Дело Уичерли - Макдональд Росс - Страница 13
- Предыдущая
- 13/60
- Следующая
Он усадил меня в глубокое кожаное кресло, сам сел напротив и внимательно выслушал мой рассказ. Когда я кончил, Тревор довольно долго сидел молча и совершенно неподвижно — казалось, он стоически переносит немыслимые физические или душевные страдания.
— Я сам во всем виноват, — сказал он наконец. — Надо было мне самому за ней присматривать, раз Гомер устранился. Бросил девчонку на произвол судьбы и как ни в чем не бывало уплыл себе по морям по волнам... — Он в сердцах стукнул кулаком по колену. — Впрочем, сейчас важно другое. Что делать будем?
— Искать.
— Если еще есть кого.
— Обычно они остаются в живых, — успокоил его я, хотя сам не очень-то в это верил. — Как правило, они либо считают мелочь в Лас-Вегасе, либо накрывают на стол в ресторане «Тендерлойн», а бывает, обслуживают клиентов в курильне марихуаны или же позируют в Голливуде.
Тревор насупил густые брови, похожие на злобно выгнувших спину гусениц.
— С какой это стати девушка из хорошей семьи станет болтаться по притонам?
— Современных молодых женщин побуждают к бегству выпивка, наркотики или мужчины. Все это, впрочем, лишь разные проявления бунтарства, которому они учатся в школе, да и не только в школе.
— Но ведь Феба по характеру никогда бунтаркой не была. Хотя, видит бог, у нее для этого имелись все основания.
— Вот меня и интересует, какие у нее могли быть основания для бегства. Разговор с Уичерли мне, по сути дела, ничего не дал. Когда он говорит о дочери, то создается впечатление, что он витает в облаках и на землю опускаться не желает.
— Естественно. Это одна из причин ее бегства.
Я ждал, что Тревор скажет еще что-нибудь, но он умолк, и я решил изменить тактику.
— Я слышал, что прошлой весной ваша племянница обращалась к психиатру. Вам об этом что-нибудь известно?
Тревор поднял брови:
— Нет. Но меня это нисколько не удивляет. Когда Феба вернулась в Стэнфорд после пасхальных каникул, она ужасно тосковала. Я знаю, что учиться она стала гораздо хуже.
— Из-за чего же она тосковала?
— Мне она об этом ничего не говорила, но, по словам жены, в Медоу-Фармс на Пасху разразился скандал. Как будто бы из-за каких-то анонимных писем.
— А вы сами их читали?
— Я — нет. Элен читала. Говорит, что довольно гадкие письма. Из-за них, собственно, и разразился очередной — и последний — скандал в семье. — Он доверительно наклонился ко мне: — Терпеть не могу сплетен, но по секрету скажу: Гомер и Кэтрин жили плохо. Им бы развестись лет двадцать тому назад или не жениться вообще. В свое время, когда мы с Элен еще жили в Медоу-Фармс, я часто бывал у них дома и должен сказать, что в такой обстановке жить ребенку несладко, отец с матерью постоянно ссорились.
— По какому поводу?
— По любому. Кэтрин ненавидела Медоу-Фармс, Гомер же ни под каким видом не желал переезжать. Да и вообще между ними не было ничего общего. Когда они поженились, ему было уже за тридцать, а ей не было и двадцати. И не только в возрасте дело. Они абсолютно на все смотрели по-разному, а Феба — до того, как уехать учиться, — между ними разрывалась. Это вовсе не значит, что у Гомера плохой характер — просто в его семье всегда водились деньги, а богатство делает человека в каких-то вещах податливым, а в каких-то, наоборот, несговорчивым, даже жестоким. — Он слабо улыбнулся: — Мне ли не знать, ведь я на него уже двадцать пять лет работаю.
— А что собой представляет Кэтрин? Многие о ней плохо отзываются.
— Неудивительно. — Его улыбка преобразилась в гримасу. — После развода, как это часто бывает с женщинами, Кэтрин пошла по рукам. Раньше же это была уверенная в себе, вполне красивая женщина — на любителя, конечно: пышная, довольно вульгарная блондинка. У меня с ней были неплохие отношения, ведь у нее, как и у меня, жизнь складывалась нелегко. Если, конечно, не считать того, что уже в восемнадцать лет она выскочила замуж за богатого человека.
— А что она делала до брака?
