Охота на тигра. Танки на мосту! - Далекий Николай Александрович - Страница 7

Шумный вздох, словно порыв ветра: «Дополнительный паек... А что, если не брешет?»

«Удивительное дело, — проносится в мозгу Юрия. — Вот их, пленных, две тысячи человек. Люди различных национальностей, возрастов, характеров, образования и умственного развития. Они похожи друг на друга только тем, что все истощены, измучены, отупели от непрерывных надругательств. И вдруг эта замершая, молчащая масса каким-то непостижимым образом начинает чувствовать, соображать, мыслить синхронно, как один человек, точно их мозг внезапно соединился невидимыми нитями воедино. Только вот нити эти ненадежны, их легко оборвать.

— Дополнительный паек... — Комендант делает короткую паузу, безошибочно угадывая, какой эффект произвели на пленных эти слова.

Но пленные знают, что немцы дополнительный паек ни с того ни с сего не дают и даже не сулят, что работа слесарей будет особая, и по рядам летят едва слышные, едва улавливаемые слова: «Ремонт... танки...» — «Вот оно что...» — «Товарищи, опасно. Не спешите, подумайте!» — «Да, но все-таки дополнительный паек...» — «Иди продавайся за полпайки, сука. Не ты первый, уже были такие». — «А что, подыхать?» — «Товарищи, не выходите, это будет предательство».

Комендант считал, что он прекрасно знает примитивную психологию русских пленных, и твердо верил во всесильность пайки. Правда, он уловил в молчаливых шеренгах не обычную покорность, а какой-то неясный отпор, но не придал ему значения.

— Внимание! — Голос у переводчика сильный, он четко выговаривает слова. — Приказываю слесарям, знакомым с ремонтом моторов внутреннего сгорания, шоферам, трактористам...

Качнулись ряды и вновь замерли.

— ...Десять шагов вперед, шагом...

Многие в шеренгах затаили дыхание, закрыли глаза.

— ...арррш!

Вышли. Пять человек сразу, затем двое и еще один, последний...

Этим последним, восьмым по счету, был Юрий Ключевский.

«Чарли вышел, Чарли... Сука, интеллигентик. В сортире утопить мало».

Весь гнев, всё презрение пленных сосредоточились на Ключевском. Интеллигентик... Юрий этого не предусмотрел. Он понял, что допустил ошибку, поспешил сделать эти трудные десять шагов. Он боялся, что выйдут многие и он может оказаться лишним. Кроме того, он хотел увлечь за собою Шевелева и Годуна. Непростительная ошибка. Теперь его ненавидят — и поделом. А Иван Степанович и Петр так и не вышли. Неужели все сорвется? Этого нельзя допустить...

Гауптман явно разочарован результатом. Несколько мгновений он растерянно, выжидательно шарит глазами по рядам, ожидая, что, может быть, выйдет еще кто-либо, но шеренги неподвижны. И тогда гауптман поворачивается к коменданту. Кажется, он растерян.

Брюгеля не так-то легко смутить. Он знает, что делает. Приказ, и вот уже несут из кухни корзину с пайками хлеба. Пайки вручены тем, кто вышел из строя.

— Можете есть! — приказывает комендант и обращается к шеренгам: — Повторяю: слесари, шоферы, трактористы, десять шагов вперед!

Вышли еще трое. Им тоже вручены пайки. Стоят, торопливо жуют хлеб на глазах у товарищей. Только Юрий Ключевский застыл со своей пайкой в руках, бледный, ищет взглядом в шеренгах Шевелева и Годуна, что-то хочет сказать им глазами, просит.

— У вас есть время подумать, — говорит Брюгель. — У вас есть время подумать. До утра. Утром последний срок. Кто не хочет воспользоваться легкой работой, пусть пеняет на себя. — Он с наигранной улыбкой поворачивается к гауптману: — Остальным мы найдем работу. Будете таскать танки со станции в город. Надсмотрщики будут вооружены особо прочными дубинками. Пеняйте на себя! Старосты бараков, стройте своих в колонну. Сейчас же отправляйтесь на работу! Эти, — комендант кивнул на слесарей, — пойдут особо.

Комендант со своей свитой удаляется. Те, кто вышел из строя и получил пайки, инстинктивно сбились в кучу и, не глядя друг на друга, доедают хлеб, подставляя ладони, чтобы не уронить ни одной крошки на землю. Юрий, стиснув зубы, завернул хлеб в тряпицу и спрятал за пазуху. Руки его дрожали.

