Башня из пепла - Мартин Джордж Р.Р. - Страница 54

• Предыдущая
• 54/170
• Следующая

От досады и боли я почти позабыл о своем Даре. Теперь я о нем вспомнил. Я прочитал чувства Дино. Печали не было, огорчения тоже, только легкое разочарование. А за ним — стена. Всегдашняя стена отделяла от других людей того, кто со всеми был на «ты», но никому не был близок. И на этой стене как будто висела табличка:

— Приходи,— сказал он.— Будет весело.

Я согласился.

Когда корабль поднялся в воздух, я спросил себя, почему уезжаю.

Возможно, чтобы вернуться домой. У нас есть дом на Бальдуре, вдали от городов, на одном из незаселенных материков, и вокруг только дикое пространство. Дом стоит на отвесной скале над высоким водопадом, неустанно сбегающим вниз, в затененный, окаймленный зеленью пруд. В солнечные дни мы с Лией часто плавали там, отдыхая после деловой поездки. А потом лежали обнаженные в тени апельсиновых деревьев и любили друг друга на ковре серебряного мха. Возможно, я возвращаюсь к этому. Но без Лии. Без Лии, которую я потерял, ничего уже не будет как прежде...

Я потерял ее, хотя мог сохранить. И мог быть с ней сейчас. Это так просто, так просто. Медленно пройти в темную пещеру и ненадолго заснуть. И тогда Лия вечно была бы со воюй, во мне, частью меня, мной, а я — ею. Любовь и познание друг друга, познание такое полное, о котором люди могут лишь мечтать. Единение и радость, и избавление от тьмы — навеки. Бог. Если я верил в то, что говорил Валкаренья, почему я сказал Лии «нет»?

Может, потому, что усомнился. Может, я все-таки надеюсь найти что-то более великое и любящее, чем Единение, найти Бога, о котором мне говорили когда-то, давным-давно. Может, я иду на риск, потому что в глубине души все еще верю. Но если я ошибся, тогда темнота и равнина...

А может, причина в другом, в чем-то, что я заметил в Валкаренье, в чем-то, что заставляло меня усомниться в собственных словах. Потому что люди все же не совсем такие, как шкины. Есть люди, подобные Дино и Гурли, а есть такие, как Лия и Густаффсон,— люди, которые боятся любви и Единения, и люди, которые жаждут их. Значит, двойственная природа. У человека два главных побуждения, а у шкина только одно? Но если так, значит, у человека — свой путь к Единению, свой способ преодолеть одиночество и остаться человеком.

Я не завидую Валкаренье. Он кричит за своей стеной, и нйкто не знает об этом, даже он сам. Никто никогда не узнает, и он будет всегда один, будет всегда улыбаться, превозмогая боль. Нет, я не завидую Дино.

Но, Лия, в чем-то я похож на него, хотя во многом и на тебя. Вот почему я бежал, несмотря на то что любил тебя.

Лори Блэкберн была со мной на корабле. После взлета мы перекусили и весь вечер обсуждали поданное к ужину вино. Невеселый разговор, но вполне человеческий. Мы оба нуждались в участии и потянулись друг к другу.

Потом я отвел ее к себе в каюту и любил ее со всей страстью, на которую был способен. И тогда темнота стала рассеиваться, мы обрели друг друга и болтали всю ночь напролет.

Моя башня построена из маленьких черно-серых кирпичей, связанных раствором из блестящего черного вещества, которое удивительно похоже на обсидиан, хотя, наверное, не может им быть. Она стоит над заливом Долгого Моря, имеет двадцать футов высоты, наклонена, и от края леса ее отделяют лишь несколько шагов.

Я нашел эту башню почти четыре года назад, когда вместе с Белкой покинул Порт-Джемисон в серебристом автолете, лежащем теперь разобранным среди высокой травы возле порога. И до сего дня я почти ничего не знаю об этом архитектурном сооружении, но у меня на этот счет есть несколько предположений.

Прежде всего, сомневаюсь, что она построена людьми. Башня явно старше Порт-Джемисона, и мне часто кажется, что ее построили до начала космической эры. Черно-серые кирпичики (удивительно маленькие — каждый в четверть обыкновенного) очень стары, имеют неровную поверхность и крошатся под моими ногами. Везде лежит песок, и я хорошо знаю, откуда он, поскольку не раз вынимал расшатавшиеся кирпичи иЗ парапета на крыше башни и лениво давил их в руке, превращая в мелкий темный порошок. Когда дует ветер с востока, над башней поднимается столб пепельной пыли.

