Эльфийская трилогия - Нортон Андрэ - Страница 31

Кеман услышал негромкий крик и почувствовал, что мысли девочки приобрели требовательный оттенок. Дракон открыл глаза и понаблюдал, как малышка отыскала сосок и принялась сосать приемную мать. Кеман любовно улыбнулся. Прошло всего несколько недель, а он уже не представлял себе жизни без Шаны.

Кеман подвесил над головой у Шаны драгоценный камень на веревочке. Девочка тут же ухватила блестящую игрушку. Кеман решил, что Шана развивается куда быстрее его сестры. И она куда сообразительнее. Мире интересовала лишь еда, и ничего больше. А Шана хотела играть.

Подросток был уверен в этом так же твердо, как в том, что его зовут Кеман. В День имянаречения его сестрица получила имя Миренатели, что значило — «Стремящаяся к мудрости». Кеману же казалось, что оно мало ей подходит. Единственное, к чему стремилась Мире, — это к возможности перекусить лишний разок. В промежутках между трапезами она сворачивалась Клубком в самом теплом уголке гнезда и спала, ничуть не интересуясь окружающим миром. В ней не было ни любопытства, ни живости — лишь один вечно голодный рот.

^Считалось, что День имянаречения — это тот день, когда маленький дракончик приобретает свойства личности, которые проявятся в нем, когда он достигнет зрелости. Но пока что Кеман не замечал ни малейших признаков того, что означенная перемена и вправду имела место быть.

«Хорошо еще, если Мире, когда вырастет, не останется такой же ленивой и жадной, как сейчас».

Шана же проявляла живейшее любопытство ко всему, что происходило вокруг. Она уже начала ползать. Хорошо, что драконью шкуру могли прорвать лишь драконьи когти, — а то одежка Шаны давно превратилась бы в лохмотья.

Мире была капризным ребенком и требовала постоянного внимания к своей особе. А все остальное время Алары уходило на шаманские обязанности. Ей редко удавалось выкроить минутку и зайти взглянуть на приемыша.

Поэтому именно Кеман заботился об обучении Шаны. Он с облегчением обнаружил, что Попрыгунья следит за своим приемным ребенком и носом загоняет малышку в особый участок загона, предназначенный для ползания. В результате Шана уже довольно лихо перемещалась с места на место.

Это именно Кеман, а не Алара, учил Шану разговаривать и есть твердую пищу.

Результат удивил даже Алару. Шане еще не полагалось разговаривать — и тем не менее она говорила. У малышки уже образовался довольно большой словарный запас: «Шана», «Кеман», «Поп», «бяка», «холошо» и неизбежное «нет» — последнее слово Шана особенно любила...

Шана ухитрялась ползать с просто-таки поразительной скоростью. Вскоре она научилась вставать, цепляясь за стеночку. А когда Кеман замечал, как Шана пристально и страстно смотрит на верхушку ограды, его охватывала нехорошая уверенность: малышка заберется туда сразу же, как только сумеет. Мире же не желала путешествовать дальше, чем до порога своей маленькой пещерки или до горки нарезанного мяса, оставленного Аларой. Если же то, что хотела Мире, находилось за пределами пещерки-детской, драконочка садилась на пол и орала, пока не получала желаемое. Именно с этих пор у Кемана возникло глубочайшее убеждение, что ор маленького дракона способен дробить камни. Кеман старался проводить как можно больше времени со своими подопечными — даже иногда оставался спать под открытым небом. Сидящая в глубинах пещеры Мире не отличала дня от ночи и, кажется, задалась целью доказать, что ей наплевать на отдых своих родственников.

Мысли Шаны становились все отчетливее и сложнее. Кеману стоило большого труда придерживаться совета матери — «не давай ей ничего, пока она не попросит этого вслух». Он отлично знал, что Шана способна слышать его мысли. Кеману было ужасно трудно наблюдать, как напрягается маленькое личико Шаны, старающейся думать в его адрес, и при этом продолжать вести себя так, будто он ее не слышит. Шана прекрасно знала, что Кеман слышит ее мысли. Когда она просыпалась среди ночи от грозы или от неожиданного шума, Кеман оказывался рядом раньше, чем девочка успевала открыть рот. А потому эта новая «игра» не просто не нравилась Шане — она ее жутко раздражала.

