Посох. Тетралогия - Раткевич Сергей - Страница 18

— Ну, вот — а говоришь, с тобой ничего не происходит, — усмехнулся отшельник. — А на самом деле вон сколько уже всего произошло. Не на одну поэму хватит.

— Скажете тоже, — смутился Курт. — Кто ж о такой ерунде поэмы сочинять станет?

— Как человек, о котором уже кое-что сочинили, сообщу по секрету — поэмы всегда сочиняются о ерунде. Да еще и перевирают все небось для красивости, историки хреновы… — проворчал отшельник. — А что касается тебя — поверь мне, это только начало. Твоя магия просыпается в тебе.

— Да нет в нем никакой магии! — возмутился посох. — Уж я бы знал, если бы была хоть крошка, хоть щепоть.

— Не спеши, — сказал отшельник. — Всему свое время. Даром он тебя, что ли получил? Такие вещи просто так не случаются.

— Это просто недоразумение! — возмутился посох. — Трагическая ошибка.

— А знаешь ли ты, уважаемый, что когда на вас напали, я был сильно далеко от этого места, и никак не мог не то что придти к вам на помощь, но даже и узнать что вы в этой помощи нуждаетесь, — промолвил отшельник. — Знаешь что, случилось потом?

— Что?

— Я оказался на скале. Прямо над вами. Летать я не обучен. Перемещаться в пространстве — тоже. Было что-то такое… вроде как звук рога. Далекий такой, будто из прошлого… Я так сразу тогда и подумал, что вот — молодой маг зовет на помощь.

— Невероятно, — объявил посох. — Почему же я ничего не ощущаю?

— Не знаю, — сказал отшельник. — Уж я-то точно не маг. Откуда мне знать?

А Курт вновь подумал про Всадника Облаков. Неужели тот и впрямь пришел ему на помощь?

Отшельник и посох долго еще спорили по поводу возможных магических способностей Курта, но он этого уже не слышал. Большое количество вкусной еды и усталость — лучшее снотворное всех миров, а рассказав о себе, он как бы выполнил на сегодня последний долг и мог спокойно покинуть этот мир и отправиться в причудливое странствие по мирам своих снов. Правда, в этот раз он был не один. Его сопровождал посох-оборотень, умеющий превращаться в кота и отзывающийся на кличку Мур, а также великий воин и полководец Санга Аланда Линард, который с легкостью поражал всех выползавших из сна тварей, метко бросая в них свой сияющий нимб. Больше всего Курта изумляло то, что нимб всегда возвращался обратно. А впереди скакал удивительный всадник, сотканный из теней и облаков. Он трубил в древний рог, воспетый в незапамятные годы позабытыми ныне менестрелями, и все сущее откликалось ему.

Внезапно надвинулось что-то темное и тяжелое. Курт задохнулся от ужаса. Тьма коснулась его руки так нежно, как только мама… и тут же все исчезло…

Колдовство?

Курт проснулся от звуков, чудовищных как по форме, так и по содержанию. Была глубокая ночь, лишь слабо теплящийся очаг освещал пещеру. И под покровом этого мрака кто-то рождал звук. Звук был такой, словно протаскивали заржавевшего удава сквозь игольное ушко, а тот при этом страшно сопротивлялся и вопил.

— Что это? — с трудом разлепив губы, хрипло пробормотал Курт. — Кто это?

— Я это! — раздался довольный голос посоха.

— А… что ты делаешь? — потрясенно вымолвил Курт.

— Пою, — гордо ответил посох, и чудовищный звук возобновился.

— Поешь! — завопил Курт. — Прекрати немедленно!

Пение смолкло.

— Между прочим, это те самые баллады, которые обещал спеть ты, — обиженно заявил посох. — Обещал, а потом заснул. Вот я и стараюсь. За тебя стараюсь, между прочим, так что нечего орать на меня.

— Послушай, Мур, — пробурчал Курт. — Я извиняюсь, конечно, но… я не знаю, как твой голос звучит в том мире где ты весь — но здесь, у нас, это просто чудовищно. Спросонья мне показалось, что кого-то пытают или казнят.

— Ну, так возьми и сам спой! — обиделся посох. — Все равно ведь проснулся.

— Я сейчас приготовлю еще отвару, — раздался голос отшельника. — Пригодится горло промочить со сна.

