И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене - Коллектив авторов - Страница 80

«Как относится высшая иерархия к о. Александру?» — спросил я тогда у старика Анатолия Васильевича Ведерникова, многолетнего работника патриархийных «верхов». «Очень уважают, а многие так и просто любят, — последовал ответ. — Хотя есть и яростные противники. Но в целом подавляющее большинство тайно гордится, понимая, что никто сейчас в нашей Церкви не способен адекватно миссионерствовать в столь тяжёлой и внутренне изломанной среде, как советская интеллигенция».

Добавлю: и сегодня в нашей Церкви на это по–прежнему никто не способен.

Убийцы о. Александра Меня прекрасно отдавали себе отчёт в том, кого они убивают.

Уже много слов было сказано об уникальной работоспособности этого человека. Бесконечные требы, окормление громадного прихода, состоящего из очень разных людей, регулярное чтение неимоверного числа лекций, катехизация и воцерковление десятков новообращённых — и при этом непрекращающаяся научная работа, писательство. Ещё в юности он поставил цель рассказать современной России о великой тайне и великой радости христианства и блестяще осуществил эту бесконечно сложную задачу. Его книги — это не только богословские, не только глубокие и оригинальные научные труды, обобщающие громадные знания, не только тонкая и эффективная христианская апологетика XX века. Это ещё очень высокая и даже изысканная литература, словесность в лучшем смысле этого слова.

Критиковали его со всех сторон. Правые — за то, что он левый. Левые — за то, что он правый.

«Вы не хотите проповедовать святую Русь!» — возмущались правые. «Не хочу, — спокойно соглашался священник, — я предпочитаю проповедовать Христа Распятого».

«Вы не боретесь с тоталитаризмом!» — обличали левые. «Мне не известен лучший способ борьбы с тоталитаризмом, чем проповедь Благой Вести Иисуса Христа», — невозмутимо отвечал о. Александр.

Когда‑то он был (по ряду соображений) против отправления известного письма о. Никол ая Эшлимана и о. Глеба Якунина. Но однажды некто попробовал при нём критиковать отца Глеба. Я редко видел, чтобы лицо священника так быстро менялось, чтобы привычное выражение озорной радости на его лице мгновенно уступило место какой‑то грозной серьёзности. «У о. Глеба харизма обличителя, — медленно и строго произнёс он. — И в этом ему следует всячески содействовать и помогать». И по тону было ясно: в его присутствии никакой критики о. Глеба он не потерпит…

Много раньше, ещё в 70–е годы, он все с тем же озорным выражением на всегда светлом и радостном лице шутил в достаточно тесном кругу: «О. Глеб — это наша армия. А я —это партизанское движение. Отец Глеб пошёл в бой с поднятым забралом. Я — воюю с опущенным. И то, и другое — необходимо».

В чём же состояла «партизанская» деятельность о. Александра Меня? В христианизации и евангелизации советского общества изнутри, с «низов». До сих пор мало кто знает, что о. А. Мень был единственным священником Московской Патриархии, который ещё с начала 60–х годов создал разветвлённую сеть многочисленных библейско–молитвенных, богословских и катехизаторских групп и кружков, охвативших значительное число христиан Москвы и Подмосковья и даже распространившихся и в других городах.

Почти никто не знает, что о. А. Мень был и по сей день остаётся единственным православным пастырем послевоенной формации, целенаправленно собиравшим, пропагандировавшим и распространявшим труды блистательной плеяды авторов Русского Религиозного Возрождения XIX‑XX веков.

И ещё о так называемой «партизанской» деятельности. Практически ни один священник (за исключением 3–4 имён, называть которые даже сейчас не буду, так как предпочитаю, чтобы они продолжили своё земное служение) не способствовал столь действенно, столь эффективно абсолютной деидеологизации и десоветизации сознания, как делал это бесконечно долго о. А. Мень. Я полагаю, что он — единственный внутри Церкви адекватный практик борьбы с тоталитаризмом, кото–рому удалось вести эту борьбу непрерывно в течение 30 лет — и обучить ей много сотен людей.

