Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - Маккормак Эрик - Страница 36

• Предыдущая
• 36/51
• Следующая

Он хлопнул себя по бедру и одним глотком осушил стакан.

– Но, может, я не вполне правильно понимаю Моролога. Большинство идей он заимствует у древних греков, так что мне пришлось немало часов посидеть над ними.

И он пустился рассказывать мне о тех книгах, которые он изучил, пытаясь постичь Моролога. Если б я не был так давно знаком с Гарри, я бы не поверил, что обычный моряк способен на такую учёность. Имена древних слетали с его языка легко, словно имена близких знакомых: Ксенофан из Колофона, Гермес Трисмегист, Мегасфен («Он писал о странных верованиях своего времени, а среди них были и очень странные, Энди»), Птолемей, Зенон, Фемистокл («Этот человек не любил ложиться спать по ночам – он говорил, что сон есть род смерти и сновидения открывают дверь в иной мир»), Платон, Гераклит, Эмпедокл из Агригента, Анаксагор («Он верил в бесчисленное множество обитаемых миров, Моролог несколько подпортил эту картину со своим Вторым Я»), Ориген, Заратустра, и главным образом – Пифагор («Это он первым сообразил, что в основе человеческого разумения лежат числа») [15].

Гарри все говорил и говорил о своих исследованиях. Я снова превратился в мальчика на борту «Камнока» – уселся поудобнее и расслабился. Ничто больше не давило на меня. Гарри задавал вопросы и сам же отвечал на них.

Время летело незаметно.

– Весла господни! – воскликнул он вдруг: в глаза ему бросились висевшие на стене часы. – Как всегда, Энди, ты уж сумел меня разговорить. – Он поднялся. – Пора мне ехать. Самолет вылетает через два часа.

Я пытался уговорить его, зная, что задержаться Гарри не может. Я и хотел, чтобы он остался, и не хотел этого: будь у него в запасе время, он бы слишком многое узнал обо мне. Провожая его до двери, я огорчался, потому что Гарри Грин был последней ниточкой, связывавшей меня с тем, что я мог назвать детством или невинностью. И все же я легко отпустил его.

Такси ждало у входа, мотор работал. Снег валил гуще. Мы немного постояли в холле.

– Ужасное место! – проворчал Гарри. – Как ты выносишь этот северный климат? На этот раз мы снова идем на Арувулу. Помнишь? Тот остров, откуда капитан Стиллар много лет назад привез жену. Сейчас он был бы разочарован: старинные обычаи забыты. Даже татуированной женщины нигде не увидишь – только на его картинах.

– Что сталось с этими портретами? – спросил я. – Кроме тех, которые ты оставил себе.

– Он просил меня сжечь их после его смерти. Они хранились на складе, целая груда. Несколько портретов я отложил для себя. Думается, он не был бы против. А остальные снес к морю, как он просил, и разложил здоровенный костёр. Жуткое было зрелище, когда они принялись извиваться в пламени, словно живые.

Мы вышли на улицу, и Гарри сел в такси. Попросил водителя подождать, и опустил стекло. Его дыхание струей устремилось мне в лицо.

– Помнишь, Энди, я обещал, что когда-нибудь укажу тебе путь в рай? Пока что я не узнал этого пути, но я еще найду. Я не сдаюсь. Надо лишь внимательнее читать Моролога.

– Не беда, Гарри, – сказал я, улыбаясь его энтузиазму.

Он понял, что означала моя улыбка.

– Почем знать? Если найду, сразу же напишу тебе. – Его неистовство иссякло, Гарри выглядел усталым и печальным. Он протянул руку и сжал мне пальцы.

– Моряки не умеют прощаться, ты ведь знаешь, – буркнул он. – Но я хотел тебе сказать, ты мне вроде сына. Я всегда помню о тебе.

Он выпустил мою руку, поднял стекло, и такси тронулось. Я вернулся в холл и проводил глазами машину, которая выехала с дорожки на убеленную улицу. Снег лежал плотным тяжелым покровом, на окнах внизу намело игрушечные сугробы, как на старинных рождественских яслях.

Такси медленно растаяло в дальнем конце улицы, а с ним – и мои воспоминания о том, кем я был когда-то. Я словно поймал на миг тень самого себя на дальнем берегу, и эта тень навеки растаяла. Я медленно поднимался по лестнице в свою квартиру, и никогда еще мой дом и вся моя жизнь не казались мне такими пустыми.

