Выбери любимый жанр

Красный дом - Маккаммон Роберт Рик - Страница 2


Изменить размер шрифта:

2

– Конвейер. Мистер Линдквист всегда поначалу ставит новичков на конвейер. Одна у меня надежда – кем бы они ни был, главное, чтобы разбирался в бейсболе. Потому что твой сын – ни бум-бум.

– Ладно тебе, пап, – протянул я. Почему-то в его присутствии голос мой всегда становился слабым и неуверенным. Я в мае закончил школу, работал на полную ставку на заводе, но отец все равно считал меня двенадцатилетним мальчишкой и тупым как пробка.

– Скажешь, не так? – рявкнул отец. – Считаешь, «Юнцы» могут потянуть на чемпионство? Чушь! «Юнцам» никогда в жизни не видать…

– Интересно, есть ли у них дочка, – сказала мать.

– Когда ты научишься молчать, когда я говорю? – взъелся отец. – Ты меня за радио считаешь, что ли?

Маляры тем временем распечатывали канистры с краской. Один из них сунул кисть в горловину, по болтал и вынул.

– О Боже, – прошептала мать с круглыми глазами. – Вы только взгляните!

Мы взглянули и потеряли дар речи.

Краска оказалась не той безлико-серой, как на всех остальных домах Аккардо-стрит. О нет, это был цвет алый, как грудь малиновки. Даже еще краснее: красный, как неоновые огни в баре на набережной, отчаянно красный, как ограничительные огни на волноломе в заливе и на бонах, огораживающих торчащие из воды скалы. Красный, как праздничное платье той девочки, которую я видел на танцах и с которой не набрался храбрости познакомиться.

Красный, как красная тряпка, которой машут перед глазами быка.

Когда маляры начали покрывать этой кричаще-красной краской дверь дома, отец мой вскочил с кресла с таким рычанием, словно ему дали ногой под зад. Если он и ненавидел что-нибудь на свете, так это красный цвет. Он всегда говорил – это коммунистический цвет. Красный Китай. Красные. Красная площадь. Красная армия. Он считал «Красных из Цинциннати» самой худшей бейсбольной командой, и даже от одного вида красной рубашки у него сжимались кулаки. Я не знаю, откуда это у него, может, что-то в мозгу или с обменом веществ. Не знаю. Но как только он видит красный цвет, впадает в ярость и начинает орать как бешеный.

– Эй, вы! – заорал он через улицу. Маляры с любопытством уставились на него и даже прекратили работу, потому что этим криком можно было, наверное, вышибить стекла. – Что это вы тут делаете, черт побери?!

– На лыжах катаемся, – последовал ответ. – На что еще похоже то, что мы делаем?

– Ну-ка прекратите! – Глаза отца, казалось, сейчас вылезут из орбит. – Прекратите, к чертовой матери, сию секунду!

Он ринулся вниз по ступенькам, мать завизжала ему вслед, чтобы не сходил с ума, и я понял, что, если он не остановится и поднимет руку на этих маляров, дело может кончиться плохо. Но отец остановился у тротуара. К этому моменту из нескольких домов по соседству уже высунулись любопытные узнать, что за шум, а драки нет. Вообще говоря, в этом не было ничего особенного; вопли и скандалы – дело обычное для Аккардо-стрит, тем более когда наступает летняя жара и наши щитовые домишки превращаются в раскаленные клетки.

– Идиоты! – продолжал рычать отец. – Эти дома принадлежат мистеру Линдквисту! Обернитесь вокруг! Вы видите среди них хоть один коммунячьего цвета?!

– Нет, – ответил один. Остальные молчали.

– Так какого черта вы этим занимаетесь?

– Следуем непосредственному указанию мистера Линдквиста, – ответил тот же маляр. – Он сказал, чтобы мы отправлялись к дому 311 по Аккардо-стрит и выкрасили его сплошь в пожарно-красный цвет. Это – пожарно-красный цвет, – пнул он ногой одну из канистр, – а это – 311-й дом по Аккардо-стрит, верно? – Парень показал на небольшую металлическую табличку, укрепленную над парадной дверью. – Еще есть вопросы, Эйнштейн?

– Все эти дома – серые! – заорал отец. Лицо его пошло пятнами. – Они стоят серыми уже сотню лет!

Вы что, собрались все дома на этой улице перекрасить в коммунячий красный?

