Мастера детектива. Выпуск 3 - Сименон Жорж - Страница 52
- Предыдущая
- 52/195
- Следующая
Сегодня он еще не пил. Он отяжелел, зато чувствовал себя сильным, прекрасно владел собой.
Он поглядывал на дверь. Его сжигало нетерпение. Он ловил шумы, различал шаги полицейских в длинном коридоре, приглушенный крик г–жи Маню, ее рыдания; видимо, она пыталась броситься на шею сыну, но ее оттолкнули.
Наконец–то. В щелку двери просунулась жестко очерченная физиономия полицейского в штатском, который взглядом спросил прокурора и, получив столь же молчаливый ответ, по знаку Рожиссара ввел молодого человека.
Рожиссар, который каждый год отправлялся на поклонение святым местам в Лурд и в Рим в блаженной надежде зачать ребенка, заговорил так, как полагается говорить прокурору:
— Господин следователь задаст вам несколько вопросов, но ваши ответы записываться не будут, так как этот допрос неофициальный. Можете поэтому говорить совершенно искренне, что я от души вам и советую.
Почему первым среди всех присутствующих мальчуган заметил именно Лурса? Именно Лурса искали его живые быстрые глаза с первой же минуты, когда его ввели в кабинет прокурора, где царил официальный полумрак.
И Лурса невольно отпрянул, смущенный и опечаленный. Да, опечаленный: он сразу почуял, что Эмиль сердит на него, что именно его юноша считает ответственным за все случившееся. Даже, пожалуй, более того. Казалось, он говорит: «Я приходил к вам и чистосердечно признался во всем. Расплакался перед вами. Сказал все, что было у меня на сердце. И вас, вас я встречаю здесь. Это из–за вас меня арестовали, из–за вас, который…»
Эмилю не предложили стула. Роста он был среднего, брючина на правом колене была забрызгана грязью. Хотя он старался овладеть собой, руки его тряслись.
Лурса завидовал ему. Даже не так его восемнадцати годам, как его способности приходить в такое полное отчаяние и, стоя здесь почти в полуобморочном состоянии, считать, что вся вселенная рухнула, знать, что мама плачет, Николь ждет и никогда не заподозрит его ни в чем дурном, что Карла приняла его, только его одного, в сердце свое, хотя, казалось бы, вся ее неистовая любовь уже давно отдана Николь.
Его любят! Любят безудержно. Любят безоговорочно. Пусть его мучают, пусть его осудят, пусть казнят, все равно три женщины всегда будут верить в него.
Что он сейчас чувствовал? Он, должно быть, весь напрягся, чтобы не повернуться к Лурса, чтобы глядеть прямо на Дюкупа, который сидел теперь за письменным столом, в то время как прокурор шагал по кабинету.
— Как вам уже сказал господин прокурор…
— Я не убивал Большого Луи.
Эти слова взорвались как бомба, неудержимо и смятенно.
— Попрошу меня не прерывать. Как вам уже сказал господин прокурор, сейчас идет не официальный допрос, а скорее частная беседа.
— Я не убивал!
Он схватился рукой за край письменного стола, стол был красного дерева, обтянутый зеленой кожей. Возможно, ему отказали ноги. Только он один замечал этот письменный стол, это тусклое окно, куда заглядывал день, которого все они не видели, не желали видеть.
— Не хочу идти в тюрьму! Я…
Он повернулся всем телом к Лурса, и во взгляде его горело безумное желание броситься на адвоката и расцарапать ему физиономию.
— Это он, это он вам сказал…
— Успокойтесь, прошу вас.
Прокурор положил руку на плечо Эмиля. А Лурса понурил голову, его жгло настоящее горе, какое–то смутное, неопределенное чувство стыда за то, что он не сумел внушить доверие этому мальчугану.
Впрочем, и Николь тоже. И Карле. И уж, разумеется, этой несчастной матери, мимо которой он только что прошел.
Он их враг!
— Это я попросил господина Лурса присутствовать при разговоре, учитывая особое положение, в каком он очутился. Убежден, что вы не отдаете себе в этом отчета. Вы молоды, импульсивны. Вы действовали безрассудно и, к несчастью…
— Значит, вы думаете, что это я убил Большого Луи?
