И я там был..., Катамаран «Беглец» - Куличенко Владимир - Страница 24
- Предыдущая
- 24/75
- Следующая
Только Вольф не отходил от меня ни на шаг. Он снова осунулся и похудел. Опять почему-то перебрался спать к Жеки. А днем каждую свободную минуту искал моего общества.
Вскоре зарядили дожди. Карин с Жэки, несмотря ни на что, продолжали торчать у дуба, и мне приходилось целые дни проводить в доме вдвоем с Вольфом. Выглядел он больным. У него появилась привычка спать днем, и он просил, чтобы я была рядом, никуда не отлучаясь. Говорил, что в доме холодно и он не может согреться. Я все-все понимала, но не перечила ему. Да и был ли смысл спорить? Я давно уже приучила себя снисходительно относиться к чужим странностям и терпеть. Что теперь поделаешь, раз все это так много значило для человека в их мире. То, от чего мы были свободны в обычной жизни, что служило у нас лишь тем целям, которые природа положила для воспроизведения вида, оставалось у них по-прежнему главной формой любви. И выражать ее как-то по-другому, в том числе и полностью управлять работой всего организма, они пока еще не умели.
Однажды Вольф сказал мне, что эта осень напоминает ему детство. С трудом подбирая слова, пытался рассказать мне о своей родине. Там было так много общего с тем, что помнила я. Но детство у него было совсем иное. Вольф не помнил своих родителей. Они долго томились в изгнании, принадлежа, вероятно, к касте «зрячих», только он ничего об этом не знал. И, вероятно, они сами не знали, оттого что с самого начала были рассеяны по всему свету…
Он рассказывал мне о бревенчатых деревнях, таких же вот домиках, как наша избушка, подслеповатых и серых, приземистых, вымокших на дождях. Он вспоминал об осени — другой, какой она бывает раньше того времени, когда мы появились здесь. Яркой, красочной, теплой, богатой… Ранняя осень… Вся здешняя природа была словно кусочком его мира. Вольф вспоминал, но ему не хватало слов — ведь, чтобы описать знакомое, родное, приходилось говорить на чужом языке…
И порой, уйдя в себя, забывшись, он переходил на настоящий, свой. И тогда в голосе его появлялись новые нотки, скорбные и сожалеющие. Так говорить мог только очень мудрый и много видевший человек. Много вынесший на своем веку…
Я не понимала слов, я просто слушала этот голос — хрипловатый, полный скрытой силы и щемящей, будто от дальних прапредков идущей тоски… Полный иронии, насмешки и одновременно — странного прощенья, от которых становилось еще тяжелей. И я в шутку спрашивала: кого ему здесь не хватает? Вольф смеялся, запрокинув голову, как смеяться тоже умел только он — голосом, который я с самого начала полюбила, потому что голос всегда выдает в человеке то, что в жизни, возможно, еще не проявилось… Он смеялся и, обнимая меня, говорил, что у него все есть, потому что я — с ним… Но ему и вправду здесь не хватает одной вещи. И он жалел, что не взял ее в тот злополучный поход, что пожалел для нее места в рюкзаке…
А снаружи хлестал по сосновым бревнам дождь. В заложенных хвоей проемах окон свистел ветер. В нашем доме с пустыми стенами была глухая осень, разве что вот — крыша над головой да спасительный пуховый спальник из того злополучного похода, в котором Вольфа должна была засыпать лавина… Он лишь успел заметить, как она сорвалась от его неосторожного победного крика и белым ревущим зверем летела вниз по склону. Время остановилось. Страшный момент неотвратимого конца растянулся, и на исходе этой бесконечности… Вольф оказался здесь. А с Вольфом я не боялась ничего. Он говорил, что у тех, кто пережил свою смерть, впереди, наверное, долгая жизнь.
Все мы смотрели на Вольфа как на лидера нашего маленького общества. Подсознательно чувствовали, что без него давно бы уже погибли здесь от голода, холода и уныния. А на него самого вдруг нашла непонятная хандра. Он, в сущности, забросил всю работу. В результате на неопределенный срок откладывалось и самое сейчас важное дело — постройка печки. Я даже боялась, что к зиме мы останемся вообще без нее. Теперь Вольф все дни проводил в доме, я же по-прежнему то уходила на речку, то собирала желуди под дубом. Мы жарили их и варили затем сомнительную бурду наподобие кофе, запас которого так быстро кончился.
