Служба - Воронов Владимир - Страница 53

Самое яркое впечатление от фигуры министра именно его неяркость. И столь же ярко выраженное стремление держаться не на виду, за кулисами. Такое ощущение, что излюбленная среда его обитания — тень кулуаров и кабинетный полумрак. Он бежит от софитов, едва давая себе труд скрыть откровенное презрение к прессе, давая по закрытости фору едва ли не всем прочим секретным и не очень чиновникам вместе взятым. Он просто неосязаем — как туман. Кажется, даже непрозрачно-толстенные стекла его очков — та же броня в стремлении отгородиться от яркого, пестрого и чуждого мира. В его редкой дежурной улыбке никогда не сверкнет искра чувства, теплого и веселого лукавства, не говоря уж об искренности. Он так скользок, что даже и не знаешь, за что можно зацепиться. Редкие интервью — набор общих фраз и штампов, лишенных всякой эмоциональной окраски, а порой и видимого смысла. Его речь поразительно скупа, суха, бледна, обтекаема и трудновоспринимаема на слух. Впрочем, на бумаге его слова столь же лишены блеска, яркости и образности, академично сухи и невыразительны. Таков стиль? Но стиль — тот же человек, та же характеристика!

И не так уж прост хозяин высотки на Смоленской площади: прежде, чем дойти до «канцлерского» чина, прошел всю бюрократически-карьерную лестницу — с самой первой ступеньки. И всегда и везде он удивительно органично вписывался в эту самую номенклатурную вертикаль — при Хрущеве и Брежневе, Андропове и Черненко. Вписался и в горбачевское Политбюро, и в ельцинское! Единственный, кроме самого Ельцина, человек из Политбюро ЦК КПСС, сумевший удержаться у скользкого и опасного кормила российской власти. Бесцветен, точнее, прозрачен аки кристалл: на красном фоне красный, на белом — белый?

О жизненном пути будущего министра сведения можно почерпнуть лишь из скупых официальных справок. Сам герой на сей счет отчего-то очень не любит распространяться: ни про родителей, ни про трудное (или, напротив, веселое) босоногое детство пока из него никто и слова не вытянул. Странно все это. Но тоже интересно, ибо напрашивается вывод: если человек столь скрытен, значит, есть что скрывать, имеется, как говорят британцы, «скелет в шкафу»?

Неизвестность обычно порождает мифы и слухи. Посему в свое время «патриотические круги» усомнились в верности официально указанного в анкете «пятого пункта». Но это уже их проблемы.

Итак, справка: Примаков Евгений Максимович, родился 29 октября 1929 года в г. Киеве. Дальше в официальной биографии провал до 1953-го. И никаких данных ни о социальном происхождении, ни о родителях. Что и породило у западных журналистов легенду о близком родстве с репрессированным в 1937-м известным военачальником Примаковым. Но вот вряд ли кто из потомков того Примакова имел возможность не то, чтобы сделать карьеру, а вообще выжить… Боюсь, самому Евгению Максимовичу столь звучная фамилия на первых порах даже осложняла карьеру, вызывая у кадровиков немой вопрос: «Не родственник ли врага народа?» Известно, что школу Примаков заканчивал в Тбилиси. Причем не простую — знаменитую «русскую». Среди ее выпускников много известных людей. Сам Евгений Максимович однажды среди своих друзей назвал Георгия Данелия — все из той же школы. Близко знавшие будущего «шпиона № 1» и дипломата утверждают: тот период жизни оказал на него сильнейшее влияние, сформировав так называемую «тбилисскую» клановую психологию круговой поруки. Приплюсуем к сему отмеченный многими «колониальный комплекс» ощущающего себя одновременно «белым человеком в Индии» и, в то же время — чужаком на периферии империи (ущербность, которая наиболее ярко и наглядно проявилась у Жириновского). Комплекс заставляет стремиться прочь из колоний, в столицу империи. И, одновременно, ставший близким Восток притягивает — прямиком в московский институт востоковедения. Впрочем, кое-что было и до института: в одной из книг Евгений Максимович упоминает о своем пребывании в военно-морском подготовительном училище. Что там не заладилось с морской карьерой — опять туман. Но не у него одного: его однокашник по училищу — Юлий Воронцов — будущий высокопоставленный советский дипломат. Однокашник, кстати говоря, все по тому же институту.

Институт, между прочим, был очень непростым. Скажем, с улицы туда не поступали. Школьные медали и аттестаты — само собой. Но анкета должна была быть ангельски чистой — уж, пожалуйста, никаких порочащих связей, не говоря про репрессированных среди родственников. Институт создавался под бдительным оком самой компетентной из всех организаций — госбезопасности. По большому счету, он фактическим был одним из ее питомников — на паях с МИДом. Рушилась колониальная система. И советская разведка, дипломатия, международный отдел ЦК позарез нуждались в кадрах востоковедов. Ибо наличного состава явно уже не хватало для борьбы со злобными империалистами на афро-азиатских просторах. Так что студенты-востоковеды находились под неназойливой опекой старших товарищей в штатском. Выпускники института, как правило, направлялись в кадры Лубянки и Смоленской площади. Многие «восточники» дослужились до больших чинов в разведке и генеральских погон, не говоря уж про полковничьи.

