Мастера детектива. Выпуск 3 - Сименон Жорж - Страница 32

• Предыдущая
• 32/195
• Следующая

– Так.

– В тот вечер, когда мы с Фредом следили за ним, он звонил Линде?

– Да. Он требовал свидания. Линда не могла снова пойти на набережную Мишле, да и подвергнуться риску быть замеченной в обществе Монжо тоже не могла.

– Тогда она попросила его прийти к ней.

– Выбора не оставалось. Мариетта как раз уехала, большинство соседей в отпуске. Она решила, что, если Монжо придет попозже, его никто не увидит.

– И Монжо согласился? Он не побоялся, что его пристрелят?

– Нет, он принял необходимые меры. Во всяком случае, он уверял, будто отправил нотариусу письмо, в котором обо всем рассказал. Если с ним что–нибудь случится, письмо вскроют.

– Думаю, он пускал пыль в глаза.

– Возможно, но сомнение оставалось.

– Мерзавец! – воскликнул Марей. – Он знал, что ему нечего бояться, и взял вас за глотку.

– Вот именно. Мы были у него в руках.

– Вернемся к Линде.

– Она не заперла ни калитку, ни входную дверь. Когда ты бросил камешки ей в окно, она подумала, что это Монжо давал знать о своем приходе. Когда же она узнала тебя, это был настоящий удар! А Монжо уже поднимался по лестнице. Она впустила его к себе в комнату, заперла дверь, как ты велел, и, чтобы обмануть тебя, Монжо несколько раз кидался на дверь изнутри.

– Вот это–то меня больше всего и смущало, – сказал Марей. – Она спрятала Монжо в шкафу?

– Да. Пока ты осматривал дом, она разделась, ведь одежда сразу бы выдала ее, и, подождав твоего возвращения, взяла халат…

– Из шкафа! Признаюсь, там я ни за что не додумался бы искать!

Бельяр казался менее удрученным. Удивление комиссара отвлекло его и даже позабавило. Он невольно включился в игру.

– И долго просидел Монжо в своем тайнике?

– До утра. Простившись с тобой, мы сделали вид, что едем прямо в горы, на самом же деле через полчаса мы вернулись обратно и освободили Монжо.

– И вы увезли его с собой?

– Да. Теперь он в Швейцарии.

– И… много он с вас потребовал?

– Сто тысяч.

– Черт возьми! И вы согласились?

– А что оставалось делать? Линда все уладила.

– Ну а цилиндр?

Бельяр как–то жалко улыбнулся.

– Я по–прежнему возил его в своем багажнике, мне не терпелось избавиться от него. Но не мог же я отвезти его на завод. Закопать или бросить где–нибудь на улице тоже не мог. Тогда мне пришла мысль оставить его у Монжо перед отъездом из Парижа.

– Ты хотел сделать мне подарок?

– В какой–то мере. Я знал, что рано или поздно ты снова туда придешь.

– И Монжо ничего не имел против?

– Ему заплатили. Он даже нашел это забавным.

– Правда, цилиндр ничем не мог ему повредить. Его пытались убить. Теперь хотели скомпрометировать. Он все больше и больше походил на жертву. Ну и жизнь! Вся ответственность за это дело лежит на нем, а в конечном счете против такого вот молодчика не может быть выдвинуто никакого обвинения. Мало того, он разбогател.

Марей предложил Бельяру сигарету. Они помолчали. Наконец Марей решился.

– Самое простое, – сказал он, – если я прочту тебе конец своего рапорта.

Он взял последний листок.

– Я позволил себе наскоро обрисовать твои чувства… – объяснил он. – Ты извини, но в этом вся загвоздка, так ведь? Поэтому я в общих чертах написал, что, после того как Монжо выбыл из игры, Линда просила тебя уехать с ней… Нет, нет… Не возражай. Повторяю тебе, это и есть правда, в общих чертах, конечно. А нюансы, старина… До нюансов судьям нет дела. Итак, в двух словах все сводится к следующему: Линда или ребенок… Она предложила тебе выбирать: он или я. И она грозилась все рассказать. Я не хочу знать, что вы друг другу сказали. Главное, что ты убил ее.

– Она совсем обезумела. Она и правда была способна на все.

