Чекисты Рассказывают... - Коллектив авторов - Страница 20

— Это очень важная часть нашего дела.

— Он безусловно переправляет не первого, и на него можно положиться вполне. Видно, он из местных жителей, но по-русски говорит свободно.

— Хорошо, Семен. Буду называть вас так. Не возражаете?

— Конечно, Яков Васильевич.

— Какие у вас документы?

Безруков вынул из кармана советский паспорт на имя Семена Николаевича Безрукова. Прописка в нем была тбилисская.

— А вы бывали в Тбилиси?

— Да.

— Долго вы жили в Баку? Имеете здесь знакомых?

— Выехал я отсюда пятнадцатилетним мальчиком, город знаю, но знакомых, которые бы помнили меня, здесь нет. Да и узнать меня трудно теперь.

— Вы понимаете, для чего я расспрашиваю?

— Конечно. Мне в Тегеране говорили, чтобы я от вас ничего не скрывал: зная правду, вам легче придумать что- либо для меня.

— Вот именно.

Через час Безруков пошел побродить, «вспомнить город». Вернулся он поздним вечером. Наскоро поев, лег спать. Он порядочно устал и, почувствовав себя в безопасности, заснул как убитый.

Рано утром Семен был уже на ногах, опередив хозяина квартиры. Когда Сергеев встал, Безруков предложил приготовить завтрак.

Яков показал, где лежат продукты, и через несколько минут Безруков со сноровкой заправского официанта накрыл стол.

Во время завтрака в прихожей раздался звонок, гость вскочил из-за стола и бросился к кровати, где под подушкой лежал пистолет.

— Спокойно, это принесли молоко, — сказал Яков и пошел открывать дверь.

Действительно, пришла молочница. Яков отнес молоко в кухню и вернулся в комнату. Безруков все это время стоял у кровати. Садясь за стол, он сконфуженно сказал:

— Вроде на родине, а на самом деле в стране врага.

— Это так, Семен, но нельзя распускать себя. Я не в лучшем положении, однако не хватаюсь каждый раз за пистолет. Как же вы будете вести себя в деле?

Замечание Сергеева, в котором Семен не мог не почувствовать упрека в трусости, произвело на диверсанта удручающее впечатление; ему было стыдно, и в то же время злоба душила его. Но ссориться с Сергеевым было не в его интересах.

— Я впервые в таком положении, может, немного и переборщил, — проворчал он.

— После завтрака пойдем посмотрим квартиру. Я подыскал ее. Если понравится, можете сегодня же поселиться там, а я займусь устройством вас на работу.

Румянцев шел к Кулиеву в гости, — наконец-то он собрался посмотреть, миниатюры. Вряд ли кто мог дать этому высокому сероглазому шатену пятьдесят лет. В волосах ни единого седого волоса. Особенно молодил его румянец. А ведь Румянцев систематически недосыпал, и сегодня десять часов без перерыва пробыл в наркомате. Час тому назад он подписал представление Кулиева к очередному званию и все еще находился под впечатлением документа, который прочел в личном деле Кулиева. Он касался отца Мехти Джафаровича. Джафар Кулиев работал желонщиком на романинском нефтяном промысле в Баку. В 1902 году он примкнул к рабочему движению и за короткий срок из неграмотного малоквалифицированного рабочего превратился в активного общественного деятеля, читающего Маркса, Ленина. За свою энергию, принципиальность Джафар Кулиев пользовался большим уважением бакинских рабочих. Но ему не пришлось дожить до торжества дела социализма. Он был убит подкупленными мусаватской полицией бандитами. Трудно пришлось матери Мехти с тремя малолетними детьми, но товарищи мужа помогли ей материально, а вскоре в Баку установилась Советская власть. Мехти окончил среднюю школуг затем институт. Поработал по специальности несколько лет, а потом по комсомольской мобилизации пошел па службу в органы ОГПУ.

Румянцев думал о том, что многое Кулиеву дано от отца. Мехти Джафарович всегда брался за самые тяжелые дела и с успехом их заканчивал. Интересно, как у него дома.

Незаметно Румянцев подошел к дому Кулиева. Дверь открыл сам Мехти Джафарович.

