Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи - Гольман Иосиф Абрамович - Страница 39
- Предыдущая
- 39/54
- Следующая
«Да уж, хорошо сказано! Про убийцу милицейского начальника…» – услышав материнское определение, подумала про себя Ольга. Но, конечно, ничего говорить не стала.
Адвокаты сходили посмотреть на место будущего действа. Там уже расставили дополнительные скамейки для зрителей – народу ожидалась тьма. По одному боку от совсем низенькой сцены стояли столы для секретаря суда и прокурора, по другому – столы адвокатов. Недалеко от них, ближе к сцене, прямо по месту сварили клетку для двух подсудимых. Туда ровно двое и входило, варили, похоже, под размер. И наконец на самой сцене, по ее центру, стоял большой стол судьи. Ах да. Сбоку от стальной клетки было две скамейки для конвоя.
Ольга уже познакомилась с начальником конвойной команды, немолодым прапорщиком Григоренко. Сперва услышала о нем от Анны Ивановны, которая с раннего утра приехала с Виктором в райцентр. Услышала хорошее. Он сам обратился к ней, заметив женщину, выхаживавшую поутру вперед-назад у дверей РОВД.
– Вы будете мамаша подсудимого? – спросил немолодой, однако еще крепкий мужик в форме, с небольшими седовато-рыжими усами. На боку у мужика висела кобура, явно не пустая.
– Да, я мать Алексея Куницына, – быстро ответила она. – Мне бы свидание с сыном.
– Значит, так, мамаша, – серьезно ответил тот. – По части свиданий – это не ко мне. Мое дело – конвой. А вот если вы парней накормить захотите – помогу, тут с едой совсем швах.
– Конечно, захочу! – обрадовалась Анна Ивановна, соображая, что потребует бравый прапорщик за столь ценную услугу.
Оказалось, ничего не потребовал. Просто старался хорошо выполнить свою работу. Положено было Петру Никитичу надежно охранять подсудимых и осужденных – он охранял. Но положено было и кормить подопечных, а в Любине с этим была полная засада. Местных задерживали не так уж часто, и кормили их родственники. Что непорядок. Но лучше, чем вообще не кормить людей, даже преступников.
Вот почему они сразу нашли общий язык с матерью подсудимого.
– А второго парня мать где? – спросил Григоренко.
– Не приедет она, – вздохнула Анна Ивановна.
Петр Никитич не стал спрашивать почему. Какая разница? А задумался он о том, что решать вопрос с кормежкой ненормального пацана все равно придется ему. И очень обрадовался, когда Куницына сняла эту заботу с его плеч.
– Обоих накормлю, – спокойно пообещала она. – Только скажите, где и как, я сама все сварю и принесу.
– Скажу, – пообещал Петр Никитич. – Но условие одно, жесткое.
Анна Ивановна напряглась, не понимая, что за условие выдвинет суровый конвоир.
– Никаких передач, кроме еды. Налили в миску, через меня передали. Потом забрали посуду. Никаких разговоров. Никаких записок.
Куницына с облегчением вздохнула:
– А посмотреть на него хоть можно будет?
– Можно, – разрешил конвоир. – Еще, мать, насмотришься. Чует мое сердце – суд быстрым не будет.
– Почему? – робко спросила она.
Он сначала не ответил, лишь ус свой потеребил. Потом все-таки сказал с нескрываемым недовольством:
– Адвокатов больно много – раз. Второй пацан доверия не внушает – два. Да и не люблю я весь этот цирк выездной. Театр прям устроили, со сценой даже. Не нужно было из города уезжать. В облсуде все налажено. Подсудимых на ночь – в тюрьму. Там еда, баня, врач. А здесь непонятно, чего ждать. Точно, не суд, а театр.
Это и был театр.
Любичане, кроме кино и танцев, ходили во Дворец культуры на самодеятельные спектакли; несорванные афиши последней постановки еще белели на столбах. «Преступление и наказание» по Достоевскому. Теперь предстояло представление примерно на ту же тему. Но не все разойдутся по домам после занавеса…
А еще Ольга впервые встретилась со своим подзащитным.
Поначалу, в приватной, так сказать, беседе, начальник конвойной команды Григоренко ей отказал: мол, это не его вопрос, да и нет специализированных помещений. Впрочем, это был действительно не его вопрос, москвичи просто прощупали почву. Они подошли к судье – подсудимые во время процесса числятся «за судом».
