Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - Маккормак Эрик - Страница 48

• Предыдущая
• 48/51
• Следующая

И не забыть мне, как однажды я проснулся посреди ночи в ужасе: мне приснилось, будто мертвая левая рука сомкнулась на горле Марии, и я не могу ей помешать. Сон был настолько реален, что я включил свет и осмотрел ее горло – нет ли синяков. Мария тоже проснулась.

– Что такое? – спросила она.

– Всего лишь сон, – сказал я, но после этого я боялся заснуть во второй раз.

Комета Забрински мелькнула и полетела дальше. Астрономы были разочарованы. По-видимому, комета не желала иметь ничего общего с нашим миром. Она обошла Землю по дальней орбите, невидимая для невооруженного глаза, и канула во тьму.

Кошмары вернулись, страшнее прежнего. Раз проснувшись, я боялся снова погрузиться в сон. Многие ночи я проводил на диване, читая и дожидаясь рассвета. Маленькие печальные пташки вновь появились в уголках Марииных глаз. Она просила меня сходить к доктору Лю. Я отказался.

Однажды в постели, вскоре после полуночи, я включил лампу и разбудил Марию.

– Что такое? – спросила она.

– Послушай, – сказал я. – Мужчина стоит спиной к лесу. На нем старое пальто. Он смотрит в объектив ящичного фотоаппарата. Он снимает мужчину и женщину, которые стоят перед мотелем. Рядом – старомодный автомобиль. «Улыбочку», – говорит он и щелкает затвором.

Теперь Мария проснулась окончательно. Фотография родителей стояла на комоде у кровати. Она посмотрела на снимок и перевела взгляд на меня.

– Кто держит фотоаппарат? – спросила она. – Кто сделал этот снимок?

– Я сам, – ответил я.

Выражение ее лица невозможно было разгадать.

– Сон, – сказала Мария. – Сны бывают такие странные.

– Это не было похоже на сон, – возразил я.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

– Это было больше похоже на воспоминание, чем на сон, – сказал я. – Возможно ли, что это – воспоминание?

Мы оба лежали на боку, лицом друг к другу. Мария положила руку мне на плечо.

– Эндрю, Эндрю! Нельзя об этом думать. Фотография сделана еще до твоего рождения. Как мог ты оказаться там? Задай себе простой вопрос. Кто угодно мог сделать этот снимок. Люди часто просят какого-нибудь прохожего сфотографировать их.

– Скорее всего, ты права, – признал я. – Но хотелось бы знать наверное.

Мне показалось, она встревожилась, когда я произнес эти слова.

Через несколько дней, за утренним кофе, Мария, сидевшая напротив меня, сказала вдруг два слова: «Алатырь Тристесса».

Я чуть не поперхнулся. Это имя я никогда не упоминал при ней. Мария смотрела на меня в упор.

– Расскажи мне про Алатырь Тристессу.

– Откуда ты узнала про нее? – спросил я.

Веки Марии дрогнули, как бывало, когда ее что-то смущало.

– Ты звал ее во сне, – сказала она.

Я не поверил. Впервые с того дня, как Мария вернулась в мою жизнь, я не поверил ей. В ту минуту упорная идея зародилась во мне: Марии Хебблтуэйт доверять нельзя. Возможно, какие-то слухи дошли до нее. Я подумал даже, не связалась ли она с Гордоном Кактейлем. И теперь все вызывало во мне подозрение. Быть может, она лишь прикидывается, будто не замечает моих изъянов, моей изуродованной руки, чтобы выманить у меня мои тайны. Может быть, подобно Тристессе, она с самого начала слишком много знала обо мне – гораздо больше, чем я думал. Может, и в парке в тот день она оказалась не случайно. Может, все эти годы она выслеживала меня!

Я знал, что мое лицо резко побледнело, но постарался скрыть от Марии свое потрясение, свои страшные мысли.

– Я не хочу говорить о Тристессе, – сказал я. На лице жены проступили тревога и обида.

Итак, кошмары вернулись, и я утратил доверие к Марии. Это было само по себе достаточно скверно. Однако теперь меня пугало нечто более ужасное – «сучек». Да, спустя столько лет я уверился, что пятно вернулось и вновь преследует меня. Я еще не видел его, но чувствовал: оно рядом и готовится нанести удар. Весьма неприятное ощущение.

