Мастера детектива. Выпуск 3 - Сименон Жорж - Страница 44

• Предыдущая
• 44/195
• Следующая

— Вы рассчитывали уйти из книжной лавки Жоржа?

— А вы думаете, что я всю жизнь буду приказчиком?

— Ясно. Ясно. И вы, без сомнения, собирались переехать в Париж?

— Да, собирался.

— И делать там дела?

Эмиль Маню уловил насмешку в голосе адвоката.

— Не знаю, какие я делал бы дела, но, надеюсь, сумел бы устроиться не хуже других.

Так и есть! Ну вот он, этот болван, еще и разревелся! И виноват в этом Лурса, который не сумел подойти к нему по–человечески, теперь он уставился на мальчишку, и в его больших глазах читалась досада и невольная жалость.

— Я люблю Николь… Николь меня любит…

— Так я и думал, раз она принимает вас ночью в своей спальне.

Лурса не мог сдержаться. Это было сильнее его. И, однако, он отлично понимал, что в представлении этого юноши он настоящее чудовище — одна обстановка кабинета чего стоила.

— Мы поклялись друг другу, что поженимся.

Обшарив все карманы, он вытащил носовой платок, ему удалось вытереть глаза, высморкаться, отдышаться, и тут только он решился посмотреть на Лурса.

— Как давно вы знаете Николь?

— Очень давно. Она часто приходила к нам в магазин менять книги.

— Там вы и познакомились?

— Нет. Я ведь простой приказчик. Опять! С каким трудом он переносит свою жалкую участь.

— А потом о ней говорила мне мама… Мама к вам ходит. После смерти отца она преподает музыку и только поэтому смогла дать мне образование. Николь очень часто отменяла уроки, мама поэтому о ней и говорила. Николь в одиннадцать часов утра еще спит.

В иные минуты, как, например, сейчас, он, очевидно, был способен говорить вполне миролюбиво, откровенно.

— А в их компанию меня ввел Люска.

— Что это еще за Люска?

— Разве вы не знаете магазин его отца? Это напротив мужской школы. Там продают игрушки, шары, конфеты, удочки. А сын служит приказчиком в «Магазине стандартных цен».

Почему упоминание мужской школы и торговца шарами заставило Лурса задуматься? В его время напротив школы не было магазина Люска; там на маленьком столике раскладывала свой товар славная женщина, тетушка Пино, торговавшая леденцами и винными ягодами.

Если бы в кабинете не сидел этот молодой человек, Лурса, возможно, подошел бы к зеркалу поглядеть на себя, потому что вдруг с удивлением почувствовал жесткую щетину, густо покрывавшую щеки и подбородок.

— Итак, с кем же познакомил вас этот самый Люска? И где?

— У Джо.

— А кто это Джо?

— Бывший боксер, он содержит «Боксинг–бар» у рынка.

Самое волнующее во всем этом было то, что сейчас Лурса жил как бы в двух различных планах. Само собой разумеется, Лурса был здесь, сидел за письменным столом, заполняя своим объемистым задом все кресло, перебирая неухоженными пальцами бороду. Справа от него стояла бутылка вина, позади была печурка, вдоль стен — книги, все привычные предметы на положенных местах.

Однако он впервые осознал, что он здесь, что он — Лурса, что ему сорок восемь лет и что он такой грузный, такой бородатый, такой неопрятный! И слушает то запинающуюся, то торопливую речь молодого человека, лишь украдкой поглядывая на него.

«Я тоже был таким же худым», — думал Лурса.

Но у него, Лурса, не было друзей. Он жил один. Источником его увлечения были идеи, философы и поэты. Возможно, от этого и пошло все зло. Он попытался представить себя таким, каким был, когда ухаживал за Женевьевой, представить себя с ней рядом.

А между тем Эмиль Маню, который и не подозревал, в каких эмпиреях витает мыслью его собеседник, продолжал рассказывать:

— Я явился туда в тот вечер, когда произошел случай с машиной. Ужасно я невезучий. Это у нас в семье. Мой отец умер в тридцать два года…

Лурса с удивлением услышал свой собственный вопрос:

— От чего умер?

— От воспаления легких, а заболел он в воскресенье, когда мы ходили на праздник авиации и вдруг начался дождь.

Кто же еще умер от той же болезни? Брат Женевьевы, но он был моложе, ему не исполнилось и двадцати четырех, а случилось это вскоре после женитьбы Лурса.