Денисов ответил не мгновенно, чем тут же воспользовался Олег Всеволодович:
– Вы хотите, чтоб жалобы начали писаться еще до процесса? – мягко улыбнулся Багров.
Он и в самом деле умел быть неприятным, всегда оставаясь вежливым. Всем известно, что отказ подзащитному в свидании с адвокатом – грубейшее нарушение права подсудимого на защиту. Причем должно быть предоставлено не просто свидание, а свидание наедине. За таким нарушением вполне может последовать отмена приговора.
Показал судье зубы хитрый Олег Всеволодович и сам же предложил столь любимый адвокатами компромисс.
Свидания никто не просил. Соответственно, никто в нем и не отказывал. Нужды во встрече наедине тоже, по мнению Ольги, не имелось. Просто прапорщик Григоренко, по указанию местного руководства, завел парня в крошечный кабинетик убиенного замначальника РОВД и остался там тоже. А вслед за ними зашла Шеметова.
Присутствие Петра Никитича ей не мешало, как и младшему Куницыну. Конвоир вел себя строго, но по-человечески, без мелких пакостей, которые мог бы раскидывать бесконечно в силу занимаемой должности. Ну и, наконец, вряд ли он будет в ходе суда как-то общаться с участниками процесса, кроме подсудимых. Его дело – сторожить.
– Как себя чувствуешь? – спросила Ольга.
– Нормально, – ответил Леша.
Он был очень похож на своего отца, Виктора, только, понятно, моложе и сильно исхудавший. Впрочем, Шеметова не видела его до тюрьмы, может, просто гены такие, отец Лешки тоже в свои сорок девять еще не имел живота.
– Нашу задачу понимаешь? – спросила Ольга.
– Я свою задачу выполнил, – зло ухмыльнулся парень.
– Ты только судье так не скажи, – нахмурилась Шеметова.
– Почему? – Похоже, Леша именно так и собирался объяснить свой страшный поступок.
– Потому что сидеть тебе тогда всю жизнь, Леша, – объяснила Ольга.
– Мне и так сидеть всю жизнь, – безнадежно отмахнулся парень. – Пока мораторий действует.
Шеметова отметила и мужество парня, и его неготовность к активной борьбе за самого себя.
– Не факт, – осторожно выдала она немного надежды. – Если сумеем объяснить суду, что происходило все эти десять последних лет, – может, будет облегчение.
– Будет, не будет, – вздохнул Лешка. – Вы хоть Ваську отмажьте, он-то вообще ни при чем. Дурачок же.
– Васей занимается мой коллега, Олег Всеволодович Багров, – объяснила Ольга. – А я – твой адвокат. И, пожалуйста, делай все так, как я говорю.
– Сделаю, – тихо сказал парнишка. – Я маме обещал.
– Вот и хорошо, – подвела черту Шеметова. – Что ты ответишь на вопрос: сожалеешь ли о случившемся?
– Что в тюрьме – сожалею. Что стрельнул – нет.
– Ответ неправильный, – мягко сказала Ольга. – Да и нечестный.
– Почему ж нечестный? – взвился Куницын.
– Потому что раз сожалеешь о тюрьме, то должен и о выстреле сожалеть. Они же неразделимы.
Лешка задумался. Наконец, был вынужден согласиться. Однако на своем стоял крепко.
– Ладно, сожалею, раз в тюрьме. Но больше никто не будет позорить ни меня, ни мать с отцом.
– Леш, было много способов избавить семью от, как ты говоришь, позора. Ты выбрал наихудший.
– Почему это? – Лешка как волчонок посмотрел на девушку.
«А мы ведь близкого возраста, – некстати подумала Шеметова. – Через десять лет разницы почти не заметишь. А уж через двадцать…»
Вслух же ответила:
– Все потому же. Ты в тюрьме. Мать в слезах. – Она специально раскачивала установки пацана, чтобы навязать – если не получится объяснить – свою волю. Ибо с его робингудовскими идеями выйти из тюрьмы ему точно не светит.
Так и сказала:
– Если ты не будешь меня слушать – это может быть навсегда.
(И подумала, что это может быть навсегда, даже если мальчишка будет ее слушать. И впервые пожалела, что доверилась Анне Ивановне, не съездила заранее пару раз в архангельскую тюрьму.)
– Я вас буду слушать, – тихо сказал он.
- Предыдущая
- 39/54
- Следующая
