что до колес, то мне затруднительно отнести оные к означенной славной когорте или дать им какое-либо внятное определение, кроме того, которое им уже дала природа: колеса — они колеса и есть, как изъясняется наш кучер Митрофан».

С адским грохотом катилась по спирали вниз телега, на которой удерживались стоймя шестеро молодых людей. Стоявший впереди управлял колесами при помощи двух палок. Телега была с виду самая ужасная, сколоченная из грубых, необработанных досок, с широченными колесами, которые никак не смягчали для ездоков столкновения с шероховатостями дороги, а напротив, превращали любую ямку как бы в глубокую рытвину, а каждый камушек — в изрядное всхолмие. Телега скакала и грохотала, производя ужасные шумы и смятение.

Люди, избравшие для себя этот странный вид транспорта, принадлежали к числу так называемых парольдоннеров, причем название свое производили они от слова «доннер», то есть «гром», и не признавали никакого иного истолкования. Все они обитали на верхних ярусах горы и видели в стремительном спуске вниз своего рода спорт или испытание удальства.

Набившись в телегу без бортиков, без тормозов и, как уже говорилось, без вьючного животного, которое могло бы хоть как-то направлять действия молодых удальцов, эти господа — в развевающихся одеждах, блистая украшениями и длинными распущенными волосами — болтались и подпрыгивали на телеге, хватались друг за друга, размахивали руками в попытке удержать равновесие, громко кричали и смеялись, тревожа покой мирных обывателей.

К тому моменту когда они явились из-за поворота, они успели проделать уже довольно долгий путь. Телега их разогналась до немыслимых скоростей, она гремела и скакала, раскачиваясь притом во всех направлениях — слева направо и справа налево, — словом, телега была практически неуправляема. Это еще больше веселило парольдоннеров, которые вторили грохоту колес оглушительными воплями и смехом, лишенным осмысленности.

Филипп попытался уклониться с пути этого одушевленно-неодушевленного чудовища, однако в этот самый момент одно из колес телеги коснулось лежащего на дороге камушка, отчего траектория ее движения внезапно поменялась. Несущаяся во весь опор телега вместе с шестью развеселыми удальцами в пестрых одеждах с маху налетела на Филиппа, сбила его с ног, подмяла под себя, проехалась по нему, завалилась набок, скидывая с себя ездоков, и наконец остановилась, лишь два ее колеса продолжали крутиться в бессильной попытке продолжать движение.

— Вот это прокатились! — вопили парольдоннеры, вытряхивая пыль из своих волос и одежды. — Вот это мы упали! А сколько шуму наделали, сколько переполоху! Спорим, та красотка, что корчила нам рожи из окна, теперь оглохла и ей придется по нескольку раз переспрашивать своего парня — чего он добивается да что он имеет в виду!

Тут Филипп наконец очнулся — а в первые мгновения он погрузился было в беспросветный мрак и даже не осознал произошедшего.

Прислушавшись к разговорам, он сообразил, что беспечные молодые люди нимало не интересуются человеком, которого они сшибли с ног, помяли своей телегой, придавили и покалечили. Поэтому он подал голос:

— Эй!..

Молодые люди не расслышали. Один из них увлеченно спорил с другим, доказывая, что на двенадцатом витке у проходящей мимо молочницы скисло в кувшине молоко — так сильно они шумели.