Соответствующие советские органы, профессионально когтящие Церковь, всегда боялись христианства как единственной «официально дозволенной мировоззренческой и идеологической альтернативы» в стране. Но ведь о. Александр шёл много дальше: он разрушал все идеологические стереотипы новообращенческого сознания, недвусмысленно показывая, что христианство — это совсем не идеология, а высшая ступень религиозного развития, возможность новой Жизни, Путь.

«У христианства нет знамён, — любил повторять он. — Если даже мы поднимаем стяг с крестом или со святым Георгием, мы мгновенно превращаемся из проповедников Благой Вести в обычных носителей очередной идеологии». Священник был в этом неколебимо твёрд: не для того даёт нам Иисус Христос и Его Церковь свободу от догматизма, чтобы мы тут же втискивали себя в новый догматизм — не человек для субботы, а суббота для человека.

Сегодня мы видим псевдоцерковные группы, помещающие святого Георгия с серпом и молотом в руках на красный флаг. Те же самые группы, которые писали о. А. Меню угрожающие по. слания, которые открыто выразили ненависть к пастырю Сергиева края, зревшую в недрах КГБ и некоторых кругах Церкви многие годы.

Ни одного связного и внятного высказывания от его критиков мне так никогда и не удалось услышать. Да это и неудивительно: ведь никто из «критиков» и «совопросников века сего» не знал его позиций и взглядов, не разговаривал с ним толком, не дискутировал. Отцу Александру завидовали чёрной завистью, потому что он был умён, образован, активен — и служил Иисусу Христу, а не псевдоправославным лжемудрствованиям. Его ненавидели за его национальность: «Да как же это так! Да как это возможно! Да чтобы самый яркий священник Московской Патриархии был еврей! Да это что же такое!» Впрочем, чаще всего слово «еврей» из вежливости заменяли (да и сегодня заменяют) словом «экуменист».

К этому все обыкновенно и сводилось.

Одним была «не ясна» его позиция «относительно еврейского вопроса». А позиция его была прозрачна: он не считал нужным оправдываться перед антисемитами в том, что он еврей по происхождению. И точка. Если кому‑то это не нравится — священника это никоим образом не касается.

Другие полагали, что он начинал воцерковление неофитов «не с приобщения к традиции». Неизвестно, что такие люди именуют традицией. Но точка зрения о. А. Меня и здесь была более чем ясная. Он полагал своим пастырским долгом сначала пробудить в человеке сознание, открыть его сердце, вернуть достоинство и твёрдую почву, помочь новопришедшему обрести живую связь со Христом — через молитву, веру и таинства. А уж потом можно поговорить и о куличах. «Православие — не резервация и не бегство от мира, — повторял он. — Внешнее всегда проще. Внешняя сторона может свестись к чистому обрядоверию, она всегда имеет тенденцию превращаться в самодовлеющее начало».

Третьим не было ясно отношение о. Александра к России. Но священник как‑то не спешил бежать и докладывать кому бы то ни было, что он думает по тем или иным вопросам. Да и докладывать‑то было некому. Были завистники, ненавистники или «точно знающие», потому что «что‑то слышали».

Одним словом, традиционная атмосфера недоброжелательства и вечного пустого недовольства, окружавшая при жизни множество русских писателей, мыслителей, церковных деятелей — вплоть до преподобных Сергия и Серафима или святителя Тихона Задонского.

Никто из «критиков» пастыря не говорил, что ему не ясно, дескать, отношение о. Меня ко Христу или к Церкви. Потому что эти проблемы «критиков» просто не волновали. И сейчас многие по–прежнему недовольны каким‑то особым «экуменизмом» о. Александра и делают вид, что никогда не слышали о том, что этот человек в труднейшее для России время привёл в Церковь десятки тысяч людей. Такие люди, видимо, полагают, что о. Александр приводил ко Христу «как‑то не так», не теми принципами руководствовался.

А он не делал секрета из своих основных принципов. Ими были: открытость и терпимость, деидеологизированность, независимость от фантомов и пустых мечтаний, спокойное и активное христианское делание, исповедование живого и любящего Христа, сущностное подражание Которому состоит не в том, чтобы другие служили нам, а в том, чтобы мы служили другим вплоть до полагания души своей за други своя. Что он и осуществил всей своей жизнью.