История Тенделео - Макдональд Йен - Страница 1

• 1/26
• Следующая

Начать мой рассказ лучше всего с имени. Меня зовут Тенделео, и родилась я здесь, в Гичичи. Вы удивлены? Действительно, поселок так изменился, что люди, жившие там в одно время со мной, теперь вряд ли его узнают. Одно название осталось прежним. Вот почему имена так важны – они не меняются. Родилась я в одна тысяча девятьсот девяносто пятом году – как мне сказали, это произошло после ужина, но до наступления сумерек. Именно это и означает мое имя на языке календжи[1]: ранний вечер вскоре после ужина. Я была старшей дочерью пастора церкви Святого Иоанна. Моя младшая сестра родилась в девяносто восьмом, после того как у матери было два выкидыша, и отец, в полном соответствии с местными традициями, попросил помощи у общины. Мы все называли девочку Маленьким Яичком. Я да она – в семье нас было только двое. Отец считал, что пастор должен служить примером для своей паствы, а в те времена правительство как раз пропагандировало компактные семьи.

На моем отце лежала обязанность окормлять сразу несколько приходов. Он объезжал их на большом красном мотоцикле, который выделил ему епископ в Накуру. Это был отличный японский мотоцикл фирмы «Ямаха».

Водить мотоцикл отцу очень нравилось; он даже учился прыгать на нем через небольшие препятствия и тормозить с разворотом. Впрочем, для своих упражнений он выбирал глухие проселочные дороги, считая, что духовное лицо не должно заниматься такими пустяками на глазах прихожан. Разумеется, все знали, но никто его не выдал – ни один человек!

Церковь Святого Иоанна построил мой отец. До него прихожане молились прямо на улице – на скамьях, врытых в землю в тени деревьев. Наша церковь была приземистой, с крепкими белеными стенами, сделанными из бетонных блоков. По красной жестяной крыше карабкались вьюнки и лианы, которые цвели крупными колокольчиками. Весной же за окнами церкви колыхалась настоящая завеса из цветов и листьев, и внутри было красиво, точно в раю. Во всяком случае, каждый раз, когда я слушала рассказ об Адаме и Еве, я представляла себе рай именно таким – зеленым, тенистым, благоухающим.

Внутри церкви стояли скамьи для прихожан, аналой и кресло с высокой спинкой для епископа, который приезжал на конфирмацию. В алтаре находились престол, накрытый белой пеленой, и шкафчик для чаши и дискоса. Купели у нас не было – тех, кого крестили, водили к реке и окропляли там.

Я и моя мать пели в церковном хоре. Службы были долгими и, как я теперь понимаю, скучными, но музыка мне нравилась. Пели у нас только женщины, а мужчины играли на музыкальных инструментах. Самый лучший инструмент был у нашего школьного учителя из племени луо; преподаватель был таким высоким, что за глаза мы кощунственно называли его Высочайшим. Он играл на поршневом кольце от старого «пежо» – по нему надо было бить тяжелым стальным болтом, и тогда кольцо издавало высокий звенящий звук.

Все, что осталось от строительства церкви, пошло на пасторский дом. У нас были бетонные полы, жалюзи на окнах, отдельная кухня и замечательная угольная печка, которую один из прихожан смастерил из бочки для солярки. В доме было электрическое освещение, две розетки и кассетная магнитола, но никакого телевизора. Иметь телевизор, говорил отец, все равно что приглашать на обед дьявола. Итак, кухня, гостиная, наша спальня, спальня мамы и отцовский кабинет – всего пять комнат. Как видите, в Гичичи наша семья имела определенный вес, во всяком случае – среди календжи.

Сам поселок в беспорядке вытянулся по обеим сторонам шоссе. В Гичичи имелось несколько лавок, школа, почта, кондитерская, заправочная станция и контора по найму матату. Все они находились почти у самой дороги: жилые дома стояли чуть в глубине, и почти от каждого начинались утоптанные пешеходные тропинки, которые вели к устроенным на склонах земляным террасам. В конце одной такой тропинки – примерно в полукилометре дальше по долине – находилась и наша шамба[2]. Идти к ней надо было мимо дома, где жила семья укереве. В этой семье было семеро детей, и все они нас ненавидели. Когда мы проходили мимо, они швыряли в нас камнями и кизяком и кричали: «Вот что мы думаем о вас, проклятые календжи, богомерзкие епископалы!» Сами укереве принадлежали к Внутренней Африканской церкви кикуйо и не подчинялись епископу.

