Сарантийская мозаика - Кей Гай Гэвриел - Страница 4

Однако все оказалось несколько сложнее. Убийство, даже в Сарантии, иногда может стать неожиданностью.

В респектабельных кварталах Города во время жизни предыдущего поколения вошло в моду пристраивать к третьим и четвертым этажам домов балконы. Нависая над узкими улицами, эти солнечные покои, словно в насмешку, почти полностью блокировали солнечный свет, как и следовало ожидать. И все ради утверждения своего статуса и чтобы дать представительницам благородных семейств возможность наблюдать за жизнью улицы из-за расшитых бисером занавесок, а иногда через потайные форточки в окнах, не подвергаясь унизительному риску быть замеченными.

При императоре Алии префект издал указ, определяющий то расстояние, на которое подобные сооружения могли выдаваться вперед от стены здания, после чего многие солярии, нарушавшие этот закон, ликвидировали. Незачем говорить, что это происходило не на тех улицах, где стояли дома подлинно состоятельных и влиятельных горожан. Одни патриции пользовались своей властью, чтобы жаловаться, а другие в ответ пускали в ход взятки или угрозы. Конечно, частную инициативу невозможно было полностью подавить, и некоторые прискорбные инциденты имели место в минувшие годы даже в самых аристократических кварталах.

На одной из таких улиц, вдоль которой выстроились красивые фасады кирпичных домов, щедро украшенные дорогими фонарями для ночного освещения, на широком балконе сидит мужчина и попеременно смотрит то на улицу внизу, то на женщину в спальне у него за спиной. Она изысканно медленными, грациозными движениями заплетает волосы в косы и укладывает локоны.

Он думает, что она, отбросив стеснение, в каком-то смысле, оказывает ему честь. Сидя обнаженной на краю постели, она демонстрирует свое тело, его выпуклости и ложбинки: поднятая рука, гладкая впадинка под ней, медового цвета груди и бедра и слегка оттененное местечко между бедер, где его так приветливо принимали минувшей ночью.

Той ночью, когда явился гонец с известием о кончине императора.

По правде говоря, он ошибается в одном: в данный момент ее беззастенчивая нагота больше свидетельствует о погруженности в себя, чем о каких-либо чувствах или эмоциях, вызванных им самим. В конце концов, она привыкла демонстрировать тело мужчинам. Он это знает, но предпочитает иногда забывать.

Он наблюдает за ней с легкой улыбкой. У него гладко выбритое круглое лицо с мягким подбородком и серыми проницательными глазами. Его нельзя назвать красивым или притягивающим взоры, но от него исходят добродушие и искренность. И это, конечно, приносит пользу.

Ее темно-каштановые волосы, отмечает он, за лето приобрели рыжеватый отлив. Интересно, когда это она успевала столько пробыть на воздухе? Скорее всего этот оттенок создан искусственно. Мужчина не задает вопросов. У него нет охоты расспрашивать ее о том, чем она занимается, когда они не вместе, не в этом доме, который он купил для нее.

Это напомнило ему о том, почему они находятся здесь именно сейчас. Он отводит взгляд от женщины на ложе — ее зовут Алиана — и снова смотрит на улицу. Там наблюдается движение, так как утро уже началось, и к этому моменту новость уже должна разнестись по Сарантию.

Дверь, за которой он наблюдает, остается закрытой. Возле нее стоят стражники, но они стоят там всегда. Он знает имена этих двоих, и других тоже, и откуда они родом. Такие подробности иногда имеют значение. В подобных вещах он очень тщателен и не так благодушен, как может показаться поверхностному наблюдателю.

Перед рассветом в эту дверь вошел человек и, судя по его виду, принес важное известие. Канцлер Гезий решил сделать свой ход. Значит, игра началась. Мужчина на балконе надеется выиграть ее, но у него уже достаточно опыта в мире власти, и он понимает, что может проиграть. Его зовут Петр.

— Я тебе надоела, — произносит женщина, прерывая молчание. Голос ее тих, в нем слышится насмешка. Руки, укладывающие волосы, не перестают двигаться. — Увы, этот день наступил.