В сырую октябрьскую субботу мы с Марией сидели на балконе й любовались Праздником урожая. В последнее время мы почти не разговаривали, и теперь тоже сидели тихо, завернувшись в одеяла и попивая горячий сидр. Парад развалился на жалкие кучки людей. Поневоле проникнешься сочувствием к марширующим оркестрам и тамбурмажорам, которых холодный дождь превращает в марионеток.

И вот, когда мы так сидели на балконе, я увидел, как оно надвигается издали – черная фигура, мерцая и рыча. Я вцепился в перила балкона и собрался с силами.

– Что случилось? – спросила Мария. Она смотрела в ту же сторону, что и я. – Что там такое? Что ты видишь? – Наши взгляды соединились в одной точке. – Я ничего особенного не вижу, – сказала она. – Просто еще одна группа, замыкающая.

Я всмотрелся – конечно, Мария была права. То было не мое пятно, а еще одна группа участников парада: их черные плащи блестели от дождя. За рычание я принял трубный рев, сопровождавшийся барабанным боем.

Но тут я разглядел, кто шагает в этой процессии.

Они были одеты примерно так же, как в тот день, много лет назад, когда шагали на стровенское кладбище. В длинных черных плащах, только на сей раз головы непокрыты, вопреки дождю и ветру. Они шли по четыре в ряд, били в литавры, полковые барабаны, кто-то играл на трубе. Они шагали неровно, и музыка больше походила на шумное сопение огромного зверя.

Даже с расстояния в пятьдесят ярдов я безошибочно узнал кое-кого из жительниц Стровена, хотя не видел их столько лет: миссис Маккаллум, жену пекаря, миссис Гленн из аптеки, миссис Дарвелл из бакалейной лавки. Все трое прижимали к губам трубы.

Группа приблизилась, и я с удивлением разглядел в ней мужчин Стровена. Они были одеты в черные плащи и били в барабаны. В их числе были и директор стровенской школы, и мэр Клюз, и Джейми Спранг, и констебль Мактаггарт, и даже доктор Гиффен в черной шляпе с черным пером. Дальше, тоже с барабаном, – коротышка-портье из отеля «Блуд» с черным козырьком на носу, а за ним – женщины из бара с трубами в руках. Потом снова большой отряд мужчин – команда «Камнока», и среди них капитан Стиллар с деревянным ящиком под мышкой, и Гарри Грин, который на ходу успевал читать книгу, положив ее на барабан. В хвосте этой группы, играя на трубе, шла старая вдова, которая некогда зарычала на меня. Дальше – жители острова Святого Иуды. Я узнавал всех: семья Чэмпенов в полном составе, включая кошку Софи, на плече у миссис Чэпмен; Мозес Аткинсон, чья борода свисала на барабан; сухопарая фигура дяди Нормана; доктор Хебблтуэйт с сигаретой; миссис Хебблтуэйт, мой заклятый враг, непреклонно дудящая в трубу; мистер Ригг, могильщик, и его жена Марта – она придерживала трубу возле рта с помощью мундштука из костей; наконец, комендант Боннар – он слегка покачивался на ходу.

Что удивительно – никто из участников процессии не постарел, все выглядели в точности такими, какими я запомнил их много лет назад.

Потянулся отряд монахинь, узкие тоннели их капюшонов продолжались трубами; среди них наверняка шла и сестра Роза из Дома Милосердия. Потом, громко дудя, прошествовала Катерина Кливз, а рядом с ней шаркала Алатырь Тристесса. Еще одна старая женщина, примотавшая трубу к своим губам проволокой, чтобы освободить руки для вязания, – служащая из мотеля, затерянного в снежных горах; с ней вместе – медсестра из больницы Инвертэя, и следом доктор Бёрнз с литаврами и доктор Гордон Кактейль, согнувшийся под тяжестью барабана размером с бочонок.

Шум достиг пика, приблизилась последняя троица. Полноватый лысеющий мужчина, игравший на малом барабане одной рукой, затянутой в перчатку. И с ним две женщины – та, что пониже ростом, играла на трубе, а высокая несла знамя.

Не этих ли троих я всегда ждал? Напрягая зрение, я пытался рассмотреть их лица, но пронзительный ветер резал глаза, и я никак не мог увериться. И тут я разглядел у них за спиной еще один силуэт, одетый в черное, угрожающий – и понял, что этот черный готов истребить их всех. Еще миг – и будет поздно.

• Предыдущая
• 48/51
• Следующая