Сердечные струны - Пейсли Ребекка - Страница 72
- Предыдущая
- 72/76
- Следующая
Роман потерял чувство времени. Жеребец неспешно пробирался сквозь черноту ночи.
Мысли о ребенке распаляли мозг, воспоминания о его матери сжимали сердце. Он остановил Секрета и спешился — ветви шелковицы качались рядом. Взглянув на них, задумался, припоминая их научное название.
— Шелковинас ягодиум, — предположил он. Низко опустив голову, швырял ногой камешки, обходя вокруг Секрета.
— Когда на небе замерцали предрассветные блики, все еще продолжал ходить вокруг лошади, но больше не осталось камешков, которые можно было отбросить.
Смятение сдавило его мозг, словно камень, слишком тяжелый, чтобы сдвинуть, и очень большой, чтобы обойти.
Остановился перед Секретом.
— Ну, что бы мы делали с ребенком? — спросил у жеребца. — Я слишком занят выращиванием лошадей, не осталось бы времени на заботу о малыше. Что это, черт возьми, со мной? Зачем нужен какой-то сопливый карапуз, таскающийся за мной!
Пнул носком сапога землю.
— А может, это будет девочка, — пробормотал он. — Но я уже предостаточно насмотрелся на женщин, и будь проклят, если захочу еще одну, чтобы заботиться о ней!
Он провел рукой по волосам.
— Бьюсь об заклад — Теодосия вернется в Бостон, — буркнул он, глядя в огромные черные глаза своего коня. — Не останется в Техасе — испугается, что найду ее. Отправит телеграмму своей богатой сестре и зятю, они пришлют еще один сундук с золотом, и отправится на Восток. Поедет она, а с ней и мой ребенок.
Он вглядывался в розовато-желтый горизонт: голубые прожилки вплетались в розовое и желтое, и казалось, что небо похоже на детское одеяльце.
Попробовал представить своего ребенка — маленького человечка с черными волосиками и большими карими глазами, потом — с золотыми волосиками и голубыми глазами, видел смуглую кожу и светлую; видел верхом на лошади; видел ребенка, склонившегося над микроскопом.
Но так и не мог понять его. Не умел представить, как бы сильно ни старался, зато видел мать, словно она стояла прямо перед ним.
Мед и топленое масло. Ее волосы — волнистые, мягкие, теплые и душистые.
— А твои глаза, — прошептал он, и ранний утренний ветерок унес слова, — цвета древесной коры, потертого седла, виски.
Вспомнились губы — полуоткрытые, блестящие.
— Розовые, как язык Секрета. Как вареная креветка, как рассвет, — пробормотал он.
Тихое ржание Секрета разносилось вокруг. Секрет. Скоро у него появятся тысячи Секретов — лошадей, умеющих развивать галоп в течение секунд и мгновенно останавливаться. Как хорошо жить в огромном доме на ранчо, присматривая за двадцатью пятью тысячами акров земли, и знать, что он — один из самых богатых людей во всем Техасе.
Довольно неплохо для молодого человека, осмелившегося осуществить свою мечту, еще немного, и мечта превратится в реальность.
Похвалив самого себя, Роман сделал глубокий вдох, сунул руки в карманы и замер — что-то острое укололо палец его руки. Зажав предмет пальцами, вытащил из кармана. Желто-розовые блики рассвета отразились в кроваво-красных рубинах и замерцали на хрупких золотых цепочках.
Глядя на рубин в форме сердца, изящные цепочки, припомнил белую лебединую шею, на которой все это совсем недавно радовало глаз.
Что-то снова защемило сердце, нежно, но настойчиво.
Закрыл глаза и услышал ее голос.
Когда-то давно, в пятнадцатом столетии, сердечная струна считалась нервом, поддерживающим сердце. В настоящее время выражение используется для описания глубокого чувства любви и привязанности, и, говорят, если ты тронут, то испытываешь тянущее чувство в сердце.
Он снова вгляделся в брошь — откуда взялся бриллиант в середине рубина? Странно, никогда раньше его не было.
Присмотрелся повнимательнее — бриллиант исчез, а слеза расплывалась по рубину. Его слеза, потом другая, и еще, еще.
Чувство. Привязанность.
… Если ты тронут, то испытываешь тянущее чувство в сердце.
Стиснув в пальцах влажный рубин, Роман не почувствовал укола, но в его голове с поразительной ясностью обозначилось чувство, которое он испытывал к Теодосии.
