Кони, кони… - Маккарти Кормак - Страница 29

• Предыдущая
• 29/66
• Следующая

Я это поняла. Его придумал ирландский гроссмейстер Поллок. Я боялась, ты знаешь это начало.

Я хотел бы еще разок увидеть его.

Увидишь.

Она пододвинула к нему поднос.

Угощайся.

Если я съем все это, мне будут сниться кошмары. Уже поздно…

Она улыбнулась, потом взяла с подноса и развернула льняную салфетку.

Мне часто снились странные сны. Но боюсь, что они не имеют никакого отношения к тому, что я ела, задумчиво сказала она.

Да, мэм.

У них очень долгая история. Мне и сейчас снятся те же сны, которые я видела в детстве. Удивительное постоянство для чего-то столь нереального…

Они что-нибудь значат?

Дуэнья Альфонса посмотрела на него с удивлением.

Конечно. Сны всегда что-то да значат. Ты разве так не считаешь?

Не знаю… Это ведь ваши сны…

Она снова улыбнулась.

Ну что ж, это вовсе не делает их хуже. А где ты научился играть в шахматы?

Меня научил отец.

Он, наверное, отличный игрок?

Лучше, чем он, я не встречал.

А ты у него выигрывал?

Иногда. После того как он вернулся с войны, я начал его побеждать. Но он, похоже, не играл в полную силу. Он вообще потерял интерес к шахматам и теперь совсем их забросил.

Жаль.

Мне тоже жаль, мэм.

Она снова наполнила чашки.

Я потеряла пальцы из-за несчастного случая на охоте. Я стреляла голубей. Правый ствол разлетелся вдребезги. Тогда мне было семнадцать. Столько же, сколько сейчас Алехандре. Я понимаю, тебе хотелось узнать, что случилось с моей рукой. Любопытство в порядке вещей. Ну а я попробую угадать, откуда у тебя шрам на щеке. Это лошадь, да?

Да, мэм. Я сам виноват.

Она внимательно посмотрела на него, и в глазах ее появилась симпатия. Потом она улыбнулась.

Шрамы обладают удивительным свойством. Они напоминают о том, что наше прошлое реально. И не позволяют нам позабыть о событиях, которые оставили эти шрамы, верно?

Конечно, мэм.

Алехандра пробудет у матери в Мехико две недели. А потом вернется сюда на все лето.

Он судорожно сглотнул.

Какой бы я ни казалась со стороны, я не из тех, кто живет по старинке. Но наш мир мал. Он очень тесен. Мы с Алехандрой сильно спорим. Очень сильно. Она напоминает мне меня в семнадцать лет. Порой мне даже кажется, что я вступаю в спор с собственным прошлым, с собственным «я». В детстве я чувствовала себя несчастной по причинам, которые теперь потеряли значение. Но то, что нас объединяет – меня и мою племянницу…

Она вдруг осеклась, отодвинула в сторону чашку с блюдцем, и на полированной поверхности стола остался след от горячего, который затем стал быстро уменьшаться с краев и вскоре совсем исчез. Дуэнья Альфонса подняла глаза на Джона Грейди.

Видишь ли, в юности мне было не к кому обратиться за советом. Впрочем, я бы, наверное, все равно не стала никого тогда слушать. Я выросла в мужском обществе. Мне казалось, что это поможет мне затем нормально жить в мире мужчин, но выяснилось, что это не так. У меня был мятежный нрав, и я легко распознаю его в других. Но я никогда не хотела ничего ломать… Hу разве что то, что норовило сломать меня. Названия вещей, которые способны сломать человека, меняются со временем, с возрастом. В молодости это социальные условности, власть старших. Потом приходят болезни. Но мое отношение к этим вещам не изменилось. Ни на йоту.

Джон Грейди молча слушал ее, а она продолжала:

Ты понимаешь, что я с симпатией отношусь к Алехандре. Даже когда она вытворяет бог знает что. Но я не хочу, чтобы она потом горевала. Я не хочу, чтобы на ее счет злословили, обливали ее грязью. Я прекрасно представляю, что это такое. Она-то считает, что ей все нипочем. Наверное, в идеальном мире досужие толки и сплетни не несут никаких печальных последствий. Но я имела возможность убедиться, к чему они приводят в реальной жизни. Все может окончиться очень плачевно. Может случиться кровопролитие. И даже смерть. Тому есть примеры в нашей семье. Алехандра считает все это пустыми условностями, чушью, на которую не стоит обращать внимание, пережитком прошлого…

Она сделала покалеченной рукой жест, который одновременно мог означать и несогласие, и завершение фразы, потом снова сложила руки и посмотрела на Джона Грейди.

