Первая труба к бою против чудовищного строя женщин - Маккормак Эрик - Страница 20

• Предыдущая
• 20/51
• Следующая

– Так вот, молодой человек, я не подвергал вас допросу и не намерен этого делать, – заявил он. – Уж мне ли не знать, какие проблемы бывают между супругами. Но хотелось бы надеяться, что ваша тетя Лиззи понимает: если нечто подобное повторится, я никак не смогу и дальше умалчивать. Придется известить коменданта. – Он глубоко затянулся, сощурив голубые глаза от едкого дыма. – Весьма прискорбно, что все произошло именно сейчас, когда вы приехали на остров. Но беспокоиться не следует. Может, все еще образуется, – добавил он.

В послеполуденную жару мы с доктором Хебблтуэйтом устремились обратно в коттедж, провожая тележку, которую толкали двое солдат. Дядя лежал в тележке, бодро и слегка фальшиво напевая. Яркие лучи солнца играли на его забинтованной голове, на белом врачебном халате доктора Хебблтуэйта, на алых мундирах солдат, на мухах, что вились вокруг нас, словно искрящийся дым. А настоящий дым поднимался от сигареты доктора, который постоянно от нас отставал.

Издали я разглядел у калитки тетю Лиззи. А когда мы подошли ближе, дядя приподнял голову и тоже увидел ее. Он помахал ей рукой. Наверное, тетя решила, что дядя просто отгоняет мух. Она не сразу догадалась помахать в ответ.

Когда мы добрались до калитки, дядя окликнул ее:

– Лиззи! Лиззи! – и протянул руку ей навстречу. Тетя помедлила, но все же вложила свои пальцы в его ладонь, и дядя поднес их к губам. – О, Лиззи! Как хорошо дома! – сказал он. Глаза тети расширились.

Солдаты, маневрируя, подкатили тележку к парадной двери. Подоспел слегка запыхавшийся доктор Хебблтуэйт.

– К ногам еще не вернулась чувствительность, – предупредил он Лиззи. – Восстановится через несколько дней. Он не помнит, что с ним произошло. Его разум – tabula rasa [10]. Все происшествие стерто полностью. Надолго ли – остается только гадать. Но, вероятно, довольно скоро он кое-что припомнит. Или все. Обычно так и бывает с амнезией.

Тетя Лиззи вдумчиво кивала.

Солдаты внесли дядю в дом и положили на кровать. Доктор Хебблтуэйт еще раз осмотрел пациента, а тетя Лиззи уже суетилась рядом с ним, поправляя подушки. Дядя Норман не сводил с нее глаз и улыбался. Она неуверенно улыбалась в ответ.

Я внимательно следил за ними. Я понимал, что события складываются очень странно.

Вот так мой дядя Норман с улыбкой на устах вернулся домой к своей убийце.

В последующие дни я уже готов был поверить, что попытка убийства была каким-то недоразумением – тетя стала такой ласковой, такой любящей. Она срезала красные и желтые цветы со своей любимой клумбы и к радости дяди расставляла их вокруг его постели. Кормила его как маленького ребенка, с ложечки, маленькими кусочками нарезала для него мясо. Трижды в день обмывала все его тело. розовой водой. Перед этим она наглухо закрывала дверь спальни, но сквозь филенки я слышал довольное хныканье, сопровождавшее этот обряд.

Во второй половине дня мы с Лиззи посвящали часок пропалыванию дядиного огорода. Телескоп мы перенесли в дом и поставили возле кровати, чтобы он мог наблюдать за ночными небесами через окно. Дядя за все благодарил нас, хотя явно перестал относиться к двум главным делам своей жизни с прежней одержимостью.

В сущности, это был другой человек. Лед в светло-голубых глазах растаял без остатка. Губы научились улыбаться, и улыбка уже выглядела естественной. Свою речь он пересыпал поговорками – тоже нечто прежде немыслимое. Однажды я вошел к нему, и дядя увидел, что я зацепился штанами за колючий кустарник. Он посоветовал:

– Попроси, чтобы Лиззи сразу же зашила. Сапоги смазаны – и дыры замазаны.

А как-то поутру, когда я сидел у окна, любуясь видом на океан, он сказал:

– Смотри-смотри, Эндрю. Такой вид за деньги не купишь.

И он не скрывал нежности к Лиззи. «Старушка», звал он ее, протягивая руки, норовя притронуться к ней, как только она подходила к его постели. Если жена заговаривала с ним, Норман смотрел ей в глаза, не отрываясь, весь уходил в слух.

И со мной дядя охотно общался.