Пораженный, он продолжал видеть в мягком освещении ранчо и лошадей, несущихся по полям, понимая, что это — всего лишь образ в его сознании, созданный в течение десяти долгих лет и померкший прямо здесь, на глазах.
Но появилась женщина, шептавшая, как заклинание: «Когда по-настоящему кого-то любишь, Роман, никакая жертва не кажется слишком большой».
С зажатой в руке рубиновой брошью Роман вскочил в седло, стремясь успеть за зовом сердца, куда его влекли сердечные струны. Он устремился на запад, к Темплтону: нужны деньги — все, сколько у него есть.
Сеньор Мадригал найдет другого покупателя на двадцать пять тысяч акров пастбищных земель Рио Гранде.
Роман же отправится в Бостон, а оттуда — в Бразилию.
Мужчина и женщина — Льюби и Пинки Скралли — болтали бесконечно. Теодосия сидела между ними; запряженная быком повозка медленно двигалась по дороге, поросшей по сторонам шелковичными деревьями.
Она только что продала свою рубиновую брошь, когда Льюби Скралли вошел в лавку, объявив, что в городе проездом, и заказал провизию для поездки. Ей было все равно, куда он направляется. Услышав, что он немедленно едет дальше, сразу же решила уехать с ним.
Супруги Скралли с радостью взяли ее с собой, сообщив, что направляются в Галл Скай, наотрез отказавшись взять с нее деньги.
Они ехали вот уже два дня, и Роман не нашел их, и не найдет — никто в Уиллоу Пэтч не знал, что она уехала с семейством Скралли, поэтому никто и не мог сказать ему, куда уехала.
Прижав клетку Иоанна Крестителя к груди, под громыхание повозки по каменистой дороге, Теодосия смотрела, как красные, желтые и оранжевые листья падают с деревьев и, порхая, опускаются на землю.
— Да, Теодосия, дорогуша, — сказала Пинки, похлопав ее по руке, — мы с Льюби едем навестить своего сына Джилли. Хотя навряд ли это посещение будет приятным из-за его жены.
Льюби искоса бросил на нее хмурый взгляд.
— Ты ревнуешь, Пинки, вот и все. И ужасно злишься, что Джилли любит еще какую-то женщину, кроме тебя.
Пинки рассмеялась.
— И то правда, Льюби. Постараюсь поладить с этой женщиной, но, видит Бог, как сильно я скучаю по тем дням, когда Джилли был еще мальчонкой. Помнишь, как мы счастливы тогда были, Льюби?
Тот кивнул.
— Но время идет, Пинки. По крайней мере, мы все еще вместе. Было бы хуже, если б один из нас помер.
— Кстати, о покойниках, — сказала Пинки. — Говорят, четверо из банды Бланко приняли единственное известное лекарство — все сыграли в ящик, так-то. Слышала, как об этом болтали на улице в Уиллоу Пэтч. Никто не знает, кто их убил, но они точно покойнички. Куда ты направляешься, Теодосия, дорогуша? За эти два дня ты не сказала и дюжины слов. Ну, мне-то, конечно, чертовски любопытно узнать все о тебе, но я из вежливости помалкиваю. Но уже больше не могу удержаться. Так куда едешь?
Забывшись в воспоминаниях того дня, когда Роман спас ее от печально известной банды, Теодосия не сразу ответила.
— В Бостон, — проговорила она. Пинки кивнула.
— Это место на реке Миссисипи, верно? Мы с Льюби были там пару лет назад. Это там он купил мне новый кухонный нож. Старый я испортила, когда кинула в змею, которая заползла в дом. В змею не попала, угодила в плиту — нож сломался, а змея ужалила меня в ногу.
Новая волна ностальгии обрушилась на Теодосию. Припомнился день, когда Роман поймал змею голыми руками. Еще он уговаривал ее съесть детишек-блинчиков.
— И играть в грязи, — прошептала она.
— Что, дорогая? — переспросила Пинки.
— Ничего, — отозвалась Теодосия. — Ничего. — Почувствовав, что слезы подступили к горлу, притворилась, что чихает.
— Будь здорова, — сказала Пинки. Она задрала свои поношенные юбки до колен, стащила носок и указала на две отметины змеиных зубов на толстой икре. — Глянь-ка, куда меня укусила змея, Теодосия. Но я-таки не умерла. Знаешь, что надо сделать, чтобы спасти себе жизнь? Представь, сразу выпила целую бутылку виски. Что там какая-то капля змеиного яда по сравнению с целой бутылкой спиртного! Льюби говорит, что может выпить больше, но он просто врет.
- Предыдущая
- 72/76
- Следующая