— Этот день никогда не наступит, — спокойно отвечает мужчина, тоже слегка насмешливо. Они давно играют в эту игру, основанную на прочности их невероятных отношений. Однако сейчас он не сводит глаз с двери.

— Я снова окажусь на улице, отданная на милость факций. Стану игрушкой самых необузданных болельщиков с привычками варваров. Отвергнутая актриса, опозоренная и покинутая, чьи лучшие годы уже позади.

Ей было двадцать лет в тот год, когда умер император Алий. Мужчина же прожил 31 лето; не молод, но о нем говорили — и раньше и после, — что он принадлежит к числу тех, кто никогда не был молодым.

Держу пари, — тихо шепчет он, — что всего через два дня какой-нибудь влюбленный богач из высшего света или процветающий торговец шелками или афганскими пряностями завоюет твое непостоянное сердце, посулив украшения и собственную баню.

— Собственная баня — это большой соблазн, — соглашается Алиана.

Петр с улыбкой бросает на нее взгляд. Она знала, что он это сделает, и отнюдь не случайно оказалась сидящей к нему боком, подняв руки к волосам и повернувшись лицом с широко раскрытыми темными глазами. Она играет на сцене с семилетнего возраста. Несколько мгновений она сохраняет эту позу, потом начинает смеяться.

Мужчина с мягким лицом, после занятий любовью одетый лишь в серо-голубую тунику, качает головой. Его песочного цвета волосы уже начали слегка редеть, но еще не поседели.

— Наш возлюбленный император умер, наследника нигде не видно, Сарантию грозит смертельная опасность, а ты напрасно мучишь опечаленного и встревоженного человека.

— Можно, я подойду и еще немного его помучаю? — спрашивает она.

Она видит, что он колеблется. Это ее удивляет и даже, по правде говоря, волнует: как сильно он ее желает, если даже в это утро...

Но в эту секунду с улицы внизу доносятся один за другим звуки. Ключ скрипит в замке, открывается и закрывается тяжелая дверь, звучат быстрые голоса, слишком громкие, потом еще один голос отдает резкую команду. Человек за занавеской быстро оборачивается и снова смотрит на улицу.

Женщина замирает. В это мгновение своей жизни она обдумывает много разных вещей. Но, по правде говоря, настоящее решение уже принято раньше. Она доверяет ему и самой себе, как ни удивительно. Она заворачивается в простыню, словно защищаясь, а потом задает вопрос, обращаясь к его напряженному лицу, с которого совершенно исчезло обычное добродушное выражение:

— Какая на нем одежда?

Много позже мужчина решит, что ему не следовало так уж удивляться ее вопросу и тому, что она захотела ему открыть этим вопросом. С самого начала его в ней привлекали ее ум и проницательность не меньше, чем красота и талант, которые заставляли сарантийцев приходить в театр каждый вечер, когда она выступала, восторгаться и разражаться смехом и аплодисментами.

Однако сейчас он действительно поражен, а удивляется он редко. Не в его привычках позволять себе замешательство. Тем не менее в эту единственную тайну он ее не посвятил. И оказывается, имеет большое значение, во что решил одеться седовласый человек на все еще сумрачной улице, выходя из дома, чтобы явиться взорам всего мира в то чреватое важными последствиями утро.

Петр оглядывается на женщину. Даже в такой момент он переводит взгляд на нее, и после они оба это запомнят. Он видит, что она прикрыла наготу и что она немного боится, хотя, конечно, стала бы это отрицать. От него почти ничего не ускользает. Он тронут как тем, что она задала этот вопрос, так и ее страхом.

— Ты знала? — тихо спрашивает он.

— Ты очень настаивал именно на этом доме, — шепчет она, — с балконом над этой улицей. Нетрудно было заметить, чьи двери видны отсюда. А театр и пиршественный зал Синих служат не менее надежными источниками информации, чем дворцы или казармы. Какая на нем одежда, Петр?