Внутри эти черно-серые кирпичи в лучшем состоянии, поскольку ветер и дождь обрабатывают только поверхность, но, несмотря на это, башню кривой не назовешь. Внутри это единое помещение, лишенное окон, полное пыли и эха; свет проникает туда лишь через круглое отверстие в центре крыши. Спиральная лестница, сделанная из таких же древних кирпичей, как и все остальное, является частью стены и поднимается как резьба на винте, пока не достигает крыши. Белка, чьи кошачьи шажки довольно мелки, легко взбегает по ступеням, но для человека они слишком узки и неудобны.

И все же я поднимаюсь по ним. Каждую ночь я возвращаюсь из холодных лесов со стрелами, черными от засохшей крови пауков сновидений, и сумкой, полной их мешочков с ядом. Отставив лук в сторону, я мою руки, а потом выхожу на крышу, чтобы провести там последние часы перед рассветом. По другую сторону узкого морского залива, на острове, горят огни Порт-Джемисона — сверху он совсем не похож на хорошо знакомый мне город. Ночью черные квадратные здания окружает романтическое сияние: серо-оранжевые и бледно-голубые огни города заставляют думать о тайнах, тихих песнях и одиночестве, когда космические корабли взлетают и опускаются на фоне звезд, как неутомимые светлячки времен моего детства на Старой Земле.

— Там кроется множество преданий,— признался я как-то Корбеку, прежде чем научился не делать этого.— За каждым огнем находятся люди, а что ни человек, то своя судьба. Но их жизнь не соприкасается с нашей, поэтому мы никогда не узнаем ее истории.— Полагаю, что при этом я помогал себе жестами — само собой, я был пьян в стельку.

В ответ Корбек широко улыбался, отрицательно покачивая головой. Это был высокий, полный темноволосый мужчина с бородой, торчащей во все стороны, как моток колючей проволоки. Каждый месяц он прилетал из города на своем черном обшарпанном автолете, чтобы доставить мне продукты и забрать яд добытых мною пауков сновидений, и каждый месяц мы поднимались на крышу башни и напивались. Корбек был всего лишь водителем грузовика, торговцем второсортными сновидениями и бывшими в употреблении радугами, но считал себя философом и исследователем человеческой природы.

— Не обманывайся, ты ничего не теряешь,— сказал он мне тогда с лицом, покрасневшим от вина.— Рассказы о судьбах людей ничего не стоят. Настоящие рассказы обычно имеют какую-то фабулу. Они начинаются, продолжаются какое-то время и действительно заканчиваются. Только автор и пишет цикл. В жизни так не бывает: люди бесцельно блуждают, ведут пустые разговоры — и так без конца. Все идет своим чередом.

— Люди умирают,— вставил я.— По-моему, это и есть конец.

Корбек громко рыгнул.

— Конечно, но слышал ли ты, чтобы кто-то умер в нужную минуту? Нет, так не бывает. Одни уходят, так и не начав жить по-настоящему, другие — в расцвете сил, а третьи продолжают влачить жалкое существование, уже когда все кончилось.

Часто, сидя наверху с Белкой на коленях, я вспоминаю слова Корбека и то, как он их произнес,— удивительно мягким голосом. Корбек не очень-то смышлен, но, думаю, в ту ночь, помимо своей воли, поведал истину. Впрочем, решительное отношение к жизни, которое он тогда высказал, является единственным противоядием против снов, которые плетут пауки. Однако я не Корбек и никогда им не буду, поэтому, хоть и понимаю эту истину, не могу жить с нею в согласии.

Когда они прилетели, я находился возле башни и стрелял по мишени. На мне были только штаны и колчан. Уже наступали сумерки, и я готовился к ночному походу в лес — с самых первых дней изгнания я жил от заката до рассвета, как пауки сновидений. Под ногами я чувствовал мягкую траву, двойной лук из серебристого дерева как никогда хорошо лежал в моей руке. И стрелял я в тот день тоже здорово.

• Предыдущая
• 54/170
• Следующая