Черный марш. Воспоминания офицера СС. 1938-1945 - Нойман Петер - Страница 13

Он взял паузу, постоял в своих чисто начищенных ботинках, как бы сосредотачиваясь.

– Хотя слово «свастика» индийского происхождения, это чисто германский символ. (Свастика как символ присутствует у всех индоевропейских народов, в том числе у славян (одно из славянских названий – «коловрат»). Вместе с индоевропейскими колонистами и миссионерами (например, буддийскими и индуистскими) свастика проникла также в Китай, Индокитай, Японию и др. Но подчеркнем еще раз: родина свастики там же, где и прародина индоевропейских (арийских) народов – степи и лесостепи между Днепром и Алтаем, откуда индоевропейцы широко расселились и, в частности, захватили после 1600 г. до н. э. Индию, принеся туда свастику (а не наоборот). – Ред.) Она выгравирована на стенах многих замков Тюрингии и Саксонии. Она изображена на значках Вандерфогеля (молодежное движение до Первой мировой войны). Кайзер Вильгельм II приказал изобразить ее на своем гербе, которым он отмечал свои личные достижения. И даже германский император Карл Великий приказывал вышивать свастику на одеждах придворных.

Он вернулся на место и, приняв вдруг суровый тон, заключил свое выступление словами:

– Вот почему вы должны чтить этот вечный символ единства и целостности нашей страны в любых обстоятельствах, а также защищать его ценой собственной жизни.

Боевая подготовка ужасает.

Вчерашним полуднем мы наблюдали ожесточенные бои между специально подготовленными эльзасскими псами и юнкерами.

Это происходило на широких степных склонах, спускающихся к озеру. Были привезены четыре клетки с собаками, и по сигналу открыли их дверцы. Собаки, как бешеные, бросились на наших кандидатов. У последних не было никаких средств защиты от разъяренных псов.

По условиям испытания, объекты нападения могут осилить собак благодаря специальной подготовке только через десять минут или около того.

Но если люди способны сдерживаться, то собаки нет. Одному из испытуемых собака вгрызлась в плечо, из поврежденной артерии хлестала кровь.

Он настаивал, однако, чтоб никто не трогал пса.

Я считаю это нормальным. Псы возбуждены, пока они не успокоятся, следует принимать возможные последствия.

Это своеобразное упражнение, которое способствует «формированию характера» в Фогельзанге.

Другое упражнение заключается в объездке лошадей.

Это происходит как на Диком Западе. Но есть разница: лошади – только дикие, потому что специально выращены такими.

На конных заводах Тюрингии отбираются очень молодые жеребцы. Специальный способ воспитания быстро прививает им агрессивные свойства, присущие их предкам. Цель упражнения состоит в том, чтобы укротить жеребцов одной мускульной силой, не пользуясь седлом. Я сам пытался позабавиться подобным образом.

Небольшой арабский жеребец, такой же породистый, как годовалый Тиршенройт, фыркал от нетерпения в предвкушении будущего хозяина. Или будущей жертвы.

Франц старался, как только мог, отговорить меня от этого самоубийства. Но за сценой с саркастическими улыбками наблюдали около десяти «коричневых рыцарей». (Так называли студентов Орденсбурга, поскольку они представляли элиту коричневорубашечников, первых членов партии.) Я не собирался выносить их насмешки. Поэтому резко бросился на спину животного, схватившись одной рукой за гриву и стараясь поймать другой рукой уши несчастного животного.

Говорю «стараясь». Это походило на сидение в котле локомотива, который сбит с виадука бомбой. Прежде чем можно было посчитать до трех, я оказался на земле, гадая, какие слова нужно подобрать, чтобы оправдать мою неопытность.

Я определенно не готов быть тренером диких лошадей.

На прошлой неделе меня томила одна мысль: Штутгарт… Любой ценой я должен попасть в Штутгарт.

В последний раз я видел Бригитту более шести месяцев назад. Меня обуревало стремление целовать ее каштановые волосы, пахнущие пьянящими духами, и вдыхать ее аромат, аромат свежей, здоровой девушки.