– Нет, в пожарно-красный. И только этот дом. Внутри и снаружи.

– Но он точно напротив моего дома! И я должен на это смотреть?! Боже, да такой цвет просто орет и требует, чтобы на него смотрели! Я терпеть не могу этот цвет!

– Серьезное дело. Но разбирайтесь с мистером Линдквистом. – С этими словами маляр присоединился к, своей команде, а отец вернулся обратно, ушел в дом и начал метаться по комнатам, круша мебель и чертыхаясь на чем свет стоит. Мать заперлась в ванной с журналом, а я пошел к церкви смотреть на корабли.

Удивительно, но в понедельник отец настолько расхрабрился, что в обеденный перерыв отправился к мистеру Линдквисту. Впрочем, добраться ему удалось только до секретарши мистера Линдквиста, которая сказала, что именно она по распоряжению шефа вызвала бригаду маляров, но больше ничего не знает. На обратном пути отец в бешенстве чуть не разбил машину. Ярко-красный дом вызывающе торчал напротив нашего уныло-серого, и запах свежей краски, казалось, чувствуется по всей улице.

– Он пытается выжить меня, – нервно говорил отец за ужином. – Да. Это точно. Мистер Линдквист решил от меня избавиться, но по сравнению с отцом у него кишка тонка. Он боится меня, поэтому решил выкрасить этот дом в коммунячий красный, чтобы он мозолил мне глаза. Точно. Теперь я все понял.

Отец позвонил мистеру Рафаэлли, нашему соседу по улице, пытаясь выведать последние слухи, но узнал лишь то, что нового работника уже оформили и тот должен приступить к работе со следующей недели.

Это была не неделя, а сумасшедший дом. Я уже говорил – не знаю, почему красный цвет так сильно раздражает отца; возможно, это отдельная история, но единственное, что я знаю – отец всю неделю буквально на стенку лез. Ему требовалось гигантское усилие, чтобы открыть дверь, уходя на работу, потому что лучи утреннего солнца могли падать на стены этого красного дома, придавая им цвет пожара четвертой степени. Вечерами закатное солнце могло высвечивать это же пламя с другой стороны. По Аккардо-стрит начали ездить люди – туристы, вот именно! – чтобы всего-навсего посмотреть на эту диковинку. Отец запирал двери на два замка и закрывал ставни, словно считал, что красный дом ночью может сорваться со своего фундамента, переберется через дорогу и набросится на него. Отец говорил, что не может дышать при виде этого дома, что этот жуткий красный дом сжимает ему легкие, И начал рано ложиться в постель, включая на полную громкость радиоприемник с трансляцией бейсбольного матча.

Но поздним вечером, когда совсем темнело, и из родительской спальни, где у отца и матери были отдельные кровати, больше не доносилось ни звука, я иногда отпирал входную дверь и выходил на крыльцо подышать влажным ночным воздухом. Я никогда бы не посмел сказать об этом ни отцу, ни матери, но… мне нравился этот красный дом. Я хочу сказать, он казался мне островком жизни среди серого океана. Столетиями на Аккардо-стрит стояли исключительно серые дома, все абсолютно одинаковые, вплоть до последнего гвоздя. И тут – такое! Не знаю почему, но он меня здорово задел.

Наши новые соседи въехали в красный дом ровно через неделю после того, как маляры закончили свою работу. Была суббота, а по утрам у нас в субботу обычно тихо, но они наделали столько шуму, что, наверное, переполошили всех богачей из особняков на Норт-Хилл. Когда я вышел на крыльцо, родители уже были там. Отец стоял с багровым лицом, в глазах была смесь ярости и ужаса. Мать просто оцепенела, крепко держа отца за руку, чтобы тот, не дай Бог, не сорвался с крыльца и не рванулся через улицу.

Мужчина был коротко стрижен, с волосами цвета пламени. На нем была красная клетчатая рубашка, брюки цвета итальянского вина и красные ковбойские башмаки. Он разгружал доверху набитый прицеп. Приехали они в старом помятом красном фургоне. Женщина была в розовой блузке и малиновых джинсах, ее светлые, распущенные до плеч волосы в ярких лучах восходящего солнца отливали розовым. Их дети, малыши лет шести-семи, мальчик и девочка, вертелись у них под ногами, и у обоих были волосы почти в цвет их нового дома.

2
Перейти на страницу:
Мир литературы