Океан в конце дороги - Гейман Нил - Страница 22
- Предыдущая
- 22/36
- Следующая
На кухонном столе стояла тарелка каши, рядом с ней — блюдце с большим куском золотистого сота и молочник с жирными желтыми сливками.
Я отколупал ложкой немного сота, добавил его в густую кашу и налил в тарелку сливок.
Еще там был тост с домашним вареньем из ежевики, его поджарили на гриле, точь-в-точь как делал отец. И чашка самого вкусного чая. У камина котенок лакал из блюдечка сливки и урчал так громко, что было слышно на другом конце комнаты.
Если бы и я мог урчать. Вот бы тогда заурчал.
Вошла Лэтти, в руках у нее была старомодная хозяйственная сумка — с такими бабушки обычно ходили по магазинам, вместительные плетеные сумки с веревочными ручками, почти корзины, снаружи отделанные соломкой из рафии, а изнутри — тканью. Сумка была почти полная. Одна щека у Лэтти была расцарапана, но кровь уже запеклась. Она выглядела очень расстроенной.
«Привет», — сказал я.
«Знаешь, — начала она, — вот что я тебе скажу: если думаешь, что я всласть повеселилась, то знай, совсем мне было не весело, ни граммулечки. Мандрагоры так орут, когда ты их тащишь наружу, а затычек для ушей у меня не было, и в обмен отдала бутылку-тенеловку, давнишнюю, с кучей теней в уксусном растворе…» Она намазала маслом тост, положила на него ломоть золотистого сота и принялась смачно жевать. «И все это, чтобы заманить меня на этот восточный рынок, а сами еще и не думали открываться. Но все-таки большинство из того, что мне нужно, я там раздобыла».
«А дай посмотрю?»
«На, если хочешь».
Я заглянул в корзину. Она была заполнена сломанными игрушками: кукольными глазами, головами, руками, машинками без колес, побитыми шариками из кошачьего глаза. Лэтти потянулась и достала с подоконника банку из-под варенья. Внутри серебристо-прозрачный лаз, проточенный червем, двигался, свивался в кольца, извивался, поворачивался. Лэтти опустила банку в хозяйственную сумку со сломанными игрушками. Котенок спал, не обращая на нас никакого внимания.
Лэтти сказала: «Для этого тебе не обязательно идти со мной. Можешь остаться тут, пока я пойду и поговорю с ней».
Я поразмыслил. «Мне с тобой спокойнее», — ответил я ей.
Казалось, это ее не обрадовало. Она предложила: «Давай спустимся к океану». Котенок открыл свои чересчур синие глаза и проводил нас равнодушным взглядом.
У бокового входа меня ждали черные кожаные сапоги, похожие на сапоги для верховой езды. На вид они были старые, но ухоженные, и как раз моего размера. Я надел их, хотя в сандалиях мне было удобнее. Вместе с Лэтти мы направились к ее океану, то есть к пруду.
Мы уселись на старой скамье и стали смотреть на безмятежную бурую гладь пруда, на листья кувшинок и тину от ряски у берега.
«Вы, Хэмпстоки, не люди», — сказал я.
«Нет, люди».
Я замотал головой. «Спорим, вы и выглядите не так, — продолжал я. — На самом-то деле».
Лэтти пожала плечами: «Все выглядят иначе, чем изнутри. И ты. И я. Люди гораздо сложнее. Все-все».
Я спросил: «А ты тоже чудовище? Как Урсула Монктон?»
Лэтти бросила в пруд камешек. «Нет, не думаю, — проговорила она. — Чудовища бывают любой наружности и всяческого размера. Некоторых люди боятся. Некоторые походят на тех, кого люди привыкли бояться давным-давно. Иногда людям бы надо бояться чудовищ, а они не боятся».
Я сказал: «Людям надо бояться Урсулы Монктон».
«Может. А как ты думаешь, чего боится Урсула Монктон?»
«Понятия не имею. С чего ты взяла, что она вообще боится? Она ведь взрослая. А взрослые и чудовища не боятся».
«О, чудовища боятся, — заметила Лэтти. — Что касается взрослых…» Она замолкла, поскребла пальцем свой веснущатый нос. И снова заговорила: «Я сейчас скажу тебе кое-что важное. Взрослые тоже изнутри не такие уж взрослые. Снаружи они большие и безрассудные, и всегда знают, что делают. А изнутри они нисколько не поменялись. Остались такими же, как ты сейчас. А вся правда в том, что и нет никаких взрослых. Ни единого в целом огромном свете. — Она задумалась на секунду. И улыбнулась: — Конечно же, кроме бабули».