Ты младше, чем она, но все равно вам незачем кататься по округе вдвоем, без сопровождения. Когда слухи об этом дошли до меня, я подумала: не стоит ли поговорить с ней, но все-таки решила, что не стоит.

Она откинулась на спинку стула. Джон Грейди слышал, как тикают часы в холле. Из кухни не доносилось ни звука. Дуэнья Альфонса смотрела на него в упор.

Что вы от меня хотите, мэм?

Чтобы ты с уважением относился к доброму имени девушки.

Я и в мыслях не держал ничего другого.

Она улыбнулась.

Я тебе верю. Но ты должен понять и меня. Ты в другой стране. Здесь репутация женщины – ее единственное достояние.

Да, мэм.

Им нет прощения.

Не понял.

Женщинам тут нет прощения. Мужчина может потерять свое доброе имя, а затем восстановить его. Для женщины это исключено. У нее нет такой возможности.

Они сидели и молчали. Дуэнья Альфонса внимательно следила за выражением лица Джона Грейди. Он же побарабанил пальцами по тулье лежавшей на соседнем стуле шляпы и поднял глаза.

Мне кажется, это неправильно, наконец сказал он.

Неправильно? Да, наверное, отчасти это так.

Она повела рукой, словно вспоминала о чем-то забытом, потом сказала:

Не в этом дело. Правота или неправота тут ни при чем. Ты должен это понять. Главное в том, кто выносит приговор. В данном случае это моя обязанность. Вот мне и приходится это делать.

Джон Грейди снова услышал тиканье часов. Дуэнья Альфонса продолжала пристально смотреть на него. Он взял шляпу, встал.

Я только хочу сказать, что вам не обязательно надо было приглашать меня сюда, чтобы сообщить об этом.

Верно. Именно поэтому я с трудом заставила себя пойти на это.

Со столовой горы в мрачном закатном освещении им было хорошо видно, как на севере собирается гроза. Внизу в саванне нефритовые пятна озер казались просветами, открывавшими еще одно небо. На западе под тяжелой шапкой туч проступали кровавые полосы, словно кувалда грома наносила тучам страшные раны. Джон Грейди и Ролинс сидели, по-портновски подогнув ноги. Сидели на земле, которая сотрясалась от раскатов грома. Они подкладывали в костер остатки старой ограды. Птицы вылетали из полутьмы, и на се вере, словно горящий корень мандрагоры, появлялась очередная молния.

Что еще она тебе сказала, спросил Ролинс.

В общем-то больше ничего.

Думаешь, ее попросил поговорить Роча?

Думаю, она говорила от своего собственного имени.

Значит, она решила, что ты положил глаз на хозяйскую дочку?

Но ведь так оно и есть.

А как насчет того самого?

Джон Грейди посмотрел в огонь.

Не знаю. Я об этом не думал.

Ролинс усмехнулся.

Джон Грейди посмотрел на Ролинса, потом на огонь.

Когда она возвращается, спросил Ролинс.

Примерно через неделю.

Не понимаю, почему ты вдруг решил, что она так уж заинтересовалась тобой.

Зато я понимаю.

Костер зашипел – в него стали падать первые капли дождя. Джон Грейди посмотрел на Ролинса.

Не жалеешь, что приехал сюда?

Пока нет.

Они сидели, прикрывшись дождевиками, и говорили из-под капюшонов, словно обращаясь к темноте.

Старику ты, конечно, нравишься, говорил Ролинс. Но это вовсе не значит, что он будет сидеть и смотреть, как ты волочишься за его дочкой.

Знаю.

У тебя на руках нет козырей, приятель.

Знаю.

Кончится дело тем, что нас обоих потурят отсюда в три шеи.

Они смотрели на костер. Столбы от ограды сгорели, а проволока осталась. Скрючившаяся, она отчетливо виднелась на фоне догоравших углей, и некоторые витки раскалились докрасна. Казалось, в металлических жилах пульсирует кровь. Из темноты появились кони и остановились как раз на границе света и тьмы. Они стояли под дождем – гладкие, темные, и их красные глаза горели в ночи.

• Предыдущая
• 29/66
• Следующая