Чужие браки - Томас Рози - Страница 10

Вики перевезли в палату, положили на кровать и, задернув цветные шторки на дверях, оставили наедине с мужем.

Ребенком занимались теперь педиатры, но Рэнсомам уже успели сообщить, что с ним все в порядке.

— Мне очень жаль, — со вздохом сказала она.

— Почему жаль? — Гордон чувствовал себя усталым и раздраженным.

— Что я не смогла родить сама. Это было ужасно, да? Для меня это позор.

— Да нет же, это не было ужасно. С какой стати? Это было красиво — Гордон чувствовал, что врет не очень убедительно и в душе проклинал себя за это. Он знал, что существуют какие-то слова, которые заставят лицо Вики просиять, сделают его радостным, как это было после рождения двух первых детей, но никак не мог догадаться, что же это за слова, только чувствовал, что его ответ разочаровал жену.

— Я знаю, ты хотел мальчика, — сказала Вики.

Супруги разговаривали шепотом. Верхний свет в палате уже погасили на ночь, и они сидели под ночником над головой Вики. Усталость ее прошла, она чувствовала себя возбужденной, кожа на щеках блестела. Гордон понимал, что жене очень хочется сейчас поговорить с ним, хотя медсестра предупредила, что он может только зайти посмотреть, как устроена Вики. Он подумал о доме — тишина, пустая постель. Девочки наверняка уже у бабушки с дедушкой.

— Мне все равно, кто у нас родился, лишь бы с ним и с тобой все было в порядке. И ты прекрасно это знаешь. — Гордон нагнулся и поцеловал сложенные на груди руки жены.

— С ней. С ней все в порядке. Ведь это девочка.

Голос Вики дрожал. Гордон понял, что Вики сейчас расплачется, и ему захотелось вдруг встать и выйти, чтобы жена могла успокоиться и заснуть.

— Хорошенькая девочка. Еще одна маленькая сестренка, — ласково сказал он.

— Хелен, давай назовем ее Хелен, ты не против?

Это было одно из многих имен, которые они обсуждали. Гордон предпочитал имя Оливия для девочки и Оливер — для мальчика. Но сейчас он прошептал:

— Конечно, если тебе так хочется.

Гордон утешал Вики, как утешают ребенка, чтобы тот мог спокойно заснуть, позабыв обо всех горестях минувшего дня. Когда родилась первая девочка, они с Гордоном спорили, какое имя лучше — Мэри или Элис, и тогда сдалась Вики.

— Мистер Рэнсом, — послышался через занавеску голос медсестры. Гордон немедленно встал и, нагнувшись, коснулся губами лба Вики.

— Спи, дорогая, — сказал он. — Я приеду завтра, как только смогу вырваться.

Гордон вышел, и вскоре звук его шагов затих в глубине больничного коридора.

Собор был почти пуст. Последние туристы, которых и так-то было немного в эти зимние дни, уже успели разъехаться, а время хористов, которые любили собираться на хорах, чтобы поболтать перед вечерней спевкой, еще не настало. Ступени, ведущие к алтарю, и кафедра были освещены, но в нефе и боковых исповедальнях царил полумрак. Мимо прошел служка, неся стопку гимнов, кто-то начал потихоньку наигрывать на органе. Величественное спокойствие собора как бы растворяло звуки и преломляло их таким образом, что сквозь музыку слышалось что-то вроде эха — какой-то невнятный шепот.

Гордон сидел в глубине нефа, держа на коленях «дипломат». Рядом с ним на деревянном сидении лежали документы, касающиеся проекта работ по реставрации собора. Подняв голову, Гордон разглядывал хорошо знакомые очертания купола, в то же время отмечая про себя эрозию и другие дефекты, находившиеся в ведении Комитета по охране собора. Звуки органа, летящие под сводами арок и пилястров и неожиданно прерывающиеся, весьма красноречиво свидетельствовали о том, как обветшало здание за семь веков своего существования.

Тогда, в двенадцатом веке, на смену каменщикам, закончившим свою работу, пришли художники, увековечившие свои имена с помощью позолоты и красок. Каждая стена и перегородка была искусно расписана, а позолота лежала на каменных стенках, как кожа на костях, предохраняя известняковые стены от эрозии. Шли годы, жили и умирали служители и посетители собора, и постепенно оригинальная роспись исчезла со стен — стерлась. Кое-где поверх старых фресок наносили новые, исполненные в бледно-пастельных тонах классицизма, в других же местах камень оставался голым, ничем не защищенным от пагубного влияния диоксида серы.