К сожалению, Штутгарт находится почти в трехстах километрах от Фогельзанга. К тому же добраться туда можно было, сменив поезда два-три раза. Триста километров туда и триста обратно. Это будет трудно сделать за один день, особенно в воскресенье.

А воскресенье – наш единственный свободный день.

Но я должен попытаться, и предложил Францу съездить вместе со мной. Его реакция меня не обрадовала.

– Ты что, псих? Шестьсот километров туда и обратно, полдюжины пересадок с поезда на поезд и возвращение сюда к перекличке. Это совершенно невозможно.

Возможно или нет, но я сгораю от нетерпения почувствовать губы Бригитты, еще сохраняющие тонкий вкус спелой смородины, который я так люблю.

– Не беспокойся, я все уже продумал! – ответил я.

На самом деле я ничего не продумал, и мне придется как можно скорее заняться этой проблемой броска по пересеченной местности.

И вот в воскресенье, в три часа утра, мы оказались на небольшой лесной дороге, ведущей в Цюльпих.

Как нам попасть на вокзал, находящийся на расстоянии двадцати километров от нас, до прибытия автобуса на Бонн? Это другая история.

Орденсбург мы покинули в полночь, попросив кого-то откликнуться за нас на 9-часовой перекличке.

Мы отнеслись к этому без особой тревоги. Воскресные утренние переклички, как правило, не строги.

Труднее всего было не привлечь к себе внимания часовых, охраняющих главный вход в Орденсбург. Нам пришлось взобраться на вал и перебраться через ров по заброшенному мосту, заросшему сорняками и шиповником. Фогельзанг – настоящий средневековый замок, вполне подходящий для какого-нибудь впечатляющего фильма.

Далее надо было пробраться через лес, заботясь о том, чтобы двигаться в правильном направлении, потому что в глубине леса уже располагается граница с Бельгией.

Через три часа хождения по пересеченной местности через густой подлесок, лес и распаханные поля мы прибыли как раз в тот момент, когда автобус на Бонн скрылся за горизонтом. Ничего не оставалось, кроме как плюхнуться на скамью железнодорожного вокзала и ожидать поезда в семь тридцать.

К сожалению, в половине седьмого платформу заполнила шумная толпа местных крестьян, направляющихся в Бонн или Кобленц со своими пакетами, клетями с гусями, цыплятами и даже поросятами. Все это, без сомнения, предназначалось городским родственникам. Сидеть в поезде среди этого скопления разнообразных плетеных корзин, чемоданов и мешков, среди суетящейся, орущей и смеющейся публики было не просто.

Бонн был первым местом пересадки. Подземные переходы гулко отзывались на топот ног пассажиров, спешивших, как и мы, поймать экспресс на Карлсруэ. Экспресс с замечательной точностью отошел в положенное время. Через несколько часов мы снова сделали пересадку. В два часа дня мы прибыли наконец в Штутгарт.

Обстановка в городе спокойная. Очевидно, горожане еще не начали сезон своих обычных воскресных экскурсий. Городские автобусы были пустыми. Франц, прижавший нос к стеклу, должно быть, считал, что дело сделано. Он вдруг повернулся ко мне и заявил, что не собирается сопровождать меня к дому Бригитты. Мы договорились встретиться в семь часов вечера на Главном вокзале.

Он вышел на первой остановке, решив провести полуденное время в каком-нибудь из кинотеатров. Удачи ему… Трясущийся автобус продолжил свой путь с неприятным металлическим скрежетом, и через несколько минут я тоже выбрался из этой жестяной колымаги на углу Шарлоттенплац и Неккарштрассе.

Нечто, о чем я до сих пор не подумал, вдруг заставило меня покрыться холодным потом. Что, если Бригитты не окажется дома?

И даже если она дома, там будут и ее родители! Как я смогу избавиться от них и остаться с ней наедине?

Городской район производил угнетающее впечатление. В нем царила безотрадная, мрачная атмосфера, почти зловещая. Длинные ряды убогих, однообразных домов с балконами, увитыми плющом. Всюду маленькие мишурные магазинчики.

Урбанштрассе, 37.