Ленинградская зима - Ардаматский Василий Иванович - Страница 24

• Предыдущая
• 24/66
• Следующая

Прогромыхали военные грузовики. Под их прикрытием Чепцов перешел на другую сторону улицы и повернул обратно к гостинице. Он успокоился — невероятно, чтобы в первые же часы после его прибытия в город ему могли повесить на спину агента. Невероятно!..

И все-таки ночевать в гостинице он не будет…

Поздним вечером Гладышев докладывал начальнику отдела Прокопенко о своей, как он выразился, «пустой беготне».

— Он вернулся в гостиницу, — рассказывал Дмитрий. — Я ждал на улице. Решил — если в течение часа не выйдет, зайду. Через час захожу. Предъявил удостоверение, спрашиваю: кто у вас час назад номер снял?

— А почему ты решил, что он шел номер снимать, а не в гости?

— Сам не знаю, решил, и все… Ну вот. Получаю справку — номер взял работник Военторга Чернышев Николай Петрович. Вижу, сходится. Номер взят по броне военного коменданта. Тут я окончательно понял, что у меня артель «напрасный труд», позвонил дежурному, и он приказал мне двигать на Литейный. В общем, день погиб.

— А то, что он был у Маклецова? — Голос Прокопенко зазвенел жестью.

— Может, он ему двоюродный брат, — тихо огрызнулся Гладышев.

— Прошу говорить громче. — В серых глазах Прокопенко мелькнула злая искорка.

— Я говорю: может, они с Маклецовым родственники… — громко сказал Гладышев.

— А ты забыл, как он восьмерил перед его домом? А? Дальше — зачем это он, подойдя к гостинице, спину проверял? Нет, Гладышев, ты лучше скажи мне, что ты выяснил в Военторге?

— Их работник. Прибыл из Прибалтики. Получает новое назначение.

— Ну вот что, Гладышев, — сдержанно, не давая волю раздражению, сказал Прокопенко. — Иди снова в «Асторию». К полуночи пришлю смену. Запомни: каждое дело надо доводить до конца.

Чепцов пробыл в гостинице около часа. Потом он отдал ключ дежурной по этажу, сказал, что уходит по делам и, может быть, сегодня заночует у знакомых.

Уже начинало темнеть, когда Чепцов шел мимо Исаакиевского собора. Он направлялся к Неве, чтобы выйти на набережную возле памятника Петру. Здесь было открытое место, и он легко обнаружил бы слежку. Но, кажется, все было спокойно.

Он постоял у памятника, внимательно осмотрел набережную, площадь и пошел по узкому бульвару вдоль Невы.

Чепцов приступил ко второй части своего эксперимента — поиск ночлега на частной квартире. Настроение было у него отличное.

Навстречу шла женщина в аккуратном стареньком пальто и белой панаме, в руках — сумка для продуктов. Чепцов встал на ее пути.

— Простите, пожалуйста, — сказал он, приподняв фуражку. — Мне негде переночевать, не можете ли помочь?

Женщина, зло щурясь, посмотрела на него и, не ответив, пошла дальше.

— Я хорошо заплачу, — сказал ей вслед Чепцов.

— Да подавись ты своими деньгами, — не оглядываясь, крикнула она и ускорила шаг.

Чепцов смотрел ей вслед удивленно, насмешливо и чуть тревожно, почему-то ему хотелось получше запомнить ее лицо. Ничего, ничего, все в порядке. Если бы не произошло осечки и здесь, благополучный ход его эксперимента стал бы подозрительным…

У парапета набережной стояла пожилая дама интеллигентного вида, она задумчиво смотрела на багровую от заката Неву. Чепцов остановился рядом и тоже стал смотреть.

— Тревожная красота, не правда ли? — сказал он негромко.

Женщина вздрогнула, обернулась и, ничего не ответив, снова повернулась к реке.

— Прошу прощения, я помешал, — продолжал Чепцов. — Извините… Но трудно сдержать восторг перед такой красотой… Хотя у меня, надо заметить, состояние не для лирики, а вот хожу, как во сне, и без конца узнаю то, что видел только на картинках.

— Вы не ленинградец? — спросила дама.

— В полном, я бы даже сказал, в классическом виде, мне даже ночевать сегодня негде…

— Что же с вами случилось?

Чепцов рассказал.

— Сил никаких нет, не понимаю, как ноги держат, — говорил он. — Забыл, как постель выглядит. Без разговоров — сотню за право увидеть подушку.

