Тропою архаров - Станюкович Кирилл Владимирович - Страница 3
- Предыдущая
- 3/51
- Следующая
Кроме хорошей длины, фигура начальства особых примет не имела, и спереди и сзади она была довольно ровная.
Фамилия у начальства была немецкая и очень короткая, может быть, чтобы сделать ее подлиннее – перед ней в прежнее время стояла приставка «фон».
Чтобы дополнить сведения о начальстве, нужно сказать, что до революции она была директрисой гимназии, а после перешла на ботаническую деятельность. Потом мы много раз говорили, что сделала она это совершенно зря. Свое семейное положение она еще не устроила, то есть была девушка, а возраст ее исчислялся сорока шестью годами.
Голос у начальства был несколько скрипуч, но так как в нем обычно преобладали наставительные и презрительные интонации, общее впечатление от речи было довольно цельное.
горлицы. И проснулся среди дня с ощущением радости земного бытия. Вторично вызванный доктор (так именовался здесь старик фельдшер) высказал по поводу моего выздоровления крайне бурную радость. Да и было от чего!
Оказывается, вчера вечером этот фельдшер, осмотрев меня, имел уже, как водится, за дверью разговор с Васькой:
– Ну, что?
– Плохо.
– Что плохо?
– Аппендицит, почти перитонит.
– Что же делать?
– Что делать! Оперировать надо! Да некому и негде. А везти нельзя. Он лопнет по дороге.
– Что же делать?
– Ну, подождем немного.
– А если ждать будет нельзя?
– Ну, тогда мы будем оперировать!
– То есть кто же это мы?
– Да кто же, кроме нас,- вы и я и будем оперировать.
– Я буду оперировать? Так ведь я об этом понятия не имею. А вы-то умеете?
– Да мне тоже оперировать еще не приходилось, но книга такая у меня есть, где все написано.
На радостях, фельдшера, твердо заверившего, что теперь все в порядке, Васька стал именовать профессором и тут же сбегал ему за водкой, чему тот, как ни удивительно, не был особенно рад. Но водку выпил и, дав много советов, отбыл восвояси. А Васька, забрав мелкокалиберку, отправился добывать рекомендованное мне профессором мясо горлиц для бульона. Не прошло и нескольких минут, как я услышал тихий выстрел и громкую ругань хозяйки, возле дома которой была подстрелена горлица.
Горлиц здесь чтили и не позволяли убивать. И все же в продолжение последующего часа в том же порядке раздавались: сначала выстрел, потом ругань. Но Васька, несмотря на угрозы лихих казачек, населявших Благовещенку, не угомонился, пока не набил горлиц сколько было нужно.
К вечеру явился Иван Иванович – он был хмур, обругал фельдшера, также прибывшего для вечерней консультации, меня, Ваську и климат здешних мест.
А я лежал и радовался – мне было чертовски хорошо: вечерняя тишина, и шелест тополей, и ругань Ивана Ивановича, и бульон – все доставляло мне огромное удовольствие.
Благовещенка, или, вернее, Благовещенское,- большое село, в прошлом казацкая станица. Широкие улицы, обсаженные пирамидальными тополями, сходятся к обширной четырехугольной площади, где прежде проходили учения и смотры.
Река Чу подходит к самой станице, окруженная плавнями. В этих плавнях, где тростники достигают 5-6 метров высоты, прячутся бессчетные выводки уток и гусей, здесь копают себе в мягком иле купальные лежки кабаны. Отсюда по вечерам налетают на станицу тучи комаров.
Широкие, медленно текущие арыки несут на поля Благовещенки теплую, мутноватую воду – она поит и сады, и бахчи, и поля станицы. Среди бесконечно пустынной полынной степи Благовещенка была небольшим оазисом, ярким пятном зелени. Во все стороны от широких плавней Чу уходила гладкая сухая равнина. Здесь все было пустынно, безжизненно, росла только серая полынь, колыхались редкие сизые метелки злаков. Здесь паслись стада коров и овец. Молоко от этих коров было горьковатое и пахло полынью.
В Благовещенском только что был организован животноводческий совхоз. Пастбища этого совхоза были огромны, они уходили за горизонт. Они захватывали бесконечную равнину, покрытую полынником, поднимались по склонам пологих возвышенностей, носящих название Чу-Илийских гор. Эту территорию мы и должны были обследовать, составить геоботаническую карту, выяснить запасы кормов.