Через год после визита Гарри Грина я предпринял паломничество в Стровен. Не знаю, зачем, – может, инстинкт, побуждавший вернуться в родное гнездо. Не знаю также, что я ожидал там найти.

Я покинул Камберлоо в конце марта. В Онтарио еще лежал снег, но с юга надвигалась весна. Перелет был ночным, и мы приземлились в Лондоне около восьми утра.

Бесснежный пейзаж. Далеко внизу в редких лучах солнца автомобили блестели и переливались, словно в путь выступила армия жуков.

В Хитроу я взял напрокат машину и двинулся на север. Ясная погода продлилась недолго, дождь вступил в свои права, повис серой пеленой под низкими угрюмыми небесами. Спешить я не собирался, ехал по медленной полосе. Дождь и оседавший на окнах туман мешали разглядеть окрестности. Иногда я останавливался заправиться и поесть сэндвичей, вкусом не отличавшихся от бумаги, в которую они были завернуты.

На закате я пересек Границу и начал соображать, где проведу ночь. Я съехал с шоссе на узкую извилистую дорожку, что вела к приземистым холмам горной страны. Остановился я в придорожном мотеле, именовавшемся «Таверна „Катти-Сарк“», – приземистом строении с беленым фасадом. Снял номер, съел ужин, лег спать. Мне снилось, что я веду машину.

Наутро я поднялся с первым лучом солнца и выглянул в окно. Я ожидал увидеть горы, но за густым туманом с трудом различал парковочную площадку. Я простоял у окна долго, вспоминая детство. Спустя какое-то время оделся и позавтракал. К тому времени, как я доел, туман рассеялся настолько, что я, расплатившись по счету, двинулся дальше на северо-восток.

Первые два часа пути дались нелегко. Сквозь туман я различал дорогу на пятьдесят ярдов вперед, но шоссе так часто поворачивало и на нем встречалось столько подъемов и спусков, что я напрягался, пытаясь предугадать их. Иногда ниоткуда возникал легковой автомобиль или грузовик – словно только что материализовался – и с воем пролетал мимо.

К полудню мир начал обретать форму, и вскоре стало ясно видно во все стороны. Я уже далеко заехал в горы и приближался к Стровену. Теперь я узнал дорогу – та самая, по которой давним утром громыхал автобус, увозя меня прочь.

Неподалеку от Стровена на обочине появились огромные желтые знаки: «Опасность… Конец пути… Проезда нет». Я подъехал к передвижному домику с надписью «Охрана» и военным щитком: «Саперы». Дальше дорога была заброшена, заросла сорняками. Я припарковался. Несколько ошеломленный на вид юный солдат распахнул дверь домика, поправляя на голове берет. Спал, наверное.

– Я хочу проехать в Стровен, – сказал я.

– Невозможно, – ответил он. – Запретная зона.

– Почему?

– Вся земля вокруг города в любой момент может обрушиться. Там большая дыра. Проезд запрещен.

– Я приехал издалека, – сказал я. – Я жил тут прежде.

Он видел, как я разочарован.

– В самом деле? – переспросил он. – Послушайте, может, не следовало вам говорить, но большой беды не вижу. – Он ткнул пальцем вдоль заброшенного шоссе. – Примерно в полумиле отсюда будет проволочная ограда. Она под напряжением. Тянется вокруг всего Стровена. Если хотите, можете обойти город снаружи. Инженеры тоже так делают, когда приезжают осматривать местность. Если пойдете вдоль ограды, она вас выведет к Кэрн-Хед, а оттуда вы увидите сверху весь город. Погодите минуточку. – Он сходил в дом и вынес мне бинокль. – Возьмите напрокат.

Я поблагодарил солдата и повесил бинокль себе на шею.

Я пошел по дороге и вскоре оказался у изгороди, о которой он говорил. Прочная металлическая сетка высотой примерно в десять футов была обмотана наверху петлями колючей проволоки. Через равные промежутки к ограде крепились маленькие металлические значки с надписью «ОПАСНО – ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ».

Я взобрался на низкую каменную приступку, которой заброшенная дорога была окаймлена с восточной стороны, спрыгнул на болотистую землю и пошел вдоль ограды. К сожалению, я не прихватил с собой сапоги: здесь было сыро, и ботинки скоро промокли насквозь. По крайней мере пальто оказалось достаточно теплым, и мне было приятно брести на свежем воздухе по тем местам, где я гулял много лет назад.

• Предыдущая
• 36/51
• Следующая