Чекисты Рассказывают... - Коллектив авторов - Страница 50

И в эти дни пан Стасик не терял времени даром.

В числе его хороших знакомых был назван проживавший в Т. портной Ежи Ковальчик. Высокий, со впалой грудью и большими грустными глазами и небольшой седой бородкой клинышком, портной славился во всей округе как замечательный мастер. Шили одежду у Ежи но только местные жители. Прослышав об искусстве портного, к нему приезжали и немцы. Портной был страстным курильщиком и Желдковскому не трудно было сдружиться с ним. Они часто встречались. И вдруг портной пропал.

Говорили разное. Уже дважды приходил на квартиру Ковальчика Станислав, а приятеля не заставал. Вот и сегодня под вечер Станислав направился к дому портного — и неожиданно столкнулся с ним у ворот. Ежи поведал свою историю.

В Люблине фашисты готовили бал по случаю приезда начальства. Один из командиров гарнизона, приглашенный на торжество, велел Ковальчику сшить парадный мундир.

Материал для мундира был первосортный. Дело уже подходило к концу, когда любимец Ковальчика, большой рыжий кот, вспрыгнув на окно, опрокинул бутылку с керосином. Лежавший на столе под окном мундир был безнадежно испорчен… Заказчик рассвирепел. Он приказал коменданту отправить портного в тюрьму.

Ковальчик очутился в одном из филиалов Люблинской центральной тюрьмы, где просидел в общей камере около недели.

— Набили морду, подержали, снова набили морду, й выгнали, — рассказывал портной пану Стасику, — а с бандюгами всякими носятся… Пачками вызывают их на допрос, обедом там угощают, а это же всё ворюги, специалисты по мокрому делу… И не пойму, что от них немцам надо.

Несмотря на старания Станислава подробнее узнать о том, что происходит в тюрьме, он сделать это не смог — портной ничего не знал.

Слушая доклад о встрече Желдковского с Ковальчи- ком, майор Королев насторожился, хотя в этот момент майор не мог даже предположить, к каким последствиям приведет рассказ Станислава.

Королев задумался. В памяти возникло сообщение о подобной же возне гитлеровцев с заключенными в тюрьме уголовниками… Но где, где он слышал об этом? Где это было? И почему воспоминание об этой истории возникло вместе с непонятной пока безотчетной тревогой?

Возвращаясь из Т., майор всю дорогу старался вспомнить. И вдруг вспомнил: Вернер Функ.

Осадил коня у крыльца, вбежал в избу и крикнул с порога:

— Привет тебе от Вернера Функа.

— Как, что? — встрепенулся Синицын.

— А вот что: получил донесение Икса о возне в Люблинской тюрьме с уголовниками и всю дорогу вспоминал, чей это «почерк»… Уже подъезжая к Велькой Рудне, я вспомнил Брянский лес… орловских бандитов, штурмбанн- фюрера Функа!

— Погоди, — заметил Синицын, — да это же история во втором Ворошиловском, у Гудзенко?

— Вот именно, — подтвердил Королев.

Оба вспомнили Брянский лес, лето 1942 года.

Один из командиров партизанских отрядов, Иллариои Гудзенко, рассказал им, что эсэсовец штурмбаннфюрер Вернер Функ забросил в Брянский лес из Орла группу своих агентов-разведчиков, завербованных из числа уголовников, сидевших в тюрьме.

— Ловко, сукины дети, придумали, — усмехаясь сказал Гудзенко, — вывели на работу пятнадцать бандитов и устроили им побег. Среди беглецов было пять агентов. Троих мы поймали, за остальными гоняемся.

Как выяснилось, «бежавшие» проникли тогда в зону Брянского леса под видом «идейных противников» гитлеровского режима. Вскоре вое они — убийцы, грабители, воры — были разоблачены партизанами.

Об этом почти через два года вспомнили чекисты.

— Та-а-ак, — протянул Синицын, — выходит, со старым знакомым встретились. Тем же методом действует… Как говорит пословица: «Встреча со старым недругом в далеком краю подобна освежающему дождю после долгой засухи», — Синицын засмеялся.

О друге говорит пословица-то, — заметил Королев.