В первый день, когда мы двинулись, чтобы начать полевые работы, мы ехали быстро.
•Начальство ехало впереди. Это была дама, именно дама, неприлично просто сказать, что это была женщина с длинным бледным лицом и длинными зубами. На носу у нее – пенсне, а на груди – золотые часы, приколотые английской булавкой; вместо юбки на ней были короткие штанишки, застегивающиеся под коленями на пуговицы, а на ногах обычные мужские ботинки неплохого размера. Дамских ботинок начальство не носило – то ли на дам обуви таких размеров не делают, то ли делают, но с каблуками. Каблуки же ей были совершенно не нужны, она и так могла бы занять место правофлангового в любой гвардейской роте.
Кроме хорошей длины, фигура начальства особых примет не имела, и спереди и сзади она была довольно ровная.
Фамилия у начальства была немецкая и очень короткая, может быть, чтобы сделать ее подлиннее – перед ней в прежнее время стояла приставка «фон».
Чтобы дополнить сведения о начальстве, нужно сказать, что до революции она была директрисой гимназии, а после перешла на ботаническую деятельность. Потом мы много раз говорили, что сделала она это совершенно зря. Свое семейное положение она еще не устроила, то есть была девушка, а возраст ее исчислялся сорока шестью годами.
Голос у начальства был несколько скрипуч, но так как в нем обычно преобладали наставительные и презрительные интонации, общее впечатление от речи было довольно цельное.
Выехали мы из Благовещенского уже к вечеру. Радостное ощущение начинающихся странствий, здоровья просто переполняло меня. День был прекрасный, жара спадала, сухой и горячий ветер, пропитанный горечью полыни, веял в лицо, застоявшиеся лошади, пригнанные из табуна, рвались вперед.
Мы ехали широкой кавалькадой, окружая две пароконные брички, весело катившиеся по степной дороге. До самого горизонта все было ровно-ровно и серо. Под ногами проскакивали стремительные ящерицы, в горячем воздухе плыли, не шевеля крыльями, ястреба. Бесконечная, ровная, покрытая серыми кустиками полыни равнина шла до самого горизонта. Полынь, полынь, сизые кустики типчака и под ними сухая горячая, растрескавшаяся почва.
В этот день я тоже ехал верхом, хотя еще вчера лежал пластом. И хотя в этом и не признавался никому, но ехал верхом впервые в жизни.
Это только так говорится, что ехал верхом,- на самом деле я сидел на лошади, но шла она туда, куда ей хотелось, решительно не обращая на меня внимания. Вероятно, лошадь терпела только потому, что чувствовала мою крайнюю неустойчивость: избавиться от меня в любую минуту ей не представляло никакого труда.
Мне было известно, что на рыси необходимо приподниматься, а делать этого я не умел. Вначале я приподнимался, упираясь ногами в стремена, а когда устал, то уперся и руками в луку седла. Вероятно, зрелище было весьма занятное. Кончилась эта верховая езда довольно глупо. Я разогнался, стал поворачивать, и в этот момент седло свернулось лошади под брюхо, а я шлепнулся врастяжку на дорогу. В момент падения я еще успел сообразить, что падаю и что это стыдно. Поэтому последним усилием воли я вызвал на лицо непринужденную улыбку. Затем брякнулся и на какое-то небольшое время потерял соображение.
Товарищи, поспешившие на помощь, увидели меня, поверженного в дорожную пыль, но приятно улыбающегося и поэтому сами стали веселиться. Но заметив через короткое время, что эта улыбка носит несколько застывший характер, начали трясти и поднимать меня, после чего улыбка перешла в болезненную гримасу. От начальства я, не успев стряхнуть пыль, тотчас получил выговор:
– Неужели вам не известно,- сказала она,- что обгонять начальника в экспедиции не полагается. Какой вы невоспитанный!
Уже в сумерках мы прокатили через казахский аул. Вечерними дымками курились костры, и воздух был наполнен запахом горящей полыни и кизяка. Разноголосо блеяли и мычали укладывавшиеся на ночь стада, а целая свора мохнатых и достаточно энергичных овчарок с солидным количеством репьев в шерсти прилагала все усилия, чтобы вцепиться нам в ноги, которые мы подтягивали как можно выше на седла.
- Предыдущая
- 3/51
- Следующая
