Дети дорог - Самойлова Елена Александровна - Страница 44
- Предыдущая
- 44/75
- Следующая
Морозный воздух сотряс глухой, дребезжащий вой: кто-то из наемников, оправившись от испуга при виде смерти товарищей, а то и просто улучивший удобный момент, пинком отправил ромалийскую девку в ближайший сугроб, чтобы не мешалась, и всадил железный шестигранный кол аккурат под одну из грудных пластин оборотня. Полилась темная, дымящаяся на холоде жидкость, чаран задрожал всем телом, но с места не двинулся, зато девка — та закричала как резаная, едва увидела, как под правую руку ее любовнику всаживают второй кол. Все, деточка, кончилась твоя воля. Чего ты стоишь без этой груды железа в сажень ростом, без его силы, скорости и острых, как ножи, когтей? Да ничего.
Мелодия дудочки зазвучала громко, победно, колдовская спираль оборачивалась вокруг чарана все сильнее, все крепче, туманя разум, отбирая волю и усыпляя инстинкт самосохранения. Этот оборотень уже не поднимется с колен, его разделают на куски прямо здесь и унесут голову в качестве почетного трофея в Орден Змееловов.
Девчонка всхлипнула, и один из оставшихся в живых наемников сгреб ее за волосы и вздернул на ноги, запуская ладонь ей за пазуху. Довольно хохотнул и хлопнул бледную, плотно сжавшую губы ромалийку по заду, скрытому под ворохом широченных оборчатых юбок.
— А ничего деваха-то! Зрелая, сочная. Эй, ваше змееловство, не против, если мы ее в качестве боевого трофея прихватим? А то дюже страху натерпелись, хорошо бы и утешиться в теплых объятиях.
Что-то больно темные у девчонки руки, которыми она цепляется за наемничий локоть, удерживающий ее за шею. Будто тесно облегающие перчатки носит…
— Дрянь, да ты кусаться! Вот я тебе! — Наемник выпустил девчонку, и она неловко отшатнулась, путаясь в широких юбках. Дудочник видел лишь ее дрожащие, ссутуленные плечи, растрепанную гриву волос да раздуваемые ветром цветастые тряпки, когда человек, замахнувшийся было, чтобы отвесить ей пощечину, вдруг захрипел и кулем повалился на мостовую.
В воздухе поплыл стойкий, по-праздничному сладкий аромат корицы, от которого у дудочника на миг захолонуло сердце.
Девчонка медленно обернулась, и глаза у нее горели золотым змеиным огнем.
Бывают моменты, когда все инстинкты вопят хором, призывая бежать, спасать свою жизнь, единственную и драгоценную. Обычно в таком случае бегут почти все: и люди, верящие в послесмертие, и те, кто абсолютно точно знает, что за чертой их ждет только непроглядная тьма, именуемая «ничем». Есть, конечно, герои — или сумасшедшие, — которые остаются на месте, а то и рвутся в атаку, стремясь продать свою жизнь подороже, но таких единицы. И к последним Искра никогда не причислял себя. Раньше он всегда знал, когда следует убегать, скрываясь от того, кто сильнее, а когда можно остаться, потому что враг оказывался слабее, чем демонстрировал. Но сейчас, когда он увидел свою Змейку, которая вместо того, чтобы тихо сбежать, воспользовавшись неразберихой, попыталась слезть с крыши по обледенелой водосточной трубе, он понял, что на этот раз ему не уйти. Потому что он, харлекин, именующий себя Искрой, расплатится своей жизнью за ее безопасность. Либо здесь и сейчас, позволяя дудочнику опутать себя петлями фальшивого зова, либо тогда и потом, когда за убитого змеелова придут мстить его товарищи. Они всегда приходят, всегда узнают убийцу и всегда уносят с собой трофей, свидетельствующий о том, что месть свершилась.