– Посиди со мной, Эндрю, – подзывал он и принимался расспрашивать о Стровене и приключениях по пути на остров Святого Иуды – обо всем, что прежде его ничуть не интересовало. О моей матери он тоже спрашивал.

– Она была прекрасная женщина, – вздыхал он. – Они с Лиззи такдружили. Их мать умерла молодой, и девочки растили друг друга. И в школу ходили вдвоем, и все делали вместе. Жаль, что пришлось увезти Лиззи так далеко. – Но тут он просиял улыбкой. – Зато теперь ты приехал к нам, Эндрю. Мы уж постараемся, чтобы тебе здесь было хорошо.

Он спрашивал Лиззи о других островитянах, с кем они были знакомы прежде, пока он от всех не отгородился. Его самого вроде бы удивляло, как он мог превратиться в угрюмого отшельника.

– Понятия не имею, что на меня нашло. Дай только поправлюсь, и буду провожать тебя в город всякий раз, Как пойдешь за покупками.

Тетя ободряюще улыбалась.

Однажды вечером, когда упала тьма (это была пятница), мы с Лиззи сидели у его постели, и дядя рассказывал мне о своем хобби.

– Знаешь, что я высматриваю по ночам, Эндрю? Метеоры. Небеса здесь такие прозрачные, можно разглядеть метеоры, которые никто больше в мире не увидит. Обычно их замечают, лишь когда они вспыхивают и погибают в земной атмосфере. – Он перевел взгляд на жену. – Сам не знаю, почему они меня так привлекают, Лиззи. Холодные, одинокие. – Глаза его сияли от любви к ней. – Принеси мою книгу, Эндрю, – попросил он. – Ту, которая называется «Небесный мусор».

Я взял книгу с каминной доски и передал дяде. Он открыл ее на фотографии метеора.

– Вот видишь, – сказал он, – выглядит, словно обычный камень, какие валяются у нас на огороде.

И тут, едва дядя произнес «камень», он вдруг прищурился. Помолчал; глаза его затуманились. Это слово пробудило в нем воспоминания.

– С тобой все в порядке? – забеспокоилась Лиззи.

– Просто пытаюсь сообразить, как это я ушиб голову, – сказал он. – Помню, как вышел в огород. Выпалывал сорняки на картофельной грядке. Дальше – пустота.

С разговора о камнях все и началось. С этой минуты – ив пятницу вечером, пока я сидел с дядей, и днем в субботу – я видел, как он озабочен, как напряженно размышляет.

В субботу я сидел с ним, а Лиззи готовила ужин. Дядя помолчал, потом с улыбкой оглянулся на нее.

– Прости, Лиззи, сегодня вам с Эндрю невесело со мной. Просто я пытаюсь вспомнить. Словно что-то вертится на кончике языка. Знаешь, как это выводит из себя.

Если б я мог отговорить его, убедить не думать об этом… Покушение превратило дядю в нормального человека, всех нас троих – в счастливую семью, о какой я всегда мечтал.

Память вернулась к нему, целиком и полностью, в ночь субботы, сразу после полуночи. Дядин голос пробудил меня от глубокого сна. Я вскочил и приник к вентиляционной решетке внизу двери.

Дядя Норман, раздетый догола, влачил свое тело огородного пугала и бессильные ноги по залитому лунным светом полу. Лиззи, тоже голая, стояла над ним и смотрела. Лицо ее было каменным.

– Выпусти меня, – твердил дядя низким голосом прежнего Нормана. – Выпусти меня отсюда!

Он добрался до парадной двери и распахнул ее. Выполз во двор; тетя шла за ним. Я выждал чуть-чуть и перешел в гостиную, к открытой двери. Оттуда мне было их видно.

Над их головами, посреди неба с мириадами холодных звезд, висела огромная луна, а ее горные хребты были отчетливо видны. Дядя полз к калитке, лунный свет искажал, уродовал его силуэт на каменной дорожке. Пока он возился со щеколдой, Лиззи озиралась. Она никуда не спешила. Наконец подобрала зазубренный осколок лавы – один из тех, что украшали ее клумбу.

Дядя не оставлял отчаянных усилий отпереть калитку до того самого мгновения, когда камень обрушился на его череп. Он распростерся плашмя, прикрывая руками голову в тщетной попытке ее уберечь. Камень глухо бил снова и снова, и я различал два типа ударов – то по рукам, то по черепу. С десяток таких звуков, пока дядя не замер. Еще один, последний удар – и камень словно прилип к его черепу, как намагниченный.

• Предыдущая
• 20/51
• Следующая