Валькирия - Семенова Мария Васильевна - Страница 74
- Предыдущая
- 74/84
- Следующая
– Кабы знать ещё, при нём ли Нежата.
– Не люблю оладий, когда они из тухлой муки, – подал голос Грендель, а я подумала про Нежату, и вновь вспомнились ласковые глаза красивого парня, ласковые слова. О том, как он шарахнулся, предал меня в крепости, вспоминать я не стала. Что с ним приключилось? Видно, мало хорошего, то-то ложка его укатилась в ту ночь, когда согревали умерших. Если в Новом Граде остался – вряд ли кметю, носящему Соколиное Знамя, даже в дружеском доме там было нынче уютно… А если шёл с Оладьей в поход, и тот убегал от нас, не чая пощады?.. А если нам только мстить останется за Нежату?..
Теперь-то вождь нипочём не бросит погони.
После полудня я начала узнавать берега. Я никогда не видела их с воды, но всё-таки я их узнавала. Что значит дом! Даже глупый бекас летит в родное болото и мимо не ошибётся. Мне только совсем не нравились тучи, волнами катившиеся с моря. Иногда ветер рвал их, и вода вдали вспыхивала удивительной синевой, а сосновый лес из угрюмого делался бело-зелёным и очень нарядным, почти как перед весной, когда синица пробует голос и от снежного блеска слезает кожа со скул… но солнце и синева быстро гасли, видение вешнего дня сменялось померклым предзимьем, а на вершины деревьев наваливалась новая туча… Полосы летящего снега казались издали чёрными. Мудрые птицы наверняка загодя кормились в лесу по тихим местам. Не случилось бы вьюги назавтра или ночью. Тут станет, пожалуй, не до погони.
Мне захотелось, чтобы Стрибог послал бурю и вождь захотел переждать её там, где однажды гостил.
Дыхание спёрло от сладкой боли в груди: уже вечером я обняла бы мать и сестрёнок, поклонилась дедушкиной могиле… Молчана, может быть, разыскала… о Яруне что-нибудь вызнала…
На преследуемом корабле гребли изо всей мочи, расстояние сокращалось неохотно.
– Зря я хвалил этого кормщика, – буркнул Плотица, когда очередной шквал накрыл нас сплошной пеленой летучего снега и неминуемо порвал бы парус, если бы парни его не сбросили вовремя. – Кто же в такую непогодь прижимается к берегу?
– Откуда тебе знать, что у них на уме, – сказал вождь, придерживая шапку, чтобы не унесло.
Но когда вокруг посветлело и вновь стал виден берег, мне показалось, Плотица досадовал справедливо. Корабля не было. Лишь прибой с рёвом бился о скалы. А за скалами вставали круглые горки, те самые, с которых я полтора года назад увидела парус…
Берег здесь выгибался к востоку, входя в море каменным гребнем.
– Он за мысом, – предположил Блуд. Мы миновали мыс, и на какое-то время берег открылся почти до небоската. Корабля не было. Зато явила себя наша протока, и сердце мало не выпрыгнуло из груди. А ведь если не знать – ничей глаз её не приметил бы среди островков, бухточек и мысков… я жадно глядела и каждый камень была готова обнять.
– Бывает, лодья сразу тонет, когда её кладёт шквалом набок, – поскрёб затылок Плотица. – Особо если нагружена… Он теперь либо на дне, либо в протоке, или пусть отгниёт моя борода.
– Знать бы, при нём ли Нежата, – повторил вождь, словно про себя.
Блуда взогнали на мачту, и он долго вертел головой, высматривая тонущих людей в волнах или полосатый парус в разливе, за прибрежной грядой. Но ничего не увидел.
– Оладья мог лечь за островом, сняв мачту, – сказал воевода. – Войдём в протоку, посмотрим.
Воины спустили парус и сели за вёсла, потому что русло было узкое и каменистое.
– Какая ещё протока? – спросил Грендель, устраиваясь на скамье. Я указала рукой, и он недоверчиво покосился: – Ты-то, девка, почём знаешь?
– Она здесь жила, – ответил за меня побратим.