Он едва успел поймать ее, когда она соскользнула с подоконника второго этажа, за который отчаянно цеплялась. Успел выпустить прежде, чем его руки налились неподъемной тяжестью, сознание заволокло белесым густым туманом, сквозь который он слышал лишь чужой, очень похожий на Змейкин, голос, мягко приказывающий ему подчиниться, встать на колени и не сопротивляться… Он и не сопротивлялся. Ни когда люди подошли близко, на расстояние удара, ни когда его тело один за другим прошили два тяжелых железных копья. Вялое безразличие пропало лишь в момент, когда в темноте перед его глазами вспыхнули два золотых огонька. К ним он и потянулся всей своей сутью, чувствуя, как обновленный управляющий блок, помещенный Змейкой в его грудь, налаживает связи между отдельными элементами его тела, как охвативший его паралич уходит, сознание проясняется…
Он увидел свою Змейку, свою золотую богиню, которая плясала по крохотной, зажатой между домами площади, ускользая от людских шестигранных копий лишь каким-то чудом, каждый раз оказываясь на мизинчик, на волосок дальше, чем могли дотянуться смертоносные острия. И музыкант, каменным изваянием застывший у надежной на первый взгляд каменной стены, играл уже совсем другую мелодию. Похожую, но не ту. Загоняющую в тиски подчинения не харлекинов, а шасс.
И тогда он решился. Поднялся с колен, ухватился левой рукой за здоровенный шестигранный кол, засевший под правым плечом, и дернул, невзирая на полыхнувшие перед глазами искры, свидетельствующие о новых повреждениях. Кол шел туго, пришлось расшатать его под отвратительный металлический скрежет, и наконец, когда оружие, с которым пришли люди, оказалось у него в руке, он метнул его в дудочника.
Раздался лязг: копье вошло в щель между камнями кладки, пришпилив змеелова к стене дома, как бабочку. Оборвалась гибельная мелодия, вычурная дудка выпала из ослабевших пальцев и бесшумно скрылась в наметенном сугробе. Наемники, почти зажавшие шассу в узкий тупик между домами, услышали предсмертный хрип музыканта, переглянулись и, как один, метнулись к ближайшей сквозной улочке, надеясь сбежать, но не тут-то было.
Проснувшаяся Загряда была отнюдь не против свежего завтрака, и потому, когда под ногами людей стремительно разверзлась каменная пасть, Искра даже не особенно удивился, только отступил подальше, обеими руками хватаясь за кол, торчащий из грудицы, и пытаясь вытащить этот прощальный орденский подарочек.
— Помочь али не мешать? — поинтересовался откуда-то сверху веселый девичий голосок. Шасса при одном взгляде на девушку, длинные волосы которой были заплетены в десятки тонких косичек, зашипела и выставила перед собой руки, до локтей покрытые чешуей, а та лишь звонко рассмеялась, прикрывая хорошенький рот ладошкой. — Ну, не надо так грубо. Вы меня так развлекли, что захотелось отблагодарить актеров за прекрасное представление.
Вынырнувшее из-под земли зеленоватое щупальце тугой плетью оплело настывшее на морозе железное копье, отрывисто, сильно дернуло, да так, что Искра не устоял на ногах и повалился на колени, и извлекло кол из раны.
— Я полагаю, так лучше? — Девица в модном городском платье поерзала, поудобнее устраиваясь на узком подоконнике, и широко улыбнулась: — Не бойтесь, вы слишком интересны, чтобы отправить вас на переваривание прямо сейчас, для этого достаточно корма, который вы столь любезно мне предоставили.
— Так ты и есть… — Искра попытался вздохнуть поглубже, но сразу же глухо заперхал, сплевывая на снег густые темные комки, — Госпожа Загряды?
— Нет, что вы! — Девушка принялась болтать ногами, и на миг харлекину почудилось, что под длинной юбкой у нее скрывается что-то еще, что-то чужеродное. — Я всего лишь ее Голос, а иногда, как сегодня, еще и глаза. Ей стало слишком скучно, но вы неплохо справились с этим ее… состоянием. — Она склонила голову набок, тонкие косички, украшенные бусинками и монетками, соскользнули по плечу и закачались на холодном ветру. Погашенный фонарь, со скрипом раскачивавшийся на несмазанных петлях у затворенного окна, вдруг разгорелся тусклым зеленым сиянием, будто бы кто-то незаметно поместил в узорчатую стеклянную башенку мягкую, слабо светившуюся в темноте гнилушку. Густые тени, не дававшие толком разглядеть девицу, беззаботно сидевшую на подоконнике, отступили, и Искра наконец-то увидел ее глаза. Пустые, затянутые белесой пленкой. Слепые, как у подземных рыб, живущих и умирающих в непроглядной тьме подземелий. Страшные, чужие глаза, не видящие света, но каким-то образом заглядывающие в глубину сознания. Так, как будто на дне светло-серых, узких, как червоточина, зрачков жило нечто древнее, чужое, непонятное и потому пугающее до дрожи.
- Предыдущая
- 44/75
- Следующая