К сегодняшнему дню Гордон Рэнсом вместе с остальными членами Консультативного комитета по охране собора готовился более двух лет. Через несколько дней сюда приедут рабочие со специальным оборудованием, которые воздвигнут леса, а вслед за этим начнутся работы по реставрации разрушающихся участков купола. Гордон пришел сюда прямо с очередного заседания Комитета, на котором декан сообщил, что Фонд реставрации, во главе которого стоял принц Уэльский, собрал дополнительно миллион фунтов к выделенному ранее, который позволяет начать второй этап реставрационных работ. На эту работу потребуются годы, но сознание того, что он был одним из тех, кто приблизил момент ее начала, наполнял Гордона профессиональной гордостью.

Гордон встал и собрал свои вещи. Он еще не знал точно, куда теперь пойдет. Очень не хотелось возвращаться в пустой дом. Вики пробудет в больнице еще несколько дней, а девочки по-прежнему были у ее родителей. У Гордона не было сейчас никаких обязанностей, кроме работы и ежедневных визитов к Вики и Хелен. Эта временная свобода была достаточно приятна, но одновременно Гордон не очень понимал, что с ней делать. Он настолько не привык к этому состоянию, что был несколько скован, как бы боясь сделать неверный шаг, наткнуться на какой-то невидимый барьер. Время от времени он получал приглашение от одной из графтонских парочек, но предпочитал вежливо отказываться.

Гордон вышел через боковую дверь, тихонько закрыв ее за собой и оставив за спиной эхом отзывавшуюся под сводами органную музыку. Еще не стемнело, но лужайка выглядела не слишком привлекательно — сырость, пожухлая трава, опавшие листья. Гордон застыл в нерешительности. Казалось, святые и пророки пристально смотрят на него из своих ниш. Он направился вниз по Аллее Декана. Пройдя ее где-то до середины, Гордон столкнулся лицом к лицу с Ниной.

Сначала он обратил внимание только на лицо, показавшееся ему знакомым и в то же время незнакомым, как будто увиденным когда-то во сне. Потом Гордон вспомнил, кто это.

На Нине был дождевик, резиновые сапоги и зеленый шерстяной шарф. Волосы были зачесаны наверх и собраны в хвост на затылке. Она довольно долго гуляла, и от лица ее веяло свежестью. Гордон и Нина уже прошли мимо друг друга, как вдруг одновременно остановились и оглянулись, оба сомневаясь, достаточно ли они хорошо знакомы, чтобы окликнуть друг друга на улице.

— Я — Гордон Рэнсом, — напомнил Нине Гордон. — Мы встречались на вечеринке у Фростов. И даже танцевали вместе.

— Я помню, — в этот момент они как раз подошли к Нининому дому. Нина поднялась на одну ступеньку и смотрела теперь на Гордона сверху вниз. Гордон был бледен, глаза покраснели и вид был невыспавшийся. — Я слышала о ребенке. Примите мои поздравления.

— Спасибо.

Гордону хотелось, чтобы Нина не сходила с места, и он мог как можно дольше видеть над собой ее сияющее лицо, он пытался придумать, что бы еще сказать. Но молчание прервала Нина, спросив его, не хочет ли он зайти к ней выпить чаю.

Они вместе сидела на кухне и обменивались ничего не значащими репликами о доме, о переезде Нины в Графтон. Нина поднялась, открыла буфет, достала чашки, поставила на поднос заварной чайник, и все это время Гордон не отрывал от нее взгляда. Она была высокой, длинноногой, слегка угловатой. Гордон вдруг подумал, что он может представить себе ее маленькие ступни, каждый палец, изгиб спины, выпуклости ягодиц так же ясно, как если бы видел Нину голой. Нина была такой же аккуратной, изящной, как и все, что ее окружало. Кухня была чисто убрана, на рабочих столиках ничего не стояло и их поверхности были натерты до блеска. Для Гордона это было необычно, далеко от того, что творилось на кухне у Вики. Вики считала, что надо развивать в детях свободу творчества и что это важнее мытья полов, поэтому стены были вечно изрисованы, а на полу валялись игрушки.