Он задрожал всем телом, но не от страха, Лурса сразу об этом догадался, а от жестокой тоски, от сознания, что тебя не поймут посторонние, что ты один против всех, загнан, окружен, отдан на растерзание двум коварным чиновникам в присутствии какого–то Лурса, который сейчас казался юноше огромным злобным зверем, притаившимся в углу.
— Неправда! Я воровал, верно. Но и другие тоже воровали.
Он заплакал без слез, только лицо его исказила гримаса, с непостижимой быстротой сменившаяся десятком других, так что на него больно было смотреть.
— Меня не имеют права арестовывать одного!.. Я не убивал!.. Слышите? Я не…
— Ш–ш! Тише, тише.
Прокурор испугался, что крики Эмиля услышат в коридоре, хотя дверь кабинета была обита войлоком.
— Меня увели из дома в наручниках, будто я…
Неожиданно для всех присутствующих Дюкуп ударил по столу разрезальным ножом и машинально прикрикнул:
— Молчать!
Было это до того неожиданно, что пораженный Маню замолчал и тупо уставился на следователя.
— Вы находитесь здесь, чтобы отвечать на наши вопросы, а не для того, чтобы разыгрывать непристойную комедию. Вынужден призвать вас к благоразумию.
Эмиль, нетвердо стоявший на своих по–мальчишески тонких ногах, пошатнулся, над его верхней губой и на висках заблестели капли пота. Шея его сзади напоминала цыплячью.
— Вы не отрицаете, что позаимствовали, — видите, как вежливо я с вами говорю, — чужую машину, чтобы отвезти своих приятелей за город. Машина принадлежала помощнику мэра, и по вашей неопытности или потому, что вы находились в состоянии опьянения, произошел несчастный случай.
Насупив брови и хмуря лоб, который прочертили три складки, Эмиль вслушивался в слова следователя, но ничего не понимал. Слова доходили до него с трудом, были просто набором звуков, лишенных всякого смысла, даже слово «машина» не дошло до сознания. Фразы были слишком длинные, Дюкуп слишком спокоен, слишком сух и прям, слишком подозрителен.
— Нужно заметить, что до того дня, вернее, до той ночи, о юношах, ставших впоследствии вашими друзьями, в городе не было никаких разговоров, и у них не было никаких неприятностей.
Эмиль снова оглянулся. Его взгляд встретился со взглядом Лурса, который сидел в самом темном углу кабинета около камина в стиле ампир.
Маню по–прежнему ничего не понимал. Барахтался в какой–то жиже. Искал точки опоры Взгляд его говорил: «Что вы еще выдумали?»
— Обернитесь ко мне и соблаговолите отвечать на вопросы. Давно вы работаете в качестве продавца в книжном магазине Жоржа?
— Год.
— А до того?
— Учился в школе.
— Простите, простите! А не работали ли вы некоторое время в агентстве по продаже недвижимого имущества на улице Гамбетты?
На сей раз мальчик яростно оглядел их всех и крикнул:
— Да!
— Не скажете ли вы нам, при каких обстоятельствах вы ушли из агентства?
Мальчишка вызывающе вскинул голову. Он весь словно застыл, с головы до ног.
— Меня выгнали. Да, выгнали. Точнее, господин Гольдштейн, плативший мне двести франков в месяц при условии, что я буду разъезжать по их делам на своем собственном велосипеде, выгнал меня потому, что в так называемой малой кассе оказалась недостача в двенадцать франков.
— Или около того. В малой, как вы выражаетесь, кассе хранились деньги, которые Гольдштейн выдавал вам на марки, на заказные отправления, на мелкие канцелярские расходы. В течение известного времени он терпеливо следил за вами, отмечал все ваши расходы на посылки, ваши траты и так далее. Таким образом, он поймал вас с поличным. Вы мошенничали с марками и с расходами на транспорт.
Наступило молчание, долгое, давящее. Дождь не унимался. И тишина, царившая в коридоре за дверью, почему–то казалась еще более пугающей, чем здесь, в кабинете прокурора.
Рожиссар движением руки остановил Дкжупа, и тот понял, что не стоит задерживаться на мелочах.
Но было уже слишком поздно. Следователь колко и настойчиво спросил:
— Ну, что же вы нам скажете? Молчание.
— Полагаю, что вы признаетесь?
Тут трое мужчин почти физически увидели вздох Маню, шедший из самой глубины легких; потом он выпрямился, медленно обвел присутствующих глазами и отчеканил:
- Предыдущая
- 52/195
- Следующая