Когда Кеман пропускал мимо ушей ее мысли и требовал, чтобы девочка вслух сказала, что ей нужно, на это следовал неизменный ответ:

— Кеман бяка!

Теленок Попрыгуньи давно уже перестал сосать мать, но Лопрыгунья, казалось, воспринимала затянувшееся младенчество своего приемыша как нечто само собой разумеющееся. И еще она, кажется, понимала мысли девочки ничуть не хуже Кемана. А вот это и вправду было очень необычно. Если Кеман сильно напрягался, он мог расслышать мысли животных, но ему никогда не удавалось добиться, чтобы они услышали его. А вот для Шаны, кажется, это не представляло ни малейших трудностей.

А ведь Алара считала, что это невозможно. Когда Кеман расспрашивал ее, она объяснила, что драконы могут приблизительно разбирать мысли животных — кое-кому вроде Отца-Дракона это удается получше, — но передавать свои мысли животным не могут.

Интересно, способности Шаны распространяются только на Попрыгунью, или она может так общаться с любым животным? Надо будет как-нибудь убедить Шану попробовать поговорить с однорогами — из-за ограды, естественно. Если Шана сможет убедить их повиноваться, это будет и вправду здорово.

Постепенно Шана превратилась из маленького краснолицего страшилища в весьма красивого ребенка. По крайней мере, Кеману она казалась красивой, поскольку он привык видеть свою мать не только в драконьем, но и в эльфийском облике. Он был совершенно уверен, что благодаря этому даже те из драконов, которые никогда не меняли облик, будут относиться к девочке лучше.

Светлая кожа Шаны покрылась загаром от постоянного пребывания на солнце, и на золотисто-бронзовом лице изумрудные глаза засияли еще ярче. Кеману всегда было жалко подстригать темно-рыжие волосы девочки, но другого выхода не было — в противном случае они спутывались так, что Кеман уже не мог их расчесать, и туда набивалась солома. Вот и сейчас волосы пребывали в беспорядке, хотя и довольно милом — последняя попытка Кемана подровнять их оказалась не слишком удачной, — и сейчас, после сна, стояли дыбом, словно гребешок, постоянно норовящий завалиться набок.

Если присмотреться повнимательнее, можно было заметить, что уши у Шаны слегка заостренные — но не настолько острые, как у эльфов.

Малышка покончила с трапезой, плюхнулась обратно на солому и принялась гладить Попрыгунью.

«Кажется, ее ничуть не смущает, что мы с Попрыгуньей так сильно отличаемся друг от друга. И кстати, хоть Попрыгунья и выкормила малышку, ее все-таки нельзя считать матерью Шаны. Пожалуй, все-таки именно я заменил ей мать...

Я никогда раньше не думал, что быть матерью — это настолько... настолько хлопотно!»

Из щели, скрывавшей нору земляной белки, высунулся кончик носа. Шана терпеливо ждала. Если бы Алара не заверила ее, что нора действительно находится в этой щели, Шана никогда бы в это не поверила — щель была такой узкой, что туда едва проходила ладонь девочки. Но Алара сказала, что белка там, а если приемная мама что-то говорит, то так оно и есть.

Солнце стояло почти в зените. Шане уже здорово напекло макушку, а по шее то и дело сбегали капли пота. Шана с удовольствием бы уговорила белку поскорее высунуться наружу, но у крохотных грызунов вроде земляной белки так мало мозгов, что их мысли даже услышать нельзя, — куда уж там влиять на них. Кроме этого, у Шаны было такое впечатление, что приемная мама не одобрила бы, если бы девочка воспользовалась своими способностями и выманила белку из норы прежде, чем зверек будет готов. Предполагалось, что им нужно что-то узнать от белки, причем сперва еще требовалось понять, что именно нужно узнавать, — и трудно сказать, какая из частей урока была важнее.

Белка высунулась чуть побольше. Шана сидела абсолютно неподвижно, стараясь даже не дышать. Белка повела усами, ц вслед за носом из щели показались глаза. В воздухе не было ни малейшего дуновения ветерка, а значит, зверек не мог учуять запаха наблюдателей, и при всей пугливости белки сейчас у нее не было поводов для беспокойства.