Хранить вечно - Шахмагонов Федор Федорович - Страница 41
- Предыдущая
- 41/130
- Следующая
— Согласие адмирала!
— Если я буду об этом ходатайствовать, адмирал откажет… Вы, полковник, начнете всю операцию… Адмиралу о нашем соглашении докладывать не следует… Потом мы все это дело заберем к себе.
У Кольберга сразу появились средства.
Под наблюдение была взята квартира Курбатова. В стены вмонтировали аппараты подслушивания, установили дорогостоящую аппаратуру для передачи разговоров на пункт записи на пластинки. Это новшество еще только начали применять.
Немедленно была заменена горничная. На место старой работницы польской миссии пришла молоденькая немочка, довольно миловидная и разбитная. И подобрать клочок бумажки входило в ее обязанность, и соблазнить хозяина. Открытая слежка была снята, поставили несколько групп для слежки скрытой.
Курбатов не должен был видеть наблюдавших, ему надо было дать удостовериться, что за ним не следят. До этого момента, конечно, он ничего не предпринял бы.
Облава строилась по всем правилам. Гейдрих оказался щедрым на такие дела.
Прослушивалась и телефонная линия. Он телефонировал лицу, к которому намеревался прийти. Уговаривался о месте и времени встречи. Наблюдающие спешили к этому месту. Изучался маршрут, которым Курбатов должен был проследовать на свидание. На узловых точках маршрута устанавливалось наблюдение.
Ничего интересного слежка не дала. Курбатов встретился с двумя польскими агентами в Берлине, по абвер давно держал их под своим контролем.
— Сбить с толку и заставить расширить круг встреч, — последовал приказ от Гейдриха. — Подталкивать, торопить…
Кольберг приказал одному из агентов признаться Курбатову в том, что он перевербован немецкой разведкой.
Агент польской разведки, которому Кольберг поручил признаться в сотрудничестве с немецкой разведкой, действовал под кличкой Папуас. Он передал Курбатову полученное из рук Кольберга путаное и пространное донесение. В нем говорилось, что никакого роста контингента войск в Германии не наблюдается, что все разговоры об увеличении и усилении армии — пропагандистский трюк и попытка оправдать экономические трудности в стране, прикрывшись болтовней о вооружении.
Кольберг считал, что сработано это грубо.
А что он мог поделать! Не впервые, как только заходила речь о составлении дезинформации, начиналась чехарда. Никто не хотел принимать участия в составлении такого рода сообщений для агентов. Один перекладывал на другого. Никто не хотел брать на себя ответственность. Автор дезинформации знал, что им составленные данные уйдут по прямой к противнику. Сегодня гестапо посмотрело его дезинформацию и одобрило, а завтра вдруг вскроется, что по ошибке противник не оказался дезинформированным, а догадался о ложном засыле. Тогда как? Обвинение в государственной измене? Очень было трудно в соответствующем отделе получить заказ. Пришлось Кольбергу потревожить своего высокого покровителя. Получил… Но ему отплатили. Подсунули такой анекдот, в который никто в тридцать шестом году поверить не мог.
Курбатов задумался: что бы это все означало? Недобросовестная работа? Решил поглядеть, какой будет реакция начальства. Передал все атташе, а тот продублировал передачу дальше. Пришла оценка информации. Донесение Папуаса было оценено как информация, представляющая значительный интерес. Чудеса? А может быть, все это лишь для создания видимости работы? Чтобы выкачать из казны деньги? Обман? Мошенничество в корыстных целях, даже не измена и не предательство.
Словом, польские его коллеги приняли все как должное и благодарили. Из Центра, правда с опозданием из-за затруднений со связью, пришло предупреждение от Дубровина, чтобы Курбатов остерегался агентов, переданных ему по наследству его предшественником. Центр прямо указывал, что оба этих агента работают на немцев. Советовали Курбатову попытаться вызвать их на откровенность. Слишком уж нарочито врали.
Курбатов встретился с Папуасом.