Сигарет на столе не оказалось, и это раздражало Лурса. Ему почудилось, что то время, когда с ним еще была Женевьева, и сегодняшний день разделяет вовсе не бездна, а стоячее болото, грязная лужа, в которой он барахтался и барахтается и поныне.

Ну нет, дудки! Вон, оказывается, куда увлек его этот нервозный, окоченевший от гордости мальчишка.

— Вы угнали машину, которая вам не принадлежала?

— Эдмон сказал, что они всегда так поступают, когда Дайа не может взять грузовичок.

— Ах так! Значит, обычно вы разъезжали на грузовичке колбасника?

— Да. Их гараж далеко от дома, и отец Дайа не знал, что мы берем грузовичок.

— Стало быть, родители вообще ничего не знали! А что вы делали у Джо?

— Эдмон учил меня играть в покер и экарте.

Еще одна особа, в данном случае его сестрица Марта, обомлеет, узнав, чем занимался ее сынок. Пожалуй, самое невероятное, что в этой истории замешан Эдмон Доссен — хрупкий, высокий юноша с нежным румянцем, с девчоночьими глазами, трогательно ухаживающий за больной матерью.

— Эдмон был главарем?

— Пожалуй… Хотя, собственно говоря, у нас вообще главаря не было, но…

— Понятно.

— Так как я был новичок, они меня напоили. Потом сказали, что мы поедем на машине в «Приют утопленников».

— Разумеется, Николь была с вами?

— Да.

— В сущности, с кем она была особенно близка? Законно предположить… Эмиль вспыхнул.

— Не знаю. Сначала я тоже думал… Но он поклялся головой матери, что между ними ничего нет…

— Кто же это?

— Доссен… Просто это была игра. Обоим хотелось, чтобы этому верили. Они нарочно вели себя и разговаривали так, словно были близки.

— Вы угнали первую попавшуюся машину?

— Да. У меня есть права, — хотя пользуюсь я ими нечасто. И так как у нас нет машины, то практики мне тоже не хватает… Шел дождь. А на обратном пути…

— Минуточку! А что вы делали в этом самом «Приюте»?

— Ничего. Когда мы приехали, было уже заперто. Это маленький ресторанчик на самом берегу. Хозяйка встала с постели и подняла своих девочек.

— Там и девочки тоже есть?

— Всего две: Эва и Клара. По–моему, они не такие, как вы подумали. Впрочем, я сначала тоже так думал. Эдмон пытался мне это внушить… Мы танцевали под патефон. А пили только пиво и белое вино, больше там ничего не было. Ну вот мы и решили…

— Продолжить пирушку здесь?

— Да.

Хотя внешне поведение Лурса ничуть не переменилось, Эмиль, однако, почувствовал, что ему можно сказать все.

— Я даже не знаю, как произошел несчастный случай. Еще в «Боксинге» они заставили меня выпить ерша. А в «Приюте» я пил белое вино. Когда я хотел затормозить машину, было уже поздно. Меня вырвало. Тогда за руль сел Дайа, и, по–моему, им пришлось помочь мне взойти…

— Взойти сюда наверх?

— Да. Я заснул. И проснулся в четыре часа утра, когда доктор уже ушел.

— А Николь?

— Она не спала и сидела возле меня. Все уже разошлись по домам, за исключением Большого Луи, его положили в постель, и он на нас так смотрел. Мне было ужасно стыдно. Я попросил прощения у Николь и у этого человека, ведь я тогда еще его не знал…

Эмиль снова поднялся, видимо испугавшись, что наболтал лишнего и теперь уж наверняка попал в ловушку, расставленную адвокатом.

Но тут ход его мыслей внезапно переменился, и он заявил решительным тоном:

— Если полиция за мной придет, я успею покончить с собой.

Откуда у него вдруг такие мысли? Почему он снова весь как–то сжался, продолжая свою исповедь?

— Сам не знаю, зачем я вообще к вам пришел. Возможно, просто по глупости. Но прежде чем уйти, я хочу попросить у вас разрешения сказать два слова Николь…

— Да сядьте вы!

— Не могу. Простите меня, пожалуйста, но я пережил страшный день. Мама ни о чем не догадывается. И, однако, уже целых две недели она очень беспокоится, так как я возвращаюсь домой поздно. Разве это моя вина, скажите?

• Предыдущая
• 44/195
• Следующая