— Право, не знаю. Гомер познакомился с ней на юге и привез в Медоу-Фармс. Перед свадьбой она какое-то время жила у нас с Элен. Вести хозяйство Кэтрин абсолютно не умела, и Элен, хозяйка превосходная, многому ее научила. Мне кажется, что до брака Кэтрин работала секретаршей.
— Сколько ей сейчас лет?
— Думаю, около сорока. — Тревор помолчал и исподлобья внимательно посмотрел на меня: — Похоже, вас больше всего интересует Кэтрин Уичерли. Чем это объяснить?
— Последний раз Фебу видели вместе с матерью.
— Правда? Когда же?
— В день отъезда Уичерли. Мать и дочь сошли с корабля и куда-то уехали на такси. Сейчас я пытаюсь это такси разыскать.
— А не проще было бы напрямую связаться с Кэтрин?
— Конечно, но я не знаю, где она. Отчасти поэтому я к вам и приехал.
— Со второго ноября я ее не видел ни разу. В тот день, на борту парохода, она закатила такую истерику, что лучше не вспоминать. Сейчас Кэтрин, надо полагать, в Атертоне, у нее ведь там свой дом.
— Нет, оттуда она уехала, причем, насколько я могу судить, не меньше двух месяцев назад. Дом в Атертоне продается.
— Вот как? Я этого не знал. Вы уверены?
— Я был там всего час назад. Какой-то подозрительный тип увидел, что я забрался на стену, и угрожал мне пистолетом, — я описал Тревору субъекта в веселеньком галстуке. — Вы случайно не знаете, кто это? Мне он заявил, что его наняли сторожить дом.
— Тревор покачал головой:
— К сожалению, нет. И куда могла уехать Кэтрин, тоже понятия не имею.
— У вас с ней есть общие знакомые?
— Здесь, на Полуострове, — нет. Скажу вам откровенно, мистер Арчер: мы с Кэтрин Уичерли всегда были и останемся людьми совершенно разного круга. Мы с женой предпочитаем не общаться с такими, как она.
— А в какой среде вращается Кэтрин?
— Боюсь, что сейчас она не слишком разборчива в выборе знакомых. Впрочем, не хочу сплетничать.
— А жаль.
— Нет-нет, Кэтрин этого не заслужила. Да и мне самому было бы потом стыдно. — Его бледные щеки покрылись легким румянцем, глаза сверкнули. — Впрочем, мы с вами отвлеклись, — заметил он как бы невзначай. — Вернемся к моей племяннице, а то уже время позднее. Скажите, чем я могу вам помочь?
— Вы можете обратиться в полицию. Если пойду к ним я, они и пальцем не пошевелят. И потом, Уичерли как огня боится огласки. А вы могли бы конфиденциально навести справки о своей племяннице, и тогда дело, быть может, сдвинулось бы с мертвой точки.
— Обязательно заявлю в полицию. Завтра же.
— А еще лучше — сегодня вечером.
— Хорошо. — У этого человека сердце, возможно, было и слабое, зато характер очень сильный: он на мелочи не разменивался. — Как мне себя вести?
— Это дело ваше. Главное, чтобы власти как можно скорее приступили к розыску Фебы — и не только в Сан-Франциско, но и по всей округе. Кроме того, им следует осмотреть все неопознанные трупы, найденные с первых чисел ноября.
Тревор опять побледнел:
— Вы же сами говорите, что обычно беглянки остаются в живых.
— Обычно да. Но бывает всякое. У вас есть ее фотографии?
— Я фотографировал Фебу прошлым летом, когда она гостила у нас. Сейчас принесу.
Тревор встал, причем на удивление легко, без всякого усилия, его усталость выдавали одни глаза: на какое-то мгновение они погасли, словно фитиль от керосиновой лампы — на ветру.
Тревор вернулся через пять минут с пачкой цветных фотографий, сел и стал передавать их мне по одной. Вот Феба широко улыбается, стоя в белом летнем платье среди камелий; вот она в желтой майке с теннисной ракеткой в руке, а вот несколько пляжных кадров: девушка стоит, сидит, лежит на желтом песке, на фоне ярко-синего моря, на некоторых фотографиях на заднем плане виднеются скалы.
По-своему она была даже хорошенькой, хотя по-настоящему красивой Фебу, как, впрочем, и большинство ее сверстниц, назвать было трудно. В ее улыбке, особенно на пляжных карточках, сквозила застенчивость; ей ужасно хотелось хорошо получиться, и она пожирала глазами объектив фотоаппарата, выставив вперед свои маленькие острые груди.
- Предыдущая
- 13/60
- Следующая
