Цветок камалейника - Громыко Ольга Николаевна - Страница 44

• Предыдущая
• 44/80
• Следующая

Стерва. На сеновал тебя, как обычную девку, чтобы знала свое место. На цепь, как строптивую суку.

Архайн стиснул зубы и бедра, обуздывая мужское естество. Это всего лишь навязанное зельем желание, побочный эффект «манка», излишнее вхождение в образ…

Обмануть Тварь трудно, но себя — невозможно.

Ей всего три дня.

Ей тысячи лет.

Она воплощение смерти.

Она прекрасна.

Йер открыл глаза.

Изогнутый побег издевательски покачивался над травой. Опять безлистный и совсем короткий. Только направление.

С-с-стерва.

Так и знал! Тварь они проехали. Кончик-почка указывала в обратную сторону, разве что чуть-чуть отклонившись от предыдущей линии. Вероятно, мерзавец жрец (жрецы?) тоже не сидел на месте.

Архайн с ненавистью выдернул побег, скомкал, испачкав ладони похожим на кровь соком, и припечатал сапогом.

Отразившееся на лице жреца разочарование совершенно не вязалось с произошедшим на глазах у парней чудом.

— Что-то не так? — осторожно спросил Джай.

— Я думал, после второй инициации Госпожа станет ко мне благосклоннее, — со вздохом признался мужчина. — Но она снова не пожелала открыть свое местонахождение…

— Все они, женщины, такие, — философски заметил горец. — А что такое инициация?

— Обряд обретения силы. Всего их пять, первая происходит одновременно с рождением, остальные проводят жрецы. Вторая была этой ночью, я ощутил ее, когда искал вас.

— Беспокоился, э? — заулыбался горец.

— Хотел убедиться, что вы не собираетесь выдать меня селищанам, — холодно осадил его жрец.

— Значит, ребенка кто-то уже нашел? — сообразил Джай.

— Угу. — Мужчина рассеянно коснулся вытянувшегося над землей побега — блекло-розового и полупрозрачного, словно у проросшего в подвале картофеля.

— Тебя что-то смущает?

— Проводить инициацию на третий день очень опасно, ребенок может лишиться рассудка. Полагается выждать хотя бы семерик, а лучше месяц. Жрец, который заставил ее пойти на такой риск, сам вызывает у меня подозрения.

Учитывая, что седовласого тоже сложно было назвать нормальным, Джай искренне посочувствовал Твари.

— Но она не свихнулась?

— Нет. Это было бы равносильно смерти, а ее я почувствую сразу. Обряд прошел успешно.

— Ладно. — Обережник вернулся к костру за кружкой. После перечного хлебца щипало не только в горле, но и в носу. — И что нам теперь делать?

— Искать. Она где-то там. — Жрец поднял голову и ткнул пальцем — прямо в Тишша, любопытно прислушивающегося к разговору.

— Мяу, — глубокомысленно сказал кошак.

— Тишш! — возмутился ЭрТар. — Когда ты успел ее сожрать?!

— Мя-а-ау?!!

Мужчина легонько хлопнул корлисса по боку, заставив посторониться. Судя по солнцу, идти на сей раз предстояло на юг.

— Направление изменилось. Видимо, ее куда-то везут и не очень далеко от нас, иначе это не было бы так заметно.

— Слушай, — вспомнил ЭрТар. — А как йеры ищут Тварь? Тоже садовничеством занимаются?

— Да. — Жрец бережно развернул побег, чтобы тот рос в сторону березки, по которой потом сможет взобраться. — Они нашли какой-то способ притворяться нами. Вроде бы на это способны только Приближенные, посвятившие себя Темному, и то не все… но хватает и этого. Мы все уже перепробовали, чтобы закрыть ее от лживого зова, но бесполезно.

— А что, если нынешним жрецам это удалось? — осенило Джая. — Потому-то ты и не можешь до нее достучаться, тваребожец?

— Хотелось бы верить. — Седовласый немного повеселел и взял у ЭрТара хлебец. — И не называйте меня тваребожцем. Меня зовут Брент.

— Вспомнил?

— Напомнила. Собирайте вещи и пошли, если идете.