Про атмосферу, царившую в заведениях подобного типа, хорошо пишет генерал КГБ Николай Леонов, учившийся в одно время с Примаковым. Все студенческая жизнь «была отравлена премерзостным духом гниющей сталинской диктатуры. Непомерный груз культа Сталина, казалось, сломал хребет нации. Одна за другой кампании морального террора захлестывали наши вузы. Сначала возникло какое-то дело о «моральном разложении» студентов Ленинградского университета…Глумление над людьми творилось страшное…Но самой страшной была кампания борьбы с космополитами. На наших глазах густо мазали дегтем и вываливали в перьях многих любимых преподавателей и профессоров… Мало того, что моральные казни совершались для устрашения, открыто, при всех, нас заставляли принимать в них активное участие». Атмосфера в институте востоковедения мало чем отличалась от мгимовской. И мало кому удавалось сохранить душу незапятнанной. Карьерные вузы плодили не столько исследователей, сколько послушных чиновников-карьеристов. Хорошее распределение мог получить только «позвоночный» человек с мощными связями и умеющий прогнуться перед начальством.

«Трудовой путь начал в 1956 году», после окончания аспирантуры МГУ, — сообщает официальная биография 1990 года. Странно, до этого всегда писали, что тов. Примаков осел на Гостелерадио аж в 1953-м! Что-то с этими тремя годами — 1953–56 — неясно. Во всяком случае кандидатскую степень наш герой получил четыре года спустя после окончания аспирантуры (Тема: «Экспорт капитала в некоторые арабские страны»).

Карьера на Гостелерадио была стремительной: за несколько лет будущий арабист пробежал от корреспондента до заместителя главного редактора главной редакции! Это уже верная номенклатурная тропа. С которой Евгений Максимович уже никогда не сходил. Но на которой без партбилета делать было нечего. А его еще надо было заслужить. Заветный пропуск в большую жизнь вручен герою в 1959-м. Помогли, вероятно, и две вышедшие брошюрки. Первая, 1956 года, что-то про страны Аравии и колониализм. Другая, в соавторстве, «Поучительный урок» — про ближневосточную войну 1956 года. Стоит ли говорить, что сионизму и англо-французскому империализму там досталось на орехи. И с этой тропы обличения мирового империализма и сионизма Евгений Максимович тоже боле никогда не сходит. В конце-концов, разве не она — тропа идеологической войны — привела в 1962-м в еще более почетные номенклатурные окопы — в редакцию боевого органа ЦК КПСС — в «Правду»? И не рядовым репортером — обозревателем. Тут уже за спиной замаячил отдел ЦК — международный.

Обозреватель, заместитель редактора «Правды» по отделу стран Азии и Африки, собкор в арабских странах… 1960-е на Ближнем Востоке — интереснейшее время! Именно тогда Примаков завязывает личные контакты с будущими диктаторами Сирии и Ирака — Хафезом Асадом и Саддамом Хусейном, с лидерами курдских сепаратистов, с палестинскими боевикам и террористами. Надо полагать, что без санкции свыше на столь политически рискованные мероприятия не мог бы пойти ни один советский арабист. Описывая в 1991-м году свою встречу с лидером курдских повстанцев Мустафой Барзани на севере Ирака, Примаков использует любопытное выражение — «я по заданию «Правды» встретился с…». Между прочим, Барзани с 1940-х годов состоял в длительном рабочем контакте с советскими «компетентными органами», много лет провел вместе со своими бойцами в Советском Союзе — его повстанцев пытались задействовать в интересах противостояния с «империалистами». И в то время, когда Примаков мило беседовал «по заданию «Правды» с Барзани, центральное иракское правительство пыталось в очередной раз разгромить курдов. Интересно, где давали такое задание «журналисту» — на Старой площади или на соседней с ней? Уж точно не в редакции! Это выражение — «по заданию «Правды» — мы встретим у Евгения Максимовича еще не раз. По заданию той же «редакции» он встречается с палестинскими лидерами — по чистой «случайности» аккурат в канун «черного сентября» 1970 года — столкновения палестинских боевиков с иорданской армией. По заданию той же инстанции упорно пытается пробраться в Дамаск для встречи с лидерами переворота 1966 года в Сирии. Где и знакомится с Асадом — тогда еще командующим сирийскими ВВС. 1969-й — знакомство с Саддамом, и при любопытных обстоятельствах: «Мой интерес к Саддаму в то время был вызван вполне определенными причинами. Ему… было поручено руководить иракской делегацией в контактах с курдами, а я участвовал в усилиях по приведению сторон к столу переговоров».