На приезжих гладиаторов - Аренев Владимир - Страница 2

• Предыдущая
• 2/4
• Следующая

— взрыв рыданий почти физически ощутимо ударяет по ушам. Старик багровеет лицом и готов метнуть молнию, было б в кого.

— Войдем, — говорит «куманек».

Оригинальное решение. Главное — смелое.

Входим.

Зря я позарился на эти деньги, ох зря!.. Подвело чутье.

А ихний глашатай знал, что делает — видать не в первый раз таким занимался, работорговец чертов!..

Ее высочество плачет, надрывается, бедняжка. Сглупил я тогда. Но ведь боялся, что она наговорит старику всякой ерунды. Теперь точно наговорит.

Зря я ее повел.

…Во второй раз нас встретили не менее подобострастно, чем в первый. Усадили, поулыбались, убежали по делам.

Опять вышел глашатай, объявил «уникальное», «захватывающее» «неповторимое» зрелище — чинно удалился.

Начались бои.

Сначала сражались со зверьми: с медведями, с леопардами, со львами. Хищники здесь были не такие, как в царском зверинце, не тощие, ребробокие, а сытые, с блеском в шерсти и в глазах, острокоготные, уверенные в себе. Не знаю, как этим скоморохам-циркачам удавалось содержать зверей в таком состоянии. Во-первых, часть их медведей-леопардов на каждом выступлении убивали гладиаторы — где ж замену брать?! ; а во-вторых, везти за собой весь этот зверинец весьма накладно. Но каким-то образом циркачам это удавалось.

Потом люди бились с людьми. Это было страшнее и безжалостнее, чем со зверьми. Львы сражались с гладиаторами, как с равными, не желая ничего другого, не зная пощады ни для себя, ни для противников. В этом проступало их львиное естество. А люди… В людях люди же пробуждали нутряное, звериное естество. И было отвратительно и завораживающе одновременно.

Я, не отрываясь, следил за происходящим… — все следили. И только глашатай, паскудник, следил за мной. Я потом это понял.

Он подошел ко мне после боев и отозвал в сторонку, с хитрым прищуром глядя куда-то вбок, на нечто за моим плечом.

— Прошу меня великодушно простить, ваша милость, — сказал этот человечишко. — У меня к вам дельце.

Я высоко и надменно вздернул бровь, давая понять, что он забывается. Впрочем, при большом желании это можно было также расценивать как немой вопрос и побуждение продолжать.

Глашатай предпочел выбрать второй вариант.

— Э-э, видите ли, ваша милость, наше заведенье — в силу, так сказать, специфики — постоянно нуждается в бойцах. И по мере возможности стараемся восполнять их недостаток — за деньги, разумеется. Не подскажете ли вы…

«Да!» — подумал я. «Да, да! Вот оно!»

— Вы что же, милейший, думаете, что я торгую людьми?! — гневно вопросил я.

Человечишко затряс головой, как маятником.

— Что вы, что вы?! — воскликнул он, выставляя перед собой руки ладонями вперед. — Как?! Разумеется, нет! Но ведь существуют каторжники и колодники,

— добавил он тем не менее, вкрадчиво и осторожно.

«Натурально, существуют».

— Но, милейший, как вы себе это представляете? Вам продают местных заключенных — многие из которых, замечу, известны толпе, ведь были осуждаемы привселюдно — и вы их тотчас выпускаете на арену. Их узнают. Догадываетесь, что дальше?

— Бог с вами! — замахал руками глашатай. — Их же нужно сначала муштровать, приучивать. Как же так — сразу на арену? Никак не возможно, даже при большом желании.

— Явитесь под подночь ко мне, с деньгами и охранниками, — велел я и, не дожидаясь ответа, ушел.

Ее высочество не слышала нашего разговора, стояла в сторонке. Я отвел ее во дворец, заперся у себя и стал ходить по кабинету, заложив руки за спину. Я размышлял.

А подумать было над чем.

«Племянница» плачет не переставая, с надрывом и самозабвенно. Искренне плачет.

«Братец» гневно смотрит на «куманька» — «куманек» ищет выход. Выхода нет.

Тварь.

У каждого своя судьба. И в наши смутные времена судьба уже зависит не только от людей — в большей степени от обстоятельств. Обстоятельства сложились так, что я живу шутом. А по закону, шут не может иметь родственников. Он теряет всякое право на семью.

До того, как я стал шутом, у меня был брат. Теперь нету.