— О, это вы, — Мехти с радостной улыбкой пожал протянутую ему руку.

Через открытую дверь, ведущую в комнаты, Румянцев видел, что просторная квартира обставлена по-европейски, но, несмотря на это, чувствовалось, что здесь живут кавказцы. Для того чтобы убедиться, достаточно было взглянуть на мангал[9] в углу и большой глиняный кувшин, в котором обычно хранят в азербайджанских домах воду для питья. С кухни доносился еле уловимый аромат восточного печенья, приготовляемого на бараньем сале.

Румянцев и Кулиев расположились в гостиной за круглым столом, покрытым узорчатой скатертью. Румянцев обратил внимание на стоявшую на столе керосиновую лампу из хрусталя. Это был очень красивый старинный осветительный прибор, и хотя теперь в него была вделана электрическая лампочка, оставалось впечатление, что свет излучает горелка.

Мехти достал из шкафа и любовно разложил на столе миниатюры.

— Достались нам от деда жены. Он был образованным человеком, любил живопись.

Неожиданно распахнулась дверь и в комнату вошла девочка лет пяти, с карими глазенками и большой койкой курчавых волос, черных и блестящих, точно таких:, как. у отца.

— Папа, мама говорит, что я непослушная. Разве эго верно? — прижалась она к коленям отца, с интересом рассматривая гостя. Чувствовалось, что привела ее сюда, конечно, не столько обида на замечание матери, сколько любопытство, что это за гость, для которого так заботливо готовился чай с ее любимым печеньем.

Сурья, мама права, вот и сюда ты вошла без разрешения. Иди помоги маме, — Кулиев слегка подтолкнул девчушку к выходу. Пятясь к двери, она продолжала рассматривать папиного гостя.

Сергей Владимирович и Кулиев склонились над миниатюрами.

Это были пейзажи. Долины в обрамлении гор, покрытых лесом. Привычные глазу самшит, акации, фиалки, ромашки перемежались с фантастическими деревьями, цветами, животными. Все это было исполнено яркими красками и заключено в тончайший орнамент.

— Какое мастерство! Посмотрите на серебряные облака. А как искусно вырисованы на стройном стебле тончайшие, словно прозрачные листья и нежные цветы, а этот полутигр-полугазель, как красиво сочетаются в нем основные признаки свирепого хищника и мирного грациозного животного, — восхищался Румянцев, рассматривая одну из миниатюр.

— Эти миниатюры, Сергей Владимирович, приносят мне много радости. Придешь иногда с работы усталый, расстроенный, сядешь за них и сразу все забываешь. Я каждый раз нахожу в них все новые и новые удивительные линии и краски.

— Торопитесь, Мехти Джафарович, наслаждаться искусством. Скоро мы не будем иметь для этого времени, — сказал Румянцев, бережно укладывая миниатюры.

— Сергей Владимирович, вы имеете в виду надвигающуюся войну?

— Активность фон Шёнгаузена — дурное предзнаменование. Мы встали лицом к лицу с абвером. Они торопятся здесь, как и на западных границах. Взрыв не за горами.

— Мы первыми чувствуем всегда приближающуюся войну.

— И это обязывает нас быть не менее активными, чем противник. Как дела с Казанцевым?

Кулиев посмотрел на часы.

— Час тому назад Казанцев должен был познакомиться с Серебряковым, установить с ним деловой контакт. Это будет неожиданностью для режиссера. Его немцы не использовали с времен первой мировой войны.

Раздался телефонный звонок. Мехти Джафарович поднял трубку и после первых же слов тревожно взглянул на Румянцева. Тот сразу понял — случилось что-то неприятное.

— Серебряков после посещения его Казанцевым застрелился.

— Не захотел изменять Родине, — Румянцев встал с места и заходил по комнате. — Когда вы должны встретиться с Казанцевым?

— Завтра в десять утра.

— Надо найти возможность повидать его сегодня. Интересно узнать, как вел себя с ним Серебряков. Пусть Казанцев сообщит о случившемся Шёнгаузену по рации. Обеспечьте появление в газетах извещения театра о смерти Серебрякова. Надо, чтобы немцы не усомнились в сообщении Казанцева.

— Сейчас же дам знать Казанцеву о необходимости увидеться сегодня.