Человек без возраста, словно кто его оросил тем же составом, что и египетские мумии. Сморщенное, пергаментного цвета лицо, то ли пепельные, то ли серые от грязи волосы. Суетлив, прокурен, передние зубы наполовину съедены никотином. На пиджаке пепел, рубашка прожжена. Жалкий вид, если бы не жестокий огонек в карих глазах, жестокий и холодный. Послужной список Папуаса был у Курбатова. Картежный игрок, шулер, дважды судимый. Во время игры в карты его зацепили офицеры из польской контрразведки. Но только ли они?
Папуас встретил Курбатова на конспиративной квартире сладенькой улыбочкой.
Он суетился, предлагал коньяк.
Курбатов сел за стол и долго молча глядел на Папуаса.
— Может быть, кофе? — предложил агент. — Я умею заваривать по-турецки.
Курбатов мрачно молчал. Папуаса смутило упорное молчание. Он примолк и даже с некоторым вызовом в позе остановился по другую сторону стола.
Наконец Курбатов проговорил:
— Как перед вами был поставлен вопрос? Как? Повторите!
Папуас попятился. Имея за спиной даже такую высокую защиту — Кольберга, он испугался.
— Какой вопрос? О чем вопрос?
— По делу…
— А-а-а! Это о контингентах войск? А вы и поверили, что не увеличился?
— Я ничему не поверил. Почему вы написали ложь?
— Приказали, вот и написал! — спокойно и обезоруживающе ответил Папуас.
— Кто приказал?
Агент склонился над столом, перешел на шепот:
— Из военной контрразведки.
Курбатов не ожидал такого легкого признания. Папуас наслаждался его удивлением.
— Вы что же, — спросил наконец Курбатов, — сразу и на нас, и на немцев?
— Не сразу. И не на вас… На немцев. — И с издевкой добавил: — Возражаете?
— Зачем вы мне об этом говорите?
— А чтобы вы меня дураком не считали! — Он почти кричал. — Шулер — это не дурак, а совсем наоборот! Это искусство! Во всем искусство! И сделать мне вы ничего не можете! Не мне вас бояться надо — вам меня!
— И мне особо бояться нечего! — спокойно ответил Курбатов.
— Вот и давайте работать! — предложил Папуас. — Своим вы ничего не рассказывайте. Я вас буду снабжать тем, что мне для вас дадут, а вы своим… И вам нет опасности, и мне выгода.
Курбатов рассмеялся.
— Обязан спросить вас… С кем вы связаны?
Папуас руки выставил, как для защиты.
— Не надо интересоваться! Сам не знаю. Лысый, сухой, как сморчок, вот как чертей на курительной трубке вырезают… Звать не знаю как. Нарисовать могу.
— Нарисуйте.
Какая странная, просто невероятная ассоциация! Давно это было… Кольберга он рисовал для… Дзержинского. Мог бы он расценить, как сыскной прием, если бы не был уверен, что никто, ни одна дута не знала о той сцене.
Когда Папуас перечислял внешние приметы человека, с которым ой связан, Курбатов почувствовал неладное. Слишком уж нарочито все выглядело.
Папуас рисовал. Проступал знакомый профиль, череп, обтянутый кожей, недоставало только подписи под рисунком.
Курбатов ладонью прикрыл рисунок, взглянул в глаза Папуасу.
— Ну? — спросил он. — И дальше будем в прятки играть? Этого твоего защитника я знаю… И ты его знаешь. Это по его наущению ты признался, а? Говори!
Папуас попятился, страх и неуверенность мелькнули у него на лице.
— Полковник Кольберг! Звони ему, вызывай сюда! Пусть явится. Я и с ним сумею объясниться!
Папуас явно испугался. Но еще не терял надежды. Попробовал сопротивляться.
— Если вы все знаете, пан Курбатов, вы, наверное, можете и вызвать сюда…
— Молчать! — оборвал Курбатов. — Не думай, что ты избавлен от всяких с нами счетов…
Папуас окончательно сник. Он подошел к телефону и назвал номер.
— Господин… — начал Папуас, не решаясь назвать по имени. Курбатов подошел к аппарату и вырвал у Папуаса трубку.
Необычно для себя грубо спросил:
— У аппарата полковник Кольберг?
— Я вас слушаю… — прозвучал в ответ голос Кольберга. Курбатов из тысячи голосов отличил бы этот голос.
— Я хотел бы получить, господин полковник, некоторые разъяснения… — начал Курбатов.
- Предыдущая
- 41/130
- Следующая