На крыльце торчал уже другой обережник, так же размеренно двигающий челюстями и плюющийся шелухой. Этот хотя бы заметил йера и, поперхнувшись, вытянулся в струнку, рассыпав семечки. У его ног тут же с кудахтаньем засуетился петух управника, подзывая ринувшихся со всех сторон кур.

Архайн брезгливо дернул уголком губ, проходя мимо, к двуколке. Легонько постучал пальцем по прутьям стоящей в ней клетки, и голубь ответил ему взглядом, более приставшим разбуженной цепной собаке.

Даже голуби у обережи были толстые и наглые, мерзкого сизого цвета. При храме тоже разводили почтовых птиц, черных и белых — для разных вестей. Но, как ни досадно, быстрее и лучше всего послания доставляли такие вот беспородные твари, возвращавшиеся в родную голубятню через все Царствие. Их даже порождения приграничных лесов почему-то не жрали. Видать, боялись отравиться.

Йер открыл клетку и, загнав голубя в угол, сгреб в горсть. Символ супружеской любви злобно клюнул его в палец. Он не ел с вечера, и ему чхать было на Архайнову серьгу.

Приближенный, беззвучно скривившись, поскорее вытащил сизаря из клетки и переложил в другую руку, лапками кверху. Он мог заставить проклятую птицу издохнуть на лету, но не послушно сесть к нему на палец. Интересно, как это удается жрецам? Перед ними любая тварь хвостом виляет, причем безо всяких ирн.

Пришлось ограничиться вырванным из хвоста пером. Когда Архайн вернется в храм, он прикажет, чтобы ему подали этого гада на завтрак, тушенного в белом вине. Будем надеяться, к этому времени перо не отрастет.

Перевернутый голубь слегка одурел и безропотно позволил привязать к красной лапке свернутую в трубочку записку. Новости, конечно, не ахти, но, по крайней мере, удалось отсечь кусок Царствия, где Твари точно не было. Теперь главное туда ее не пустить, чем и должны заняться получатели.

— Лети, паршивец. — Йер высоко подбросил птицу, хотя куда охотнее наподдал бы ей ногой.

Голубь, очнувшись, суматошно затрепыхал крыльями, описал круг над двором, и на плечо Архайну прощально шлепнулось черно-белое напутствие. Среди простого народа оно считалось знаком благоволения самого Двуединого, но йер его не оценил — в отличие от сдавленно хрюкающего обережника. Не удержалась от улыбки и проходящая мимо забора девушка с корзинкой.

Архайн улыбнулся в ответ и поманил ее пальцем. Девичье личико выбелило тихой паникой, но селищанка покорно открыла калитку и подошла к йеру. Тот оценивающе провел ладонью по нежной щечке, а от нее вниз по горлу, к острому уголку выреза. Отвар ринны, «мужского корешка», который Архайн выпил перед «манком» — желание вместо любви, ненависть вместо страсти, холодный расчет вместо преданности, — все еще давал о себе знать.

Девушка задрожала, в уголках глаз набухли слезинки, но она так и не произнесла ни слова — даже когда руки йера безжалостно рванули с ее плеч праздничное, вышитое и надетое для жениха платье.

Отказать Приближенному не смеет никто. А пребывает ли с ним в этот момент Двуединый — узнать невозможно…

В жизни Джая наступила если не белая полоса, то серая — дорога, совпавшая с указанным лозой направлением. Идти по ней было куда легче, чем по кочковатому дикоцветью, да и холмы сгладились. А когда странников нагнал обоз с пшеницей, парень решил, что Двуединый наконец-то раскаялся и жаждет загладить вину. За несколько бусин ЭрТар выторговал у возниц разрешение прилечь на мешках, а там и вздремнуть. Жрец заявил, что выспался, на многократные просьбы-угрозы «ты ж гляди не улизни без нас!» только пожимая плечами: мол, как получится. Горец, не полагаясь на сии сомнительные телодвижения, что-то нашептал вознице и сунул ему еще одну бусину. Брента это не шибко обрадовало. Он взобрался на верхний мешок и нахохлился там, как издыхающая курица. Связать патлы в хвостик ему никто не посоветовал, а сам он до этого не додумался.

• Предыдущая
• 44/80
• Следующая