Три дороги - Макдональд Росс - Страница 14

• Предыдущая
• 14/46
• Следующая

— Не знаю. Я думаю об этом. — Он уловил в памяти проблеск лица Лоррейн, заспанного, со слезами на глазах в то утро, когда уезжал от нее. Корабль должен был сняться с якоря в восемь часов, а ему надо было выехать из гостиницы в пять, чтобы успеть добраться до Аламеды. Он поцеловал ее последний раз в губы, поцеловал глаза и грудь и оставил, видимо, в свадебной кровати. — Я на ней женился, не так ли? Перед тем как ушел на корабле? Это где-то зафиксировано?

Райт позволил себе подтвердить это.

— Где же она теперь?

— Вспоминайте сами, приятель.

Другое лицо в иной кровати (старая железная кровать с катушками, которую отец купил в Бостоне?) появилось на горизонте сознания, где-то в середине его памяти. Но это было лицо не Лоррейн. Правда, он не был в этом уверен. Смерть творит странные вещи с лицами людей.

— Она умерла? — прошептал он.

— Вы меня спрашиваете об этом? — Хищные глаза Райта испытующе смотрели на него из-под густых бровей.

— Я помню умершую женщину. На ней было черное шелковое платье.

— Это была ваша мать, — произнес Райт с раздражением. — Она умерла, когда вы были еще ребенком.

— Мое ощущение хронологии, кажется, несколько сдвинулось. — Этот толстомордый доктор, высокомерный и самодовольный, как всякий другой с золотыми нашивками командира на рукаве, не собирался ему помогать. Он сидел за своим письменным столом неподвижно, как Будда, и все важные секреты хранил в своей башке.

Вместо того чтобы дать правдивый ответ, Райт заставил его выслушивать свои рассуждения об элементарной метапсихологии.

— Время — относительное понятие, — говорил он. — Разум похож на часы с разными стрелками, каждая из которых ведет свой отсчет времени. Одна для минут и часов, другая — для времен года и лет, еще одна — для индивидуального биологического развития, следующая — для умственной жизни и так далее. Но на уровне мотиваций и эмоциональных реакций разум практически не имеет временных рамок. Последователи Фрейда вроде Клифтера утверждают, что часы заводятся всего один раз, в детстве, и их ход никогда не прерывается, если только человек не возвращается в прошлое и не переводит их сам. Думаю, что это — чрезмерно упрощенный взгляд, но в нем есть доля правды. По дороге сюда Клифтер сказал, что вы, возможно, отождествляете жену со своей матерью, хотя они умерли с разрывом в двадцать лет.

— Значит, Лоррейн умерла?

— Вы знаете об этом, не так ли?

— Как она умерла?

— Вам следует самому вспомнить. Может быть, у Клифтера другой подход, но, пока это дело веду я, будет по-моему. В этом наша единственная гарантия против рецидива. Я мог бы сообщить это для вашего разумного сознания, но не ваше разумное сознание стерло все из памяти. Бессознательные уровни должны примириться с фактами. Единственный для вас способ доказать, что это произошло, заключается в том, чтобы самому восстановить память.

— Не вижу смысла углубляться в такую мистику.

Райт с усилием пожал плечами, как человек, который поправляет груз на спине.

— Мне было бы легко и приятно оказать вам помощь, но я этого не стану делать. Вы должны стоять на собственных ногах, без подпорок, понятно? — Он поднялся со стула, как бы подтверждая свою мысль примером:

Брет встал вместе с ним, но Райт сделал ему знак оставаться пока на месте. Этот жест в сочетании с темно-синей формой усилил сходство Райта с дородным полицейским.

— Вы можете подождать здесь. Пойду узнаю, готов ли Клифтер встретиться с вами.

Брет опять сел и стал ждать. Его раздражение пропало сразу, как только за Райтом закрылась дверь. Опять наступила депрессия. В течение нескольких часов он оказался женатым на неизвестной девушке и овдовел неизвестно как. Ему казалось, что время является смыслом жизни, а он потерял это время. Его будущее все еще находилось в прошлом. Он попал в замкнутый круг, бессмысленный, как колесо для белки в клетке, и лишенный времени, как преисподняя.