– Об этом–то я и пишу в самом конце. Вот послушай:

«Преступление только что было совершено, когда явился комиссар Марей. Бельяр сказал ему, что мадам Сорбье ушла к себе в комнату. Мужчины разговаривали некоторое время в гостиной. Потом Бельяр под каким–то предлогом открыл окно. Он хотел воссоздать обстоятельства смерти Сорбье и обеспечить себе таким образом безупречное алиби. С этой целью он заявил, что в саду кто–то прячется, и предложил комиссару свой собственный револьвер, то есть старый револьвер, который брал с собой в путешествие. Зато оставил у себя револьвер калибра 6.35. Как только Марей скрылся из виду, Бельяр выстрелил в окно, то есть повторил то, что сделал Сорбье. Вернувшийся Марей увидел, как Бельяр бросился бежать из гостиной наверх. Алиби было прекрасным. Его нельзя было бы опровергнуть, если бы пуля не попала случайно в ствол глицинии. Но этой пули оказалось достаточно, чтобы узнать, каким образом была в действительности убита мадам Сорбье. И с этого момента все постепенно проясняется…»

Марей сложил листки, бросил их на стол.

– Я печатал все утро, – устало сказал он. – Еще никто не знает.

Он протянул руку.

– Давай сюда.

– Что?

– Твой револьвер.

– А потом?

– Поедешь со мной в полицию.

– Нет, – сказал Бельяр.

– Хочешь, чтобы я отпустил тебя? Но через час тебя все равно поймают. Тебе не убежать.

Губы Бельяра совсем побелели. Он опустил руку в карман и достал револьвер, такой маленький, словно игрушечный.

– Давай, – снова повторил Марей. – Я сделаю все, чтобы помочь тебе, ты ведь знаешь.

– Что же тебе мешает молчать? Ты в отпуске. Это дело тебя больше не касается.

– Я хотел устраниться, – признался Марей. – Но не имею права…

Они взглянули друг на друга без гнева. Их связывала двадцатилетняя дружба. Марей снял с вешалки пиджак, неторопливо надел его. Собрал бумаги, повернул голову. Говорят, будто в самые ответственные моменты мысль работает с молниеносной быстротой. Неправда. Она, скорее, застывает. Марей едва сознавал, что делает. Он шагнул к двери… У него за спиной Бельяр боролся один на один, пытаясь сделать выбор. Наверное, он поднял руку с оружием, она уже дважды поднималась, чтобы убить. Забыто было все: трудности, которые они когда–то делили, общие поражения, смерть, которую они не раз готовы были встретить вместе… А дверь была далеко, так далеко! Марей силился держаться достойно и прямо. Он сделал еще два шага. В комнате раздался сухой треск выстрела, и Марей прислонился к стене. Он отчаянно страдал, стиснув зубы, во власти беспредельного горя. Но у него не было выбора. Так решил сам Роже…

Бельяр упал на бок. Себе он тоже целил в сердце. Лицо его разгладилось, стало спокойным. Марей уложил его на диван, закрыл ему глаза, поднял револьвер, потом подошел к телефону.

– Говорит комиссар Марей. Соедините меня с директором.

И пока дежурный разыскивал Люилье, он думал о малыше… Теперь уже о досрочном уходе в отставку и речи быть не может. Надо работать, работать как можно дольше. Отныне вся забота и ответственность лежат на нем… Глаза его устремились к неподвижно застывшему Бельяру. Неужели мертвые не слышат обещаний живых?

– Алло, Марей?

– Я кончил свой рапорт, господин директор. Тайны больше не существует.

— Алло! Это Рожиссар?

Прокурор стоял в нижней рубашке возле постели, а с постели на него взирали удивленные глаза супруги, Прокурору было холодно, особенно мерзли ноги. Звонок поднял его так внезапно, что он не успел нашарить ночные туфли.

— Да, а кто его просит?

Он нахмурился и повторил специально для жены:

— Лурса? Это вы, Эктор?

Заинтригованная разговором супруга прокурора, высвободив из–под одеяла длинную, неестественно белую руку, взяла отводную трубку.

— Что? Что?

Голос адвоката Лурса, доводившегося двоюродным братом супруге прокурора, невозмутимо продолжал:

— Я только что обнаружил у себя в доме незнакомого субъекта… На кровати на третьем этаже. Он как раз скончался, когда я вошел… Хорошо бы вам заняться этим делом, Жерар… Все это ужасно неприятно. По–моему, тут явное преступление…

• Предыдущая
• 32/195
• Следующая