Океан в конце дороги - Гейман Нил - Страница 31

• Предыдущая
• 31/36
• Следующая

Я стоял так, наверное, секунды две, а казалось, целую вечность.

И оно случилось.

Что-то обрушилось на меня сзади и повалило в придорожную грязь лицом. Искры посыпались из глаз. Земля врезалась в живот, и у меня перехватило дыхание.

(Тут возникает фантомное воспоминание: неясное мгновение, мутное отражение в колодце памяти. Я знаю, как себя чувствуешь, когда могильщики забирают сердце. Когда голодные птицы, эти огромные пасти, разрывают тебе грудь, хватают сердце, которое еще бьется, и пожирают его, стремясь добраться до того, что в нем спрятано. Я знаю, каково оно, словно это и вправду было частью моей жизни, моей смерти. А потом память проворно кроит все и перекраивает, и…)

Послышался голос: «Идиот! Не шевелись. Лежи смирно», — он принадлежал Лэтти Хэмпсток, а я, если бы и захотел, все равно бы не смог шевельнуться. Она навалилась сверху, и веса в ней было больше моего; она прижимала меня к траве, к влажной земле, и я ничего не видел.

Зато чувствовал.

Я чувствовал, как они бросаются на нее. Она держала меня, создавая живой барьер между мной и всем остальным миром.

Я услышал, как Лэтти закричала от боли.

Почувствовал, как она задрожала и задергалась.

Воздух наполнился противным, хищным, торжествующим гоготом, а мои уши закладывало от собственных рыданий и всхлипов…

Раздался голос: «Это недопустимо».

Голос был знакомый, но я не мог ни понять, откуда он идет, ни повернуть голову и посмотреть, кто говорит.

Лэтти лежала на мне, все еще подрагивая, но, когда голос заговорил, она притихла. Голос продолжал: «По какому праву вы причиняете зло моему дитя?»

Молчание. И потом:

— Она встала между нами и нашей законной жертвой.

«Вы могильщики. Пожиратели требухи, мусора, гнили. Вы чистильщики. Неужто вы думаете, что вам позволено причинять вред моей семье?»

Я понял, кто говорит. Этот голос напоминал голос бабушки Лэтти, старой миссис Хэмпсток. Такой знакомый и вместе с тем незнакомый. Если бы старая миссис Хэмпсток была императрицей, она, наверное, говорила бы так — величавее, строже и еще мелодичнее, чем старушка, которую я знал.

Что-то мокрое и теплое заливало мне спину.

— Нет… Владычица, нет.

В первый раз страх и сомнение прозвучали в голосе одной из голодных птиц.

«Есть соглашения, законы, уговоры, а вы все их нарушили».

Воцарилось молчание, и оно было громче слов. Им нечего было сказать.

Я почувствовал, как тело Лэтти скатилось с меня, взглянул вверх и увидел умное лицо Джинни Хэмпсток. Она села на обочине, я и спрятал лицо у нее на груди. Она обхватила одной рукой меня, а другой — Лэтти.

Из полумрака донесся голос голодной птицы, совсем не похожий на голос, он произнес только:

— Мы сожалеем о вашей утрате.

«Сожалеем?» Слово выстрелило, как плевок.

Джинни Хэмпсток раскачивалась из стороны в сторону, тихо напевая что-то без слов мне и своей дочери. Ее руки обнимали меня. Я поднял голову и оглянулся на ту, что говорила, мои глаза застилали слезы.

Я вглядывался в нее.

Вроде бы это была старая миссис Хэмпсток. А вроде и нет. Бабушку Лэтти она напоминала так же, как…

То есть…

Она сияла серебром. У нее были те же длинные белые волосы, но теперь она распрямилась и стояла точно юная девушка. Мои глаза привыкли к темноте, и я хотел выяснить, знакомо ли мне ее лицо, но смотреть на него было невмоготу, слишком ярко оно пылало. Как магний, ослепительно белым пламенем. Как фейерверк в ночь Гая Фокса. Как серебряный шиллинг в лучах полуденного солнца.

Я смотрел на нее сколько мог, а потом отвернулся, крепко зажмурившись, и видел лишь пульсирующее яркое пятно.

Голос, напоминающий голос старой миссис Хэмпсток, сказал: «Как мне быть, заточить вас в самом сердце темной звезды, чтобы вы маялись там, где каждая доля секунды тянется тысячу лет? Затребовать Вселенского возмездия и вычеркнуть вас из перечня созидания, словно и не было никаких голодных птиц, а все, что желает влачиться из мира в мир, может делать это бестрепетно?»

Я ждал ответа, но ничего не слышал. Только стон, жалобный крик досады и боли.

«Мне пока недосуг. Придет время, и я разберусь с вами особым образом. А сейчас я нужна детям».

— Да, владычица.

— Благодарствуем, владычица.

«Э, нет, не так быстро. Никто никуда не отправится, пока все это не станет на место. В небе недостает Волопаса. Исчезли дуб и лиса. Вы вернете их всех обратно. Стервятники», — добавила серебряная императрица, и голос ее теперь точно был голосом старой миссис Хэмпсток.

Кто-то напевал мелодию. Я слышал ее словно издалека, и вдруг понял, что пою я, в то же мгновение вспомнив, что это за песня: «Мальчишки, девчонки, гулять идем!»[4]

Я вцепился в Джинни Хэмпсток. От нее пахло деревней и кухней, коровником и едой. От нее шел живой, настоящий запах, а настоящее в тот момент было как раз то, что мне нужно.

Я протянул руку и осторожно тронул Лэтти за плечо. Она не двигалась и не отвечала.

И тогда Джинни заговорила, но я не сразу понял, с собой ли она говорит, с Лэтти или со мной. «Они преступили черту, — начала она. — Они могли бы причинить вред тебе, дитя, и ничего бы не изменилось. Они могли бы причинить вред этому миру, им бы слова никто не сказал — в конце концов, это лишь мир, а миры — это просто песчинки в пустыне. Но Лэтти, она же Хэмпсток. Они не властны над ней, над моей малышкой. И они посмели сделать ей больно».

Я посмотрел на Лэтти. Ее голова поникла, скрывая лицо. Глаза были закрыты.

«Она поправится?» — спросил я.

Джинни не ответила, только крепче прижала нас обоих к груди и все качалась и напевала песню без слов.

Ферма и ее земля перестали светиться. Ощущение, что за мной кто-то следит из полумрака, исчезло.

«Да не волнуйся ты так, — сказал старый голос, снова ставший привычным. — Ты здесь как за каменной стеной, крепкой и прочной. Попрочней большинства, что я видела. Они улетели».

«Они снова вернутся, — возразил я. — Им нужно мое сердце».

«Они не вернутся сюда, посули им хоть весь чай в Китае, — сказала старая миссис Хэмпсток. — Не то чтобы им была какая-то польза от чая или Китая, не больше чем ворону-могильщику».

Откуда я взял, что на ней серебряные одежды? На ней был сильно залатанный домашний халат поверх одеяния, которое, видимо, было ночнушкой, но из тех, что вышли из моды несколько столетий назад.

Старушка положила руку на бледный лоб своей внучки, приподняла его и отпустила.

Мама Лэтти покачала головой. «Все кончено», — сказала она.

Тут наконец до меня дошло, и я почувствовал себя глупо, потому что не понял этого раньше. Девочка, сидевшая рядом на коленях у матери, под сенью материнской груди, отдала за меня свою жизнь.

«Это я им был нужен, а не она», — сказал я.

«Им вообще незачем было вас трогать», — возразила старушка, фыркнув. И чувство вины захлестнуло меня, захлестнуло сильнее, чем когда-либо прежде.

«Надо отвезти ее в больницу, — с надеждой предложил я. — Вызвать доктора. Может, там ей помогут».

Джинни покачала головой.

«Она умерла?» — спросил я.

«Умерла? — повторила старая женщина в домашнем халате. Она явно оскорбилась. — Ни один, — начала она, тщательно выговаривая каждое слово, точно это был единственный способ донести до меня всю их значимость, — ни один Хэмпсток не позволил бы себе такой… пошлости…»

«Ее сильно покалечили, — вступилась Джинни Хэмпсток, крепче обнимая меня. — Сильнее некуда. Смерть надвинулась так близко, что если ничего не предпринять, причем быстро, то будет поздно. — И, последний раз прижав меня к себе, сказала: — А теперь слезай». Я неохотно сполз с ее колена и встал рядом.

• Предыдущая
• 31/36
• Следующая