В тот день Юрий дважды оказался провидцем. Все произошло именно так, как он и предположил: лощеному техническому гауптману действительно потребовались слесари-ремонтники, всех остальных пленных разбили на команды и заставили таскать танки с железнодорожной станции на Гуртовую.

Конечно, это не было вызвано необходимостью, это была, как и предупредил комендант лагеря, «воспитательная» акция.

Немецкие солдаты — водители бездействующих тягачей — отдыхали у своих машин и животики надрывали со смеху, глядя, как пленные иваны, вцепившись в стальные тросы, точно муравьи, тащили за собой танки. Конвоиры щедро сыпали удары на спины тех, кто казался им недостаточно усердным, кричали: «Тафай, тафай!», «Юхнем! Тубинушка, юхнем!» При стаскивании танков с платформ на землю ломались наспех сколоченные настилы, шестерых пленных задавило насмерть, несколько десятков искалечило, остальные вернулись в лагерь с израненными, окровавленными руками, едва передвигая ноги от усталости.

Такого тяжелого, горького дня давно не было.

Уже когда возвращались в лагерь, свалился Роман Полудневый, находившийся в передних пятерках. Лейтенант Полудневый лишь вчера был выпущен из карцера, куда попал «за дерзость, проявленную в разговоре со старостой барака». Попасть в карцер было равносильно тому, чтобы оказаться одной ногой в могиле. Били Романа, ослабел... Он упал, и никто не пытался помочь, обходили, точно колоду, лежащую на шоссе. Обходили, потому что сами двигались из последних сил. Шевелев и Годун, не сговариваясь, подняли товарища и, положив его руки на свои плечи, повели.

Как ни трудно было, а дотащили все-таки до дверей барака.

— Спасибо, — мотая головой, прохрипел лейтенант. — Напрасно только. Не жилец, видать... Крышка.

— Ну-ну! Не паникуй, браток, отойдешь еще, — тяжело дыша, сказал Иван Степанович. — Топай к нарам, полежи.

Полудневый заковылял по проходу, придерживаясь рукой за столбы и доски нар. Шевелев перевел дух и огляделся. Устал он невероятно, на запавших висках блестела испарина. С каким бы наслаждением повалился бы он на нары или даже на землю, прямо тут, где стоял, чтобы дать отдых телу. Нельзя. Нужно уловить удобный момент и переброситься словом с Ключевским. Что пришло на этот раз в голову Юрия — что-нибудь в самом деле стоящее или бедный малый просто свихнулся на мыслях о побеге?

Те, кто добровольно попал в команду ремонтников, видимо, уже давно вернулись в лагерь. Они стояли отдельной группой возле полевой кухни и подставляли свои котелки под черпак повара, разливавшего забеленный молоком кофе. Никаких признаков переутомления. Очевидно, во второй половине дня никого из них не заставляли надрываться на работе. Все же вид у ремонтников был неуверенный, виноватый, они избегали глядеть в сторону толпившихся невдалеке товарищей. Словно незримая стена отделила эту горсточку от остальной массы пленных.

— Душить их, гадов, надо, — сказал Годун. Лицо Петра было черным от усталости и злости, на лбу красовался свежий продолговатый рубец — конвоир пометил дубинкой, угадал, собака, что пленный тянет трос не на полную силу.

Шевелев промолчал, скорбно глядя на свои исцарапанные руки с грязным металлическим глянцем на ладонях от троса.

— Душить их надо, — повторил Петр. — Они все равно, что власовцы. А первого Чарли. Сука. Своими руками...

— Погоди ты, — недовольно отозвался Иван Степанович. — Заладил. Видать, неспроста он. Говорит: есть шанс.

— Шанс... Знаем его шанс. Пайку учуял, и повело.

При упоминании о хлебе Шевелев почувствовал головокружение, во рту засочилась, пощипывая сухой язык, слюна.

— Ладно, узнаем скоро. Ты сходи посмотри, как там наш Ромка. Плох он. Я тут побуду.

Годун побрел в барак. Полудневого он увидел у нар. Тот стоял, обхватив обеими руками столб. Место его было на четвертом ярусе под самым потолком, и лезть на верхотуру он не решился, боялся, видимо, что не хватит сил, сорвется.