Внешне Брет был типичным американцем: крупный, с гладкой кожей лица, загорелый, с крепким носом и подбородком, доверчивыми голубыми глазами. За первые несколько минут Клифтер заметил в нем единственный признак внутреннего беспокойства — это когда глаза молодого мужчины забегали в сторону окна. И тут крепкие мышцы его плеч напряглись под униформой защитного цвета, как будто узкий кабинет сдавил его, прижав к низкому стальному стулу невидимым ремнем. Когда он отвел глаза, оглядев зеленую территорию госпиталя, на его лице проявилось сложное сочетание чувств.

Оказалось, глаза его были не чисто голубые, а голубые в серую крапинку. Такая комбинация цвета придала им глубину и изменила их прозрачность. Казалось, у них было несколько поверхностей, как у набора линз, которые фильтровали, отбирали изображения, перед тем как направить их в мозг. Рот тоже изменился. К щедрой мягкости природного оформления добавилась твердая линия агрессивной воли. Конфликты, свойственные природе молодого человека, придавали ему какую-то напряженную, застенчивую красоту. Но Клифтера насторожила ироническая горечь улыбки, бросавшая тень на глаза и искажавшая рот.

Вырезки из газет, которые накануне дала ему Паула, лежали в боковом кармане пиджака. Если разум Тейлора двигался к реальности и выздоровлению, тогда полное знание о событии, которое послужило причиной его болезни, поможет ему окончательно преодолеть недуг. Но если его разум пострадал серьезно, оказался психически извращенным, тогда знание об убийстве может усилить болезнь. Правда — мощное средство, которое либо вылечит, либо погубит, в зависимости от того, как воспримет ее организм пациента. Его задача, как и всегда, заключалась в том, чтобы понять конкретного человека.

Он повернулся к Брету, который молча сидел на стуле, пустым взглядом уставившись в пол.

— Пожалуйста, продолжайте. Мне хотелось бы побольше узнать о вашем детстве.

Брет беспокойно заерзал.

— С самого начала?

— Не обязательно. В отличие от Адлера я не придаю значения самым ранним воспоминаниям. Меня больше интересует то, что вы осознанно считаете важным.

— Вы имеете в виду мое отношение к событиям?

— Приводите мне факты. Ваше к ним отношение станет ясно само собой.

После некоторых колебаний Брет поборол застенчивость и продолжил прерванный рассказ:

— Вы, наверное, поняли, что моя жизнь в семье, когда я был ребенком, была довольно странной. Это относится не к периоду до смерти моей матери. Она умерла, когда мне было четыре года, и я мало что помню о том периоде. К нам приехала старшая сестра отца, чтобы помогать вести хозяйство, и пару лет я был целиком в ее власти. Тетя Алиса, а может быть, и отец установили довольно странные правила для пятилетнего ребенка. Припоминаю, что она отшлепала меня, по крайней мере, один раз за то, что я задавал вопросы о своей матери. Она мне даже не хотела сказать, что случилось с матерью. Тетя Алиса сама умерла, когда мне было всего шесть лет, и я бы не сказал, что пожалел об этом. — Он опять улыбнулся беспокойной улыбкой, плотно сжав губы, как будто эти воспоминания отдавали горечью.

— Это вполне понятно, — заметил Клифтер. — Строгая старая тетя — плохая замена умершей матери. Кто за вами ухаживал после смерти тети?

— Мною занялся сам отец. К тому времени он стал уже профессором и заместителем начальника управления, поэтому мог позволить себе пригласить служанку. Но по какой-то причине он не захотел пустить в дом женщину. Он пошел на большие неудобства и, возможно, часто пренебрегал своей собственной работой просто для того, чтобы не жить в одном доме с женщиной. Временами он нанимал своих студентов для помощи на кухне и в уборке помещения. Но основную работу по дому выполняли мы сами. Я уже умел неплохо готовить, когда мне было восемь лет. Но зато не смог научиться играть в бейсбол, пока не пошел в подготовительную школу. Между прочим, он позволил мне проучиться в подготовительной школе только один семестр. Возможно, этим объясняется моя неспособность легко входить в коллектив, чувство, что у меня нет определенного места в обществе.

• Предыдущая
• 14/46
• Следующая