Днем майора Королева срочно вызвали к командиру бригады. У Волошина был и майор Синицын. В этот день в большое польское село, где разместился штаб партизанской бригады, с утра прибыли волошинцы-квартирьеры. А еще через несколько часов к командиру бригады явился местный учитель, возмущенный, разгневанный и… смущенный.

Он заявил Волошину, что утром в его квартире побывали партизанские квартирьеры, после их ухода он обнаружил пропашу рубиновой броши.

Командир бригады заверил поляка, что примет самые неотложные меры к тому, чтобы обнаружить виновника и возвратить учителю пропажу.

— Партизаны наши не могли сделать такой подлости, — добавил Волошин. — Цель тут ясна — рассорить нас с поляками, скомпрометировать советских партизан в глазах местного населения.

Командира бригады и майора Синицына Королев застал в состоянии большого волнения. Волошин бегал по комнате, крупные капли пота катились у него по лицу, он возбужденно размахивал руками.

Синицын сидел за столом, его лицо было в красных пятнах, под кожей щек ходили желваки, глаза смотрели недобро.

— Так опозорить нас, советских людей, в глазах поляков… Нет, нет! На это способен только враг, — возмущался Волошин.

— И мы найдем его! Вытащим из-под земли! — сказал Синицын. Помолчав, он добавил: — В одном я твердо уверен: наш партизан не мог этого сделать… Не иначе — это дело рук человека случайного в наших рядах…

— Иначе и быть не может, — сказал Королев, — а пропажу мы разыщем, чего бы это ни стоило. За этим меня вызывали?

— А что, разве не серьезное дело? Вот и включись в поиски… — сказал Синицын.

Обязательно.

… Мы нашли пропажу и стали именовать эту историю «Рубин».

Учитель, которому пропажа была нами возвращена, подружился с чекистами, заходил к ним, рассказывал о довоенной Польше, о своих родственниках, о жизни «под Гитлером».

Чекисты не оставались в долгу.

А когда учитель узнал, что Синицын знает и любит Мицкевича, — совсем растаял.

Однажды поляк случайно обмолвился, что его свояк — капеллан в том самом филиале Люблинской тюрьмы, который нас интересовал в последние дни.

Чекисты решили использовать эти связи для перепроверки сообщения Икса. Нам было важно узнать, кто из эсэсовцев или работников гестапо руководит делами в филиале тюрьмы и что там происходит в последние дни. Попросили учителя съездить в Люблин, «посмотреть, как живет там свояк, какие там новости». Он понял нас и отправился в Люблин. Для удобства мы называли учителя в наших сводках Игреком.

Результаты поездки подтвердили догадки чекистов. «Опекал» тюрьму штурмбаннфюрер Вернер Функ. Игрек рассказал со слов свояка, что Функ в последние дни из тюрьмы не отлучается, вызывает на допрос заключенных и, что бросается всем в глаза, только отпетых бандитов.

— Следует ожидать гостей! — потирал руки майор Синицын. — Ну что же, устроим им хороший прием!

Чекисты проинформировали командиров подразделений, предупредили оперативных работников.

Между тем положение партизан-волопшнцев становилось вое тяжелей. Немцы окружили их крупными подразделениями моторизованной полевой жандармерии и кавалерийской группой в 2200 сабель, были у них и танки.

Был ясный зимний солнечный день, когда майору Королеву, находившемуся в штабе вместе с дежурным по гарнизону помощником начальника штаба по оперативной части Иваном Семенюком, доставили записку командира батальона Грищенко. Он писал:

«… Препровождаю задержанного нашими бойцами подозрительного человека. Говорит, что бежал из Люблина, из тюрьмы и, узнав о том, что в этих местах действуют советские партизаны, решил присоединиться к ним, чтобы бороться за родную Польшу против фашистов».

— Доставить задержанного! — приказал связному Королев и, обратившись к Семенюку, предложил ему вызвать немедленно в штаб переводчика Андрейку.

Это был мальчик из Польши, на глазах у которого гитлеровцы вырезали всю его семью — отца, мать, двух сестренок и брата. Чудом ему удалось спастись. Он долго скитался в лесу, встретился с нами и теперь был побратимом нашего коменданта Ивана Коржа.

Андрейка прекрасно владел польским языком и удовлетворительно русским.