Однажды я застала Жэки за странным занятием. Стоя на коленях, я привычно разгребала пальцами сухие листья, и вдруг, чуть не попав мне по голове, с дуба свалился какой-то предмет. Упруго ударился о землю и, отскочив, с металлическим звоном покатился в кусты. Вверху, на дубе, явно что-то произошло. Послышались возня, шум, и вслед за тем раздалось странно-ритмичное повизгивание.
— Брысь отсюда, разбойник! — закричал Жэки. — Ты опять сбросил мне обод!
Я не была особенно удивлена. На дубе давно уже стало «людно». Какие-то звери, привлеченные желудями, взялись наведываться из леса — их Жэки и называл своими друзьями.
Задрав голову, я посмотрела вверх. Жэки, удобно устроившись, сидел на огромном суку и возился с непонятным сооружением, которое было значительно больше его самого и напоминало что-то очень знакомое… Два колеса, соединенные перекладинами, седло, руль…
«Да это же велосипед… Жэки! Где ты его взял?» — едва не крикнула я в страшном волнении, но только стояла, молча разинув рот. Наконец тихонько позвала:
— Жэки…
Он не удостоил меня ответом. Попросту не заметил. Был невероятно сосредоточен.
Я ждала. В конце концов взгляд Жэки упал на меня.
— А, это ты… — протянул он задумчиво. — Позвала бы своего Вольфа… Хватит ему дрыхнуть! У меня тут никак не получается с цепью… Там, где-то возле тебя, должен лежать обод, — добавил Жэки. — Этот негодный кот опять его сбросил! Попробуй-ка мне его сюда закинуть.
Пришлось разыскать в кустах упавшую вещь. Это действительно был металлический обод от велосипедного колеса, сделанный, правда, несколько грубо, не как у нас. Неужели везде все рано или поздно начинают изобретать велосипеды?!.
— Жэки! — воскликнула я. — Послушай! Объясни, наконец, где ты его взял?
— Я его не взял, а… как бы сделал. Понимаешь? Нашел под дубом. Просто уж очень захотелось покататься на велосипеде, я долго об этом мечтал. Все думал, думал… И он сделался сам! Только цепь вот не могу приладить — не помню, как это точно устроено… Позвала бы и вправду Вольфа! У него получится. Он во всем разбирается — в момент.
Я еще не понимала, в чем дело, но какое-то радостное предчувствие заставляло мое сердце биться сильней и сильней, я стояла и слушала, как оно стучит в груди и как ветер ритмично шевелит надо мной сухие листья. Подошла к дубу, потрогала руками ствол. Он как будто дребезжал и был теплым. Или это дрожали от волнения мои руки… Стало вдруг очень и очень радостно.
— Жэки! Ты у нас гений! — я готова была запрыгать на месте, смеяться и хлопать в ладоши. — Слезай оттуда! — закричала ему, а через секунду едва не потеряла дар речи от страха и изумления. На плечи Жэки прыгнул с ветки черный усатый зверь. Изогнув спину, поднял хвост трубой и зашипел на меня, сверкая вытаращенными зелеными глазищами.
Так мы впервые обнаружили: наша «машина» — работает. Что-то было в этом дубе, какая-то сила, реализовывавшая мысленные образы наших желаний. Надо было только до мельчайших подробностей представить, как устроена вещь, вообразить мысленно работу любого механизма, и «машина» тотчас превращала абстрактный образ в материальный.
Все эти существа, новые друзья Жэки, кричавшие на дубе разными голосами, тоже существовали на самом деле. Это была материализованная фантазия Жэки! Надо же!.. Придумать себе кота — зверя, который когда-то жил в их доме. Правда, тут Жэки был со мной не согласен. Упрямо твердил, что кот сам пришел сюда по его следам.
Когда мы с Вольфом прибежали к Жэки, он стащил уже велосипед на землю и терпеливо ждал нас под дубом. Со всей серьезностью объяснил: прежде надо хорошенько подумать, как сделать правильно, представить в уме все совершенно точно, и все тогда получится само собой. Это было похоже на сказку…
Вольф окинул критическим взглядом нелепое сооружение — и на наших глазах формы его начали меняться, приобретать… осмысленность, что ли. Несуразно сбитые детали становились на свои места. Цепь точно легла на систему шестерен. Там, где надо, появились педали. Велосипед был готов.
- Предыдущая
- 24/75
- Следующая