Если для отца земным подобием Небес была его церковь, то для матери раем была шамба. Воздух на склонах долины был чист и прохладен, а внизу шумела по камням река. На шамбе мы выращивали маис, тыквы-горлянки и немного сахарного тростника. Его охотно покупали местные самогонщики, и когда приходила пора сбора урожая, отец делал вид, будто не знает, для чего тому или иному из наших соседей нужен сладкий сахаристый сок.

Еще на шамбе росли перец, бобы, лук, картофель и две банановые пальмы. Отец ни за что не хотел их срубить, хотя м'зи[3] Кипчоби вполне авторитетно утверждает: деревья высасывают из земли силу. Как бы там ни было, маис и тростник каждое лето вымахивали выше моего роста, и мне очень нравилось, забежав в эти заросли, притворяться, будто я перенеслась в другой мир.

На шамбе всегда звучала музыка – играл чей-нибудь радиоприемник на солнечных батарейках, или пели хором женщины, помогавшие друг другу вскопать землю или разделаться с сорняками. Я всегда пела с ними, так как, по общему мнению, у меня был неплохой слух.

Было здесь и свое святилище. В расщелинах коры между толстыми скрюченными ветками старого дерева, давным-давно задушенного золотистым фикусом, женщины оставляли маленьким деревянным божкам свои подношения – купленные у странствующих торговцев-индусов стеклянные бусы, мелкие монетки и чашки с пивом.

Вы спросите меня: а как же чаго? Вы, наверное, уже подсчитали, что, когда на Килиманджаро упал первый контейнер, мне было девять. Вы хотите узнать, почему столь важное событие, как завоевание нашей планеты пришельцами из другого мира, не оказало на мою жизнь никакого особенного влияния? На самом деле все очень просто. Для наших жителей Килиманджаро находится лишь немногим ближе, чем тот, другой мир, из которого явилось к нам чаго. Нет, разумеется, кое-какие сведения до нас доходили. Мы смотрели телепередачи, где рассказывали про Килиманджаро, читали статьи об этой штуке в «Нейшн» и знали, что чаго похоже одновременно на коралловый риф и тропические джунгли и что оно попало на Землю с какого-то летающего объекта. Мы слышали передачи по радио, в которых обсуждалось, как быстро растет чаго (пятьдесят метров в сутки, эта круглая цифра легко запоминалась), что оно может собой представлять и откуда оно появилось. Каждое утро в небе над Гичичи мы видели белые инверсионные следы больших ооновских самолетов, которые перевозили исследователей и научное оборудование. С каждым днем их становилось все больше и больше, но нас это не касалось. Церковь, школа, дом, шамба. Праздничная служба в воскресенье. Кружок по изучению Библии в понедельник. Спевки церковного хора. Вечерние посиделки с подругами. В промежутке я могла вышивать, полоть, гонять из маиса коз или играть с Маленьким Яичком, Грейс и Рут, но только чтоб не очень шуметь, потому что папа работает. Вот из чего состоял мой мир. Раз в неделю в Гичичи приезжал передвижной банк, раз в месяц – передвижная библиотека.

По шоссе носились громоздкие матату[4], с азартом обгонявшие друг друга и все, что двигалось, а на их подножках и окнах гроздьями висели пассажиры. Большие грязные рейсовые автобусы, словно сонные волы, тащились вверх по склону, и одетый в лохмотья деревенский дурачок Гикомбе – роскошь, которую мы едва могли себе позволить, – бросался на дорогу перед каждым из них, стараясь остановить. На смену дождям приходила жара, после знойного лета наступал сезон холодных туманов, и так происходило из года в год. Люди рождались, женились, разводились, болели, погибали от несчастных случаев. Килиманджаро? Чаго?.. Что нам было до них?.. Для нас это были только слова, картинки, которые попадали в наш мир из одного и того же далекого мира.

• 1/26
• Следующая