У меня стыдно дрожали губы, казалось, корабль прямиком вплывал в родную избу, так отчётливо знала я все муравейники, все шмелиные норки по берегам… но для других вокруг был лишь чужой лес, гудевший и рокотавший под ударами ветра. И жестокий враг впереди. Вождь стоял на носу и внимательно разглядывал одетые в снежные шапочки камни, торчавшие из воды. Если Оладья шёл перед нами, он мог оставить следы. Однако в протоке было течение, быструю воду ещё не схватило ледком, а потревожить снег на камнях могло не только весло…
Если у них Нежата, сообразила я вдруг, он вполне может вывести их и к деревне. Это он показал им протоку, некому больше. А ну не восхочет Оладья леденеть в разливе на вьюжном ветру; снявши мачту, играть с нами в прятки между бесчисленных островов… восхочет в тёплую избу, где можно сытно поесть и девку за косу изловить?!
За ворот хлынули муравьи, я давно уже так не пугалась. Корабль еле полз: я схватила бы из-под палубы лыжи и кинулась берегом, по целине, своим на подмогу… Блуд потом говорил, на меня жалко было смотреть, так я взметалась. А ведь уходила навек, Белёну себе взамен старшей назвала и воеводе крепко клялась, мол, из рода извергнулась…
Мы наконец одолели протоку. Перед нами легла путаница островов, и что сотворил загнанный в ловушку Оладья, знать было неоткуда.
– Если Нежата провёл их сюда, мог провести и к деревне, – сказал вождь, когда бросили якорь. – Я брался защищать этих людей.
Я знала: Нежату он вырастил если не как сына, то как братучадо. Плотица ответил:
– А может, Оладья сидит за тем островком и выскочит в море, когда мы уйдём.
– А пусть бы выскакивал, ну его, – проворчал Грендель и зевнул, натягивая рукавицы.
– Я Нежату не брошу, – сказал Мстивой. Он не стал добавлять, что Нежате, если он был там, теперь, может, смертью грозили. Я вспомнила про кривые ножи. Он наклонился и поднял крышку трюмного лаза, где были спрятаны лыжи. Кого в наворопники изберёт?
Пальцев одной руки хватило бы счесть, много ли раз я набиралась мужества первая к нему обратиться…
– Пошли меня, воевода, – взмолилась я, и голос сразу охрип. – Я бы скоро, я дома тут…
– Чтоб девки вперёд мужей лезли хоробрствовать, болячка тебе… – гневно начал Плотица, но вождь перебил:
– Сам пойду.
Спрыгнул в трюм и выкинул на палубу свои лыжи. Он был лёгок на лыжах, но всё же не так, как я или Блуд.
– Бренн… – в четверть голоса молвил Плотица, и мне показалось, будто с настёганных ветром скул кормщика сошла краснота. Он редко называл вождя истинным именем, чаще словенским прозванием.
Вождь опёрся о края и вылез из трюма:
– Мне, может, правда девку послать?
Идти первыми – дело вождей, и все это знали.
– Я с тобой, – поднялся Грендель и снял с борта свой щит, и сделалось ясно, что нет силы, способной ему помешать пойти с воеводой. Тот и не стал отговаривать, лишь спросил:
– Не забыл лыж за три-то года?
– Кто, я забыл? – захохотал Грендель, ничуть не обидевшись. Плотица кинул ему звонкий рог:
– Позовёшь, если вдруг что.
– Позову, – обещал Грендель весело.
Они надели кольчуги сверху рубах, под полушубки. Устроили мечи в ножнах за спинами, чтобы не мешали и чтобы можно было сразу схватить. Так чаще всего носят мечи в пеших походах.
Они ушли полуденным берегом, откуда всего прежде станут видны наши дворы. Мы провожали их взглядами, пока они не скрылись в лесу. Долго прислушивались, не вскрикнет ли рог, многие приготовили лыжи – лететь на выручку немедля… всё было тихо, лишь ветер гудел в вышине, раскачивая деревья.
Мы ждали до сумерек, не зажигая костра. Небо по-прежнему время от времени прояснялось, в разрывах туч ярко горела поднявшаяся луна… но что-то двигалось с моря и упадёт нам на головы не позже утра. Нутром, кожей, звериным чутьём я ощущала опасность, тем самым чутьём, что пасёт волка, бегущего через болото по синему весеннему льду… Плотица тоже поглядывал в сторону моря и наконец велел переставить корабль носом к ветру и завести на берег растяжки. Потом приказал вытащить полог. Никто не знал, долго ли придётся сидеть, а дружина, у которой не гнутся руки и ноги, – скверные воины.
Я куталась в плащ и думала то о деревне, то об ушедшем вожде, и не могла решить, что страшней. Гейсы всегда приканчивают тех, на кого возложены, и любое «когда-нибудь» обязательно наступает. А чего доброго, уже наступило.
- Предыдущая
- 74/84
- Следующая