— Цена баснословная, что и говорить, — рассмеялась женщина.

— А что делать? Я измучился! Рискните.

— Помните сирену Чехова? — дружелюбно улыбаясь, спросила женщина.

Никакой сирены Чепцов не помнил, он не читал Чехова. Но разговор завязался, и через час он сидел в квартире Элеоноры Евгеньевны Струмилиной. Она жила во флигеле, стоявшем во дворе многоэтажного дома. Дорогую мебель в комнатах покрывал слой пыли, печать запустения лежала на всем.

Вскоре Чепцов знал, что она вдова, но кто был ее муж, она сказать не пожелала. Сейчас это и не было особенно важно, он видел, что женщина жадна на деньги, и пока делал ставку на это…

Поехал на Осиновец. Это на Ладоге. Там недавно под носом у противника в потрясающе короткий срок построили новую пристань. Поехал — сказано чересчур громко: добрался пешком до КПП[4]на выезде из города и в деревянном домике долго сидел с лейтенантом. Здесь греются и укрываются от дождя бойцы и офицеры КПП и те, кто ждет оказии.

Оказии все не было. Оттуда в город машины шли все время, а туда — ни одной. Вдруг промчались три «санитарки». Пришел солдат и сказал, что на Ладоге какая-то беда случилась. «Война, вот что случилось», — флегматично заметил лейтенант. Я на всякий случай пошел к дороге. Вскоре пришли еще две машины. Меня взяли. Военный врач сказал, что их машину сняли с другого направления и бросили сюда.

На Ладоге действительно случилась страшная беда. На судно «Конструктор», заполненное до отказа женщинами и детьми, напал гитлеровский самолет. Бомба попала в центр парохода и взорвалась внутри. Сотни женщин и детей оказались в воде. Поврежденное судно прибуксировали в Морье. Сейчас вывозят раненых. Сколько людей погибло, точно пока неизвестно. Говорят — не меньше ста пятидесяти, возможно — двести. А ведь летчик видел, что судно, все его палубы, заполнено женщинами и детьми…

Лучше б я не ходил на пристань. Еще издали слышался непонятный звук — не то ветер выл в какой-то гигантской трубе, не то провода на телеграфном столбе. Это кричали женщины и дети. Плакали, звали осиротевшие дети и матери, потерявшие детей. Одни стояли на берегу, другие были еще на полу затонувшем «Конструкторе», их на шлюпках доставляли на берег. Подходили машины — санитарные и грузовики, — увозили раненых и уцелевших. Стоял неумолимый крик женских и детских голосов. Еще сейчас в ушах стоит этот страшный крик.

Вернулся в Ленинград разбитый, больной. Кажется, непрерывно ноет сердце. Неужели этот гитлеровский летчик не будет найден? И не будет повешен публично на какой-нибудь ленинградской площади? Ноет сердце. Страшно. Все слышу крик женщин и детей.

Деньги открыли Чепцову не только квартиру вдовы Струмилиной, но и гардероб ее мужа. Утром он вышел на улицу в добротном, немного старомодно сшитом костюме из синего бостона. Он бродил по городу, заходил в магазины, учреждения, смотрел, слушал, пытался делать первые выводы. На Кронверкском его застала воздушная тревога, и ему пришлось укрыться в бомбоубежище большого дома. Под сводчатым потолком подвала люди сидели на скамейках, на ящиках, на чемоданах, принесенных с собой, и прямо на каменном полу. Тревожный говор сливался в непрерывный гул. Где-то в глубине подвала надрывно плакал ребенок.

Рядом с Чепцовым на связках книг сидели пожилые женщина и мужчина, оба в белых мятых плащах, у него седую гриву прикрывала черная фетровая шляпа, на ней была шляпка с вишенками на ленте. Он то и дело вскакивал, опускался на корточки и разглядывал корешки книг и каждый раз сетовал, что мало захватили…

— Нет, нет, в это дело необходимо внести строгую систему, — говорил он сердито. — Я сегодня же составлю список…

Бомбы падали все ближе, и нервная атмосфера в подвале быстро накалялась. Близкий разрыв колыхнул подвал, погас свет. Напряженная тишина. Чепцов нащупал рукой стену и придвинулся к ней поплотнее. Тишину разорвал исступленный крик: «Спасайтесь!»

• Предыдущая
• 24/66
• Следующая