Отшельник завозился у очага, и повеселевшее пламя принялось отплясывать причудливый танец с его громадной шороховатой тенью.

— Ну, вот и готово, — сказал отшельник. — Держи свою кружку.

…А потом Курт пел. Так хорошо, как никогда прежде. Отшельник и посох подтягивали старательно и неумело. Их голоса плясали, как бумажные шарики на ниточках.

— Ну, не знаю, что там не понравилось разным высокоученым бардам, — сказал отшельник, когда Курт остановился, чтобы передохнуть. — А мне так даже очень нравится. Давай еще, парень. Молодец!

И Курт пел. Он спел все древние баллады, какие знал. Потом пришел черед современных песен. Наконец, когда он уже порядком устал, отшельник заметил, что вот теперь-то пора бы и поспать. С тем и легли.

Ночь шла своим чередом. Такая же, как всегда. На небе горели все те же звезды. Ночи было абсолютно наплевать, что под ее покровом на светлое королевство Джанхар волна за волной накатываются несметные полчища мрачного королевства Рон. Ночи не было никакого дела до людей, до их великих сражений и прочих мелких трагедий. Ей не было дела — но это не значит, что она была равнодушна. Просто у нее были дела поважней.

И в этой ночи луна светила, как некий чудовищный глаз, и рядом даже вроде бы второй угадывался. Он и приоткрылся было — на миг приоткрылся, да вдруг сообразил, что творит недолжное и закрылся вновь. Рябь пробежала по миру так, словно бы он был нарисован на воде или просто был отражением чего-то более реального. Мир закачался, как занавеска, задетая неловкой рукой, и где-то там, с той стороны послышались тяжелые удаляющиеся шаги…

Утро Курт проспал. Когда он продрал глаза, отшельник и посох уже вовсю беседовали. У этих двоих обнаружилось множество общих воспоминаний. И недаром. Оба они были невероятно древними и кое-что, что помнилось им въяве, для всех остальных было загадочной древней историей, которая то ли была, то ли вовсе ее не было.

— Я проснулся, — сообщил Курт, терпеливо дослушав до конца описание какой-то битвы, в которой оба великих героя принимали участие.

— Это хорошо, — тут же отозвался Мур. — А то я уж испугался, что ты до завтра будешь спать.

— А вот не надо было меня будить посреди ночи своими ужасающими песнопениями, — пробурчал Курт. — До утра потом разные ужасы снились.

— Ну, вот еще! — рассмеялся посох. — Не будить его! Что бы ты тогда сообщил мне спросонья, кроме самого факта своего включения в процесс всеобщего существования? А так ты имеешь роскошную возможность поворчать, заодно еще раз сообщив мне о том, до какой именно степени тебя ужасает тембр моего голоса.

— Да уж… — усмехнулся Курт. — Голосок у тебя — это нечто. Сам выбирал, или помогал кто?

— Я тут не при чем, — хихикнул посох. — В таких случаях принято все валить на богов, потому как у них шеи крепкие, но я не думаю, что это их проделки. Скорей тут замешан некий загадочный закон, который возник, как мне кажется, задолго до богов и причинил этим беднягам неприятностей не меньше, чем нам, если не больше.

— Какой-такой закон?

— Я называю его законом Всеобщей Пакостности Мироздания, — поведал посох. — В моем случае он выражается вот в чем: если уж ты поешь так, что твой язык покидает Мир в котором, ты существуешь, то согласно вышеобозначеному закону он непременно попадает именно в тот Мир, где от тембра твоего голоса у всех без исключения жителей начинается, в лучшем случае, головная боль. А то и чего похуже.

Наверняка и у Курта были свои счеты с упомянутым законом. Он даже рот открыл, чтобы высказать их, но не успел.

— Ну, вы тут пока посидите, а я пройдусь, — неожиданно вмешался отшельник. — Что-то мне птичьи голоса тревожны. Не иначе, снова враг в горах объявился.

Отшельник поднялся и вышел. За спиной у него покачивался меч в старых потертых ножнах.

— Кстати, ты не одинок в своем отвращении, — как ни в чем не бывало продолжил посох. — Всем моим хозяевам тоже не нравился мой голос, разве что Артаду Сюйгену, но он и на самом деле был сумасшедший, так что он не в счет. Поэтому у меня всегда был весомый аргумент в спорах со своими хозяевами: «Делай что я говорю — а то как спою!»