Человек, бывший когда-то моим братом, работал при дворце в отряде Ард-Лигера. Он был еще очень молодым и неопытным, мой не-брат, но уже отличался силой и ловкостью, кроме того не лишен красоты и ума. Потому и был принят в гвардию, потому и безумно нравился женщинам.

А месяц назад «куманек» привез во дворец свою племянницу — хотел пристроить как-нибудь при моей «племяннице»… Ха, каламбуришь, колпаконосец!

Каламбурю…

Мой не-брат и племянница «куманька» понравились друг другу и… хм… пошли на сближение.

(Вот, даже о серьезных вещах острословлю — разучился говорить по-людски. Шут.) В общем, племянница «куманька» понесла. Кого? — спросите. Спросите лучше, от кого? Да, конечно — от моего не-брата.

Девчонка, воспитанная на запрещенных, но крайне популярных романах о любви, имела о жизни примерно такое же представление, как и моя «племянница». А ребенок — внебрачный ребенок! — это позор на все оставшиеся годы, несмываемое пятно и поруганная честь. Да и вообще — она ж не представляла даже, что с ним делать! И ну — вешаться!..

Узлы, кстати, вязать она тоже не умела. И слава Богу. Сбежались на грохот, привели в себя, «куманек» расспросил, что к чему. «Хранить в строгой секретности». Имя отца ребенка она поначалу говорить отказывалась — наотрез. Он настоял, пригрозил. Сказала.

Не-брат? А что не-брат? Естественно, шокирован. Разумеется, раскаивается (ну, в душе, может, и не раскаивается, но готов искупить. Кровью, например. Хотя, конечно, лучше, если б не своей). Но в общем — нормальная устойчивая психика молодого человека, пользующегося популярностью у женщин и уже привыкшего к разным «осложнениям».

«Куманек» у нас сам бабник тот еще. Наверное, поэтому других, подобных себе, не любит. А вот в племяннице своей, как и «братец» — в моей, души не чает. Подобный позор… и впрямь, только кровью — и только кровью виновника. Так сказать, неудавшегося отца.

Но — «строгая секретность».

А иначе — в чем обвинить верного стражника, любимца Ард-Лигера? Говорите, не в чем? Ошибаетесь, милостивый государь мой колпаконосец. «Куманек» найдет, в чем обвинить. На то он и главный царский советник.

Схватили не-брата по поводу вовсе уж надуманному. И все это знали, но не все знали причину. Обвинили в краже и упекли в холодную. По закону, если вина подозреваемого не доказана, держать его там можно только пять дней — не больше. Вот «куманек» и мучился: что ж такое учинить?

Учинил.

— Я думаю, это пройдет, ваше величество.

Слова, как тягучая лента, медленно выползают изо рта и обвиваются вокруг моей шеи. Царь мрачнеет, и становится понятно — без грозы не обойтись. Главное — чтоб не в меня. Или чтоб не сильно. Не до смерти.

Ее высочество рыдает, полностью игнорируя всякие расспросы. Душа рвется.

Знала бы она…

— Ну так что же? — угрожающе спрашивает царь.

«Что же?» — то же! Нужно было сделать все так, чтобы комар носа не подточил. Комар-то, может, и не подточил, а из-за дрянного грошового случая я вот здесь стою и не знаю, упадет моя голова сегодня-завтра в корзину — или нет.

И все ведь продумал до мелочей, вплоть до клочка одежды этого стервеца на распиленных решетках! Будет кто спрашивать — «сбежал». «Никто и думать уже не думал, собирались послезавтра выпускать, а вот же сбежал. Следовательно, виновен».

А кинулись искать концы — в воде концы. Пойди сыщи — не сыщешь. Известно ведь, в одну реку дважды не войдешь, как ни пыжься.

Я отдал необходимые приказы верным людям и пошел в холодную, поговорить.

Встретил он меня с насмешкою, говорил уверенно и нагло. Знал, что послезавтра освободят, обвинение было шито белыми нитками — мы оба это хорошо понимали. Будь я помудрее, не торопился бы, раздумал и рассчитал все так, чтобы он и издох там, в холодной, но тогда — сглупил, повинуясь мгновенному порыву, и состряпал слишком уж глупую зацепку. От такой отвертеться — раз плюнуть, тем паче — невиновному. Теперь нужно было либо отступиться (невозможно! после того, что он совершил — невозможно!), либо действовать смело и быстро.

• Предыдущая
• 2/4
• Следующая