А потом мы сидели там рядышком на старой деревянной скамейке и молчали. Я думал о взрослых. И задавался вопросом, было ли это правдой: в самом ли деле они все дети, обернутые взрослыми телами, как детские книжки, запрятанные внутри скучных, длинных книг. Без картинок и диалогов.
«Я люблю свой океан», — заговорила наконец Лэтти.
«Но это же понарошку, — возразил я с таким чувством, словно, утверждая это, отрекался от детства. — Твой пруд. Это не океан. Так не бывает. Океан больше моря. А твой пруд — он пруд и есть».
«Больше не больше, а такой, как положено, — сердито ответила Лэтти Хэмпсток. — Пойдем лучше отошлем эту Урсулу, или как ее там, обратно, откуда она и пришла. — И добавила: — А я знаю, чего она боится. И вот что я тебе скажу. Я тоже их боюсь».
Когда мы вернулись на кухню, котенка нигде не было видно, хотя дымчатая кошка сидела на подоконнике и смотрела в окно. Остатки завтрака были прибраны, посуда вымыта, а на столе меня дожидались красная пижама и ночная рубашка, аккуратно свернутые, уложенные в большой коричневый бумажный пакет вместе с зеленой зубной щеткой.
«Ты ведь не дашь ей забрать меня?» — спросил я Лэтти.
Она покачала головой, и мы вместе пошли по петляющему галечному проселку к моему дому и к существу, называвшему себя Урсулой Монктон. Я нес коричневый бумажный пакет со своей одеждой, а Лэтти — непомерно большую плетеную сумку с поломанными игрушками, которые она выменяла на орущую мандрагору и растворенные в уксусе тени.
Дети, как я уже говорил, идут обходными путями и тайными тропами, а взрослым нужна накатанная дорога и протоптанный путь. Лэтти знала, где срезать, — мы свернули с проселка, прошли через поля в большой заброшенный сад вокруг ветшающего дома какого-то богача и оттуда снова выбрались на дорогу. Как раз в том месте, где я ночью перелез через металлическую ограду.
Лэтти потянула носом воздух. «Хищников еще нет, — заключила она. — Это хорошо».
«Что за хищники?»
Она только сказала: «Как встретишь, сразу узнаешь. Но надеюсь, ты их не встретишь».
«Проберемся туда украдкой?»
«Это еще зачем? Пойдем по дорожке и зайдем через парадную дверь, как и пристало джентри».
Мы вступили на подъездную дорожку. «Ты ее заколдуешь и прогонишь?» — поинтересовался я.
«Мы не колдуем, — возразила она. В ее словах слышалось легкое сожаление. — Иногда мы занимаемся знахарством. Но без колдовства и черной магии. Ба их не одобряет. Она говорит, это пошло».
«А зачем тогда весь этот хлам в твоей сумке?»
«Чтобы перекрыть отходные пути. Пометить границы».
В лучах утреннего солнца мой дом казался таким приветливым и дружелюбным. Багряные кирпичи, красная черепичная крыша. Лэтти полезла в сумку. Она вытащила кошачий глаз и сунула его в мокрую от росы землю. Затем, вместо того чтобы идти в дом, она повернула налево и двинулась вдоль ограды. У овощных грядок мистера Уоллери мы остановились, и она снова что-то вытащила из сумки — розовое кукольное тельце, без головы и без ног, с очень пожеванными руками. Она зарыла его рядом с горохом.
Мы сорвали несколько стручков и, раскрыв их, съели горошины. Горошины ставили меня в тупик. Я не мог понять, почему взрослые срывают с куста что-то вкусное и закатывают его в банки, превращая в откровенную гадость.
Под дровяным навесом Лэтти спрятала пластмассового волчонка, какие есть в настольной игре «Мой зоопарк» или «Ковчег», положив его под большой кусок угля. Там пахло сыростью, темнотой и старыми опилками.
«Эти вещи заставят ее уйти?»
«Нет».
«А зачем они тогда?»
«Чтобы она не ушла».
«Но мы же хотим, чтобы она ушла».
«Нет. Мы хотим отправить ее домой».
Я уставился на нее, изучая каштановые вихры, вздернутый нос, веснушки. Она выглядела на три-четыре года старше меня. А могла быть на три-четыре тысячи лет, а то и еще в тысячу раз старше. Я не раздумывая пошел бы за ней до самых Адовых врат. И все же…
- Предыдущая